Лихое время. «Жизнь за Царя» - Евгений Шалашов

Максимка неохотно налил чарочку, и Акулина, для приличия скривившись, выпила и раскраснелась еще больше…

– Ой, хорошо-то как, – блаженно выдохнула баба, оглаживая груди, а потом спохватилась: – Ты, атаман, мне больше не вели наливать. Пьяная буду…

– Ты еще после вчерашнего не протрезвела, – желчно укорил свекор, пивший по глоточку, цедя сквозь зубы.

– А ты, батя, лучше не лезь, – фыркнула баба. – Как пес на сене – сам не ам и другим не дам. А я свою меру знаю!

– Меру она знает, – хихикнул старик. – То-то вчера по болоту перла, как лосиха стельная. Я уж думал – утопнешь, дура!

– Ой, а ты бы и рад был, – фыркнула баба.

– Не, это верно. Меру знать надобно, – встрял Максимка, разливая и обделяя бабу.

– Ишь, мерщик выискался! – возмутилась Акулина. – У тебя одна мера – ведро выжрать! Вот мера! Ладно, я спать пошла…

Встав, Акулина не спешила покинуть компанию, будто чего-то ждала. Онцифир, догадавшись, хохотнул:

– Мало одной-то чарки? Давай-ка, Максимка, плесни еще.

Разливальщик скривился, но налил. Акулина выпила, занюхала рукавом и пошла к дверям. Обернувшись, заприметила Фимку, который опять задремал.

– Ну-кось, давайте я парня спать отведу. Чего ему с вами, с козлами пьяными, делать? – предложила баба, а мужики захохотали.

– Никитка, уведет она у тебя сынка да девство у него и порушит! – заржал Максимка, решив пока не разливать, а подождать, пока баба уйдет…

– А, пусть рушит, давно пора, – пьяно улыбнулся Никита. – Может, научит чему-нить. По девкам пойдет – пригодится.

– Да ну вас, кобелей, – отмахнулась Акулька, пребывавшая в благодушном настроении. – Спать робетенку надо, а вы тут пьяные вопли вопите. В нашей избушке места хватит.

– О, робятенку, – еще пуще заржал Максимка. – У энтого робенка меж ног, как у жеребца!

– Ты токмо на мою постелю его не клади, – забеспокоился дед Мичура. – Вдруг напруденит, а я сено свежее набил.

– Сам-то не напрудень! – хмыкнула невестка. – Опять вонять будет.

– На полати уложим, – сказал непьющий Матюшка, поднимаясь с места. – Я тоже сегодня к вам пойду. Ты дед, тута, на мое место ложись, а я на твое.

Акулина и Матюшка, взяв под руки Фимку, под гогот пьяных мужиков повели полусонного мальчишку к выходу.

– Ты, есаул, бабу-то не замучай, нам че-нить оставь! – крикнул им вслед Максимка под новый взрыв хохота.

Матюшка Зимогор, который не пил ни зелена вина, ни заморского винца, кобель был изрядный. Ну, каждому свое. Кому – вино пить, а кому – баб жучить…

Опростали еще по чарочке. Капуста закончилась, лук сгрызли. Из закуски только и оставалось, что занюхать свой рукав, да голову соседа.

– Дед, ты за болотами давно не был? – поинтересовался Онцифир.

– И вчера был, и до вчерашнего, – обтер губы Мичура, так и сидевший над одной-единственной чаркой.

– Че говорят?

– А че? – пожал дед плечами. – Все то же бают. Ляхи да татары лютуют. Откуда-то вотяки с вогулами пришли, Вологду опять пожгли. В Рыбной слободе татары турок вырезали, а тамошний воевода татар вниз головой вешать приказал. Говорят, так до сих пор и висят.

– До сих пор и висят? – спросил атаман, с сомнением покачав головой. – Про Рыбную слободу мы еще осенью слыхали… Тут уж никакая бы веревка не выдержала, сгнила б давно.

– Ну, за что купил – за то и продаю, – обиделся старик.

– Ладно, дед, – похлопал его по плечу атаман. – Давай-ка выпьем. Максимко, наливай…

Дед, осилив-таки чарку, с сомнением пожевал верхнюю губу беззубой челюстью:

– Ну, что еще и рассказать… Слыхал, на Москве опять буча. Боярин какой-то против ляхов пошел.

– А, бояре… – скривился Максимка. – Толку-то от них.

– Это точно, – согласился атаман. – Просрали Россию, чего уж… Ты, дед, что-нить интересное расскажи.

– Про клад панский слыхали?

– Не-а, – помотал головой народ, сдвигаясь поближе. Еще бы, про клады всегда интересно!

– Ну, тогда еще плесни, для разговора, – сказал дед, кивнув на чарку.

