Чужая. На пороге соблазна - Анастасия Тьюдор

лестнице, выходите на улицу и сворачиваете за угол. Там вас проведут дальше.

Убедившись, что его услышали, омоновец что-то сказал в рацию и выглянул в коридор, а дальше жестом показал нам на выход.

— Пошли-пошли-пошли, — ускорили нас, поднимая замешкавшихся и подталкивая их к дверям. — Направо и к лестнице. Быстро.

Ботаны, первые девушки, дальше юристы и снова одногруппники. Никто не издал ни звука, когда поднимался и выходил из аудитории. Только Романова.

Когда до нее дошла очередь, она замедлилась у дверей и встревоженно посмотрела на Дегтярева.

— Олег? — выдохнула и, не успев услышать ничего в ответ от преподавателя, оказалась выдернутой в коридор, где возмущенно пискнула: — Почему мы выходим, а он остался?

— На выход! — напомнили ей, а Дегтярев внезапно остановил подошедшего Клима и еле слышно произнес ему:

— Отвезешь ее домой.

Все тем же тоном, не терпящим возражения. Все с той же интонацией, которой невозможно не подчиниться.

Услышав ее краем уха, я кивнул, точно так же как Клим, и подтолкнул замедлившуюся Резкую. Вышел следом за ней и обернулся. Успел разглядеть за спинами омоновцев похожую цепочку студентов, которых выводили из аудитории в другую сторону. Правда, не понял из соседней или следующей за ней.

Меня толкнули, направив к лестнице.

Там толкнули снова, ускорив.

Лишь оказавшись на улице и увидев количество машин скорой помощи и перегородивших выезды тонированных микроавтобусов, я дернулся от мысли, что нас и виденных мной студентов выводили в разные стороны, а навстречу все время поднимались омоновцы.

Слишком дохрена, чтобы не догадаться зачем. Слишком дохрена, чтобы не обернуться, мысленно прося Димона не нарываться.

Глава 24. Амели

Холодно.

Несмотря на чудесный сентябрьский день, солнечный и безветренный, оказавшись на улице и хватанув ртом свежий воздух, я вздрогнула и поежилась от пробирающего до костей мороза.

Внутреннего. Парализующего оцепенением. Подчистую уничтожающего способность думать.

Перед глазами мелькали лица людей. По ушам били разговоры, чей-то плач, крики. Я моргала, дышала, двигалась, но ощущала себя мертвой.

Что произошло? Кто стрелял? Почему выстрелы вообще прозвучали?

И финальный вопрос, подсвеченный зловещим алым: что с Димой?

— Медицинская помощь нужна? — донеслось сбоку, когда наша группа под прикрытием омоновцев скрылась за углом здания.

— Амели?

Моего плеча кто-то коснулся.

Не Клим. Он бы быстро убрал руку, а эта ладонь словно прилипла к ткани футболки. И плавила ее.

Дернувшись, чтобы избавиться от навязанного Лукашиным контакта, я сухо ответила:

— Со мной все нормально.

— Нет. Я никуда не поеду, Клим!

Я отреагировала на этот шепот на повышенных тонах и посмотрела на Асю. Она отпихивала от себя Клима, который подталкивал ее в сторону университетской парковки.

— Нам здесь делать нечего. Только мешаться будем. — Клим на мгновение пересекся взглядом с кем-то за моей спиной и коротко кивнул. Я обернулась, столкнувшись лицом к лицу с Никитой. Он тут же натянул на себя маску флегматичного оленя, которого не заботило происходящее.

Я хмыкнула. Мне слабо верилось, что Лукашин все бросит и уедет.

— Мне плевать. Почему он не выходит? Почему преподавателей не выводят? — Ася медленно скатывалась в состояние истерики, неотрывно следя за тем углом здания, из-за которого мы пришли. И облегченно выдохнула, когда, пусть и с большой задержкой, показалась фигура Дегтярева в компании нескольких омоновцев и нашего ректора.

— Старосты, составьте список всех, кто сегодня присутствовал на занятии, — хрипло проговорил Олег Андреевич, поравнявшись с нами. — После этого все свободны. Не стоит изображать тупых зевак и мешать людям выполнять свою работу. Романова, домой.

Последнее — тихо и глаза в глаза. Ася замерла, поджала губы, но после пары секунд размышлений все же кивнула. Клим, кажется, облегченно выдохнул и посмотрел на меня:

— Мелька…

— Я никуда не поеду.

— Я присмотрю за ней, — недовольно протянул Никита. Слава богу, никто из парней не стал убеждать меня покинуть территорию университета.

— Лукашин… — начал было Дегтярев, но Никита его перебил:

— В той аудитории мой друг и ее жених. Мы останемся.

«Ее жених».

Я дернулась как от удара.

Бож-же… Дима ушел на пару с пониманием того, что после лекции я с ним порву. Возможно, именно об этом он думал, когда все началось. Возможно, он…

Рот наполнился горькой слюной. Я сделала несколько шагов в сторону и прислонилась к дереву, борясь с накатывающей тошнотой. Закрыла глаза, чтобы не видеть суету и панику, не цепляться взглядом за проблесковые огни служебных машин и людей с оружием. Если разревусь — меня прогонят.

А я не могу… Не имею права уйти.

— Возьми.

Подняв веки, я уставилась на протянутую Лукашиным бутылку с водой. Не стала спорить, молча взяла ее и опустошила в несколько крупных глотков. Вытерла губы и огляделась. Студентов переправляли за периметр оцепления, как и некоторых преподавателей. Дегтярев стоял шагах в десяти от нас и тихо переговаривался с ректором, который озадаченно хмурился и кивал, явно прислушиваясь к словам Олега Андреевича.

— Кто-нибудь уже выяснил, что произошло?

— У меня не было времени узнавать подробности, — ответил Лукашин, наградив меня недовольным взглядом.

— Со мной не нужно нянчиться. Я в состоянии провести несколько минут в одиночестве. И буду благодарна, если ты хоть что-то узнаешь.

Лукашин вздохнул и вытащил из-за ворота футболки солнцезащитные очки, которые все это время там висели. Надев их, он вручил мне свою толстовку, безапелляционно потребовав:

— Надень. И не вздумай куда-нибудь учесать.

Он развернулся и зашагал к Дегтяреву и ректору, даже не проследив за тем, послушаюсь ли я его. Словно не сомневался в том, что его приказ будет выполнен. Словно знал, что со мной, дрожащей от страха, нужно общаться именно так.

И мне действительно даже в голову не пришло ослушаться. Я села на бордюр и нырнула в толстовку, от которой пахло уже знакомо: теплое дерево, терпкая, но не отталкивающая алкогольная нота и корица. Уткнувшись носом в воротник, сделала несколько глубоких вдохов, понимая, что парфюм Лукашина действует на меня странным образом успокаивающе.

Я уперлась лбом в колени и закрыла глаза, следя за размеренностью вдохов и выдохов. Сонливость, которая мучила меня с самого утра, отступила еще в момент первого выстрела. Ее оттеснили выброс адреналина, вспышка ужаса и звенящее чувство неопределенности, однако глаза все еще пекло, а все звуки воспринимались слухом приглушенно, как сквозь толстый слой ваты.

Кончики пальцев будто онемели. Я сжимала ими низ толстовки Лукашина, но не чувствовала текстуру ткани. Меня все еще знобило, перед глазами плясали кроваво-красные круги. Вопреки тому, что я опустошила целую бутылку воды, во рту все пересохло, а в горле продолжал стоять