Приют на свалке - Алена Даркина

Сегодня они собирались забрать со свалки остатки машины. Такаси вместе с младшим лейтенантом Бабеш, подругой Александры Карангело, споро откручивали последние детали. Майор жалел девушку: по характеру она была ангелом, по внешности — чудовищем. Бывает же такое: вроде бы нос не кривой, губа не заячья, глаза не косят, шрамы кожу не уродуют, а все вместе слилось в какой-то неприятный коктейль. Да еще подружилась с Александрой — одной из самых эффектных девушек в приюте. Он с трудом представлял, что кто-то может влюбиться в Алину, хотя по характеру она оказалась бы идеальной женой: спокойной, верной, кроткой…

Вот так все и делят в этом мире. Одним пентхаузы, другим приют. Одним и красоту, и ум, другим ничего кроме долготерпения. Кто этим распоряжается?

Неожиданно он заметил, что небо будто прогнулось. Еще до того, как появились темные точки хищников, он подал знак: "Отступаем!"

Слаженной командой добытчики отступали к приюту. Рядовых прикрывали Бабеш и Такаси. Они бежали медленней не только потому, что в руках тяжелый металл, но и потому, что звание обязывает. Раз дослужились, до лейтенантов — должны прикрывать. Именно поэтому, майор и Бенни прикрывали и лейтенантов. Если хищники появятся раньше, чем воспитанники добегут до приюта, Марк толкнет Бенджамина к хищникам. Вдруг Штефани Мюллер споткнулась, упала на мусор и не смогла подняться, схватившись за ногу. Такаси откинул детали машины, поднял ее на руки, пошел медленней. Но до дверей приюта оставалось метра три. Марк еще раз оглянулся — успели. Бенджамин стоял рядом с ним. Когда дверь фильтр-комнаты захлопнулась, они, сорвав респираторы, перевели дух. Такаси опустил Штефани на пол, провел руками по бицепсам. Бенни подошел к нему и замычал что-то, а потом тихонько засмеялся. Что ж мальчишке опять повезло.

Марк заметил, что брюки Штефани намокли от крови. Он взял девочку на руки. В коридоре их ждала Аревик Ашотовна — седая старушка с дрожащими от старости руками. Она доживала последние дни, и Левицкий представления не имел, что они будут делать, когда медсестра умрет. Сейчас они экономили кучу еды благодаря тому, что Аревик Ашотовна справлялась почти со всеми болячками. Обычно, если престарелая сестра не знала, как лечить, значит, воспитанник был безнадежен. Так обстояло дело и с Лейлани. Марк отнес Штефани в комнатку медсестры, помог ей разрезать штанину. Ногу девочки буквально распороло — неудачно наткнулась на что-то при падении. Она мужественно кусала губу, но по лицу текли слезы. Марк вышел. Помощь здесь не требовалась. Жаль, что сегодня так мало собрали, но может, следующей партии повезет.

Лифтер не перетруждался. Работал, сколько мог, потом растирал руки, ноги, шею, или дремал, прислонившись к стенке. Чаще он проваливался в тяжелый сон без сновидений, от которого потом болела голова. Но лучше так, чем сны, от которых болела душа. И все же она не оставляла его — боль прошлого.

Он приходит со школы, нажимает кнопку звонка. Звонок переливается, дребезжит в коридоре, но никто не открывает. И тут дверь медленно уходит внутрь сама по себе. Витька замирает недоуменно. Что-то здесь не так. Дверь не должна открываться сама по себе. Ее должны открыть папа или мама. Или хотя бы Ирка. Но никого нет, а дверь открыта. Ему очень страшно, но Витька преодолевает себя, и осторожно перешагивает порог.

— Мам, пап, я пришел!

На обед они поднимаются с химического завода домой. Но на этот раз никто не откликается. В доме непривычно тихо. И хотя сердце восьмилетнего мальчика сжимается от страха, он говорит себе: "Ничего страшного. Они просто задержались. Они сейчас придут…"

В мертвой тишине он сворачивает на кухню и, вскрикнув, останавливается. За столом сидит сестра с черным лицом. Он даже глаз не мог различить, кажется, лица вообще нет. Сидит большая кукла с обезображенной головой и говорит голосом Иры:

— Родители погибли. Авария на заводе.

Витька стоит, не в силах пошевелиться, не веря тому, что слышит, а голос продолжает.

— Иди сюда. Садись. Скоро принесут пепел. Их кремировали на месте.

Сначала он чувствует, что не в силах сделать ни шага, а потом его словно магнит тянет на кухню. Он садится на табуретку рядом с чудовищной куклой и съеживается.

За спиной слышатся приглушенные голоса. Заходят люди в черном — похоронная команда. Ставят на стол два черных кубика высотой сантиметров двадцать — все, что осталось от родителей. Выходят.

Они сидят в мертвой тишине. Витька и кукла с черным лицом. Голос куклы меняется, она уже не притворяется Иркой. Спрашивает механическим бездушным голосом:

— Ты голоден?

Он отрицательно качает головой, больше всего на свете желая убежать отсюда. Он даже пытается подняться с табуретки. Но не может — ноги отнялись. Неведомая сила прижимает к полу, не давая шевельнуть даже пальцем. А кукла продолжает:

— Положи себе из сковородки. Я согрела.

— Я не голоден! — Витька старается засунуть голову в плечи, чтобы не видеть эти черные кубики на столе.

— Надо поесть, — настаивает гостья.

— Я не голоден, — повторяет он громче.

— Надо, — талдычит она.

И он срывается на истерический крик:

— Я не голоден! Не голоден, слышишь! Я не голоден!

Витька проснулся. Судорожно сглотнул, вытер со лба пот. Мучительно сжался желудок, требуя пищи.

Он голодал не двое суток, которые провел в карцере. Он никак не мог наесться с того самого дня, как в дом принесли два черных ящика.

Вторник. Лондон.

— Майