Тринадцатый этаж - Даниэль Галуйе

Я занял первое попавшееся пустое место среди рядов сидений, расположенных кругом, и безразлично уставился на вращающуюся сцену в центре.

На сцене сидел Рагир Роджаста, облаченный в великолепные восточные одежды и тюрбан, со скрещенными на груди руками; вращение сцены посылало его гипнотизирующий взгляд по рядам зрителей. Игра мягкого света на его суровом смуглом лице показалась мне успокаивающим контрастом по сравнению с тем, что творилось на улице, и побудило меня надеть колпак участника.

Мне не потребовалось закрыть глаза, чтобы глубоко погрузиться в концептуальную поэзию Роджасты. В одно мгновение все мое поле зрения захватил великолепный парад самых ослепительно прекрасных драгоценных камней, которые я когда-либо видел. Рубины и сапфиры, бриллианты и жемчуга перекатывались один по другому, их ослепительная красота покорила даже мое электротелепатическое восприятие их совершенства.

На подернутом туманом фоне зыбучих песков и ленивого моря драгоценные камни отбрасывали лучи, ярко освещая темные глубины. Затем, подобно разинутой пасти колоссального морского дракона, черная пучина распахнулась. И в глуби этой разверстой пасти океана засиял самый красивый бриллиант, который можно себе представить.

Вокруг, словно я находился вовсе не в театре «Психорама», я ощутил толщу воды, страшное чувство одиночества, которое возможно только в морских глубинах, ужасный приступ отчаяния и мощное гидростатическое давление.

И вдруг случилась резкая метаморфоза — от влаги к обжигающей сухости, от гнетущего одиночества погружения на невероятную глубину к удушающему зною бескрайней пустыни.

Единственной деталью, которая оставалась стабильной во время этой перемены, был тот огромный несравненный бриллиант. Но и он теперь начал подвергаться трансформации — превращаться в нежный алый цветок с великим множеством лепестков, который источал дурманящий аромат.

Мысленная проекция образов, выполняемая Роджастой, обладала таким гипнотическим действием, что я без сопротивления позволил духу читаемых стихов захватить меня в плен. И я узнал отрывок:

О, сколько самоцветов лучезарныхПещеры океанские в кромешной тьме скрывают.О, сколько же цветов благоуханныхВдали от глаз людских от зноя увядают.

Конечно, это была «Элегия» Грея.

Теперь мы смотрели на обильную растительность по обеим сторонам марсианского канала. Воды канала колыхались из-за тысяч беспокойно движущихся…

Поэтическое представление прервалось на полуслове; в зале «Психорамы» зажглось освещение. На сцену опустился четырехсторонний телеэкран, накрыв Роджасту, и каждая из сторон экрана немедленно ожила, демонстрируя картинку происходящего вокруг здания корпорации «Реэкшенс».

Там уже было восстановлено некое подобие порядка. Ряды сборщиков информации быстро редели под множеством лучей мощных лазерных пушек, которые установили на здании.

Подоспели федеральные войска. Солдаты толпились на крыше; они целыми ротами опускались на площадь в армейских аэромобилях.

Ассоциация сборщиков информации потерпела поражение.

Большой Оператор проиграл.

Верхнему Миру не удалась его последняя отчаянная попытка уничтожить симулятор Фуллера, применяя рациональные для нашего мира средства. Большой Оператор оказался не в состоянии сохранить свою систему опрашивания — нашу организацию сборщиков информации.

Я знал, что это означает.

Весь мир целиком должен быть стерт, чтобы стало возможно спрограммировать новый симуляторный электронный комплекс для прогнозирования поведения.

Я снял с головы омертвевший шлем участника и просто сидел, думая о том, когда это случится. Будет ли всеобщее депрограммирование проведено немедленно? Или Большому Оператору сначала нужно проконсультироваться со специальной группой советников, с каким-нибудь советом директоров?

По крайней мере, утешил я себя, мне больше не нужно волноваться, что сотрут только меня лично или хотя бы прощупают мои мысли с помощью сопереживательной связи. Если планируется стереть все единицы, то мне предстоит просто провалиться в бездонную яму вместе с остальными.

И тут, как только я убедил себя, что больше не отношусь к кандидатам на особое отношение со стороны Большого Оператора, он дал о себе знать.

В моих глазах детали интерьера «Психорамы» начали расплываться, и ряды посадочных мест бешено завертелись вокруг меня. Скорчившись под тяжким воздействием вхождения в сопереживательную связь со мной, я встал и поплелся в фойе. Шум моря, ревевший в моих ушах, превратился в гулкие громовые удары, которые постепенно трансформировались в звуки, похожие… на грубый хохот!

Я прислонился, сгорбившись, к стене, понимая, что даже сейчас Большой Оператор набирает из моего разума важную для Него информацию, бит за битом! И этот хохот в моей голове казался боем тимпана — сардоническим, садистским.

Затем все прекратилось, и мой разум снова стал свободен.

Я взошел на движущийся тротуар, и как раз в тот момент на улицу прямо передо мной опустился аэромобиль с полумесяцем и звездой на двери.

— Вот он! — прокричал водитель в полицейской форме.

И лазерный луч — смертельный, судя по тому, что он был тонкий, как карандаш, — врезался в стену рядом с моим плечом, рассыпав бетонную крошку вокруг точки, в которую он попал.

Я развернулся и кинулся обратно к театральному фойе.

— Стоять, Холл! — крикнул кто-то. — Вы арестованы по обвинению в убийстве Фуллера!

Что это — событие, случившееся по воле Сискина? Он решил опустить мне на голову свою дубину в качестве последней меры, чтобы благополучно убрать меня с дороги? Или это опять результат программы, запущенной Большим Оператором? Он по-прежнему придерживается обычных, рациональных методов для избавления от меня, несмотря на то что скоро должен прекратить работу всего симуляторного комплекса?

В меня еще два раза выстрелили лазерными лучами, прежде чем я благополучно проник в «Психораму».

Я бегом обогнул ряды для зрителей и вынырнул через запасной выход в океан ослепительного солнечного света на людной стоянке. Через несколько секунд я уже сидел в моей машине и взлетал в высоту на максимальной скорости.

Глава 14

Мне было некуда податься, кроме моего коттеджа на озере. Имелась некоторая вероятность, что там я могу какое-то время оставаться в безопасности, только потому, что это — слишком уж очевидное место, чтобы искать там убежище.

Когда я посадил машину на поляну среди высоких сосен и отправил ее на автоматическом ходу в гараж, я не сомневался, что полиции дали приказ стрелять в меня на поражение. Если полицейскими движут веревочки, за которые дергает Сискин, то сомневаться уж точно ни к чему.