На сей раз Мичура осушил одним глотком, прокашлялся и начал:

– Вот, мужики, когда паны все кругом спалили да ограбили – и Ферапонтову обитель, и Нило-Сорскую, и Череповскую. Ну, сами знаете. В наших краях монастырей тьма-тьмущая. Врать не буду, сам не бывал, но люди сказывали, что у монахов образы святые в золотых окладах, лампадки серебряные, а книги, по которым молитвы читают, самоцветами изукрашены. Золота да каменьев – не то десять пудов, не то двадцать, неведомо, но дюже много. Вот, стало быть, паны стан разбили, сели добро делить, чтобы поровну было. А тут, как на грех, ихний главный начальник пан Лисовский приказал всем отрядам к нему съезжаться. Не то смотр хотел провести, не то город какой грабить…

– Верно, Устюжну хотел грабить, – задумчиво сказал атаман. – Все другие-то уже ограблены, только Устюжна да Ломск остались.

– Может, и Устюжну, – недовольно повел плечами дед, досадуя, что прервали.

Онцифир усмехнулся и кивнул Максимке, но тот лишь потряс пустой скляницей и выжидательно поглядел на атамана.

– А… – махнул рукой атаман и под радостный вопль мужиков вытащил из-под стола упрятанный туда жбан с вином. Передав его разливальщику, сказал: – Не дал бы, да деда уважить надо, чтобы речь ему смазать…

Польщенный дед затряс бородой, прокашлялся и продолжил:

– Ну, паны уехали, а золото да каменья в землю закопали и приставили к ним охрану, да с нею мага-чародея, которому велели клад беречь. А мужики тамошние да стрельцы московские про клад узнали, решили золото себе забрать. Окружили они стан панский. День бились, другой бились, а потом понял чародей, что побьют их всех, сотворил заговор, да обернул всех панов собаками, а сам ударился оземь и вороном стал. Вошли мужики в стан и видят, что там никого и нет – только собаки бегают да здоровенный ворон летает. Искали-искали золото, да так и не нашли. А ворон этот все норовит глаза выклюнуть, собаки за ноги хватают. Стали они в ворона стрелы метать, но все мимо. А собак и саблей рубили, копьем кололи, без толку…

Закончив, дед Мичура обвел взглядом мужиков, ожидая не то похвалы, не то сомнений. Но хвалить или сомневаться народ не спешил, думал.

– Надобно было из пищали стрелять, – заявил Максимка, разливая. – Пуля, она любого во́рона так прошибет, что перья в клочья полетят.

– Так то – во́рона! – хмыкнул Кузька Шалый, молодой мужик, чуть старше Фимки. – А тут маг-чародей… Его надобно серебряной пулей бить. И собак этих, оборотней, – серебром промеж глаз. Они бы померли да в человеков превратились. А потом закопать да кол осиновый им в задницу!

– Где же столько серебра-то набрать, чтобы пули лить? – хмыкнул атаман. – Тут на каждую пулю осьмушку свинца изведешь, а серебро – оно ж легче. Это ж, почитай, фунт серебра на ствол надо! Да на порох тратиться… Стрелой, ежели. На наконечник-то меньше серебра надо.

– Погнется, – заявил Никита. – Серого, если в лоб бить, и железом не пробьешь, а серебро – тьфу!

– Оборотней, парнеки, можно солью бить! – авторитетно сказал дед.

– Да ну? – удивился атаман. – Сроду не слышал.

– Ты, Онцифирка, хоть и атаман, а супротив меня – сосунок! – обидчиво изрек Мичура, с пьяных глаз позабывший об уважении к начальству.

Атаман в другое время такой наглости бы не снес, дал бы в ухо, а сейчас, в благодушном настроении, только усмехнулся и подначил старика:

– На хвост, что ли, соль-то сыпать?

– Э-э, дурак ты, атаман, – обиделся старик. – Соль, она не просто соль. Соль – это слезы божьи! Берешь фунт соли, запыживаешь и – как стрельнешь из пищали…

– А вся соль по ветру и разлетится… – еще пуще засмеялся атаман. – Ты, дед, хоть раз из пищали-то палил? То-то…

– Х..я это! – вмешался допреж молчавший Афонька Крыкин. – Не пулей надобно, не солью, а святой водой сбрызнуть. И попа привести, чтобы молитовку сотворил. Со святым словом никакой бес не страшен!

Народ притих. Супротив Божьего слова никто возражать не мог…

– Эх, а винцо-то кончилось, – сказал Максимка и грустно потряс пустой скляницей.

– Непорядок! – пьяно повел взором атаман. – Ну-кось… Дед, неужто ничего нет?

Атаман с трудом продрал глаза и попытался привстать. Привстал, но тяжеленная голова уронила тело обратно. «Мать твою… – с трудом пошевелил мозгами Онцифир. – Надо ж так ужраться!»

То, что творилось вчера, помнил смутно. Вроде когда вылакали скляницу, стали искать еще. У запасливого деда обнаружилась бражка, которой хватило по паре чарок. Не-а, не чарок. Бражку разливали по кружкам… Потом… А потом вроде бы послали кого-то в деревню. А кого посылали? Дорогу через болото знали трое – он сам, дед Мичура и Акулина. Он точно не ходил, не по чину. Дед? Нет, дед после бражки упал под стол и оттуда уже не вставал. Акулина?

Вспомнив про Акулину, атаман затрясся в беззвучном хохоте, но смеяться не смог – в башке что-то загудело, будто по билу стукнули… Эх, баба! Правильно дед говорит – б… она и есть б…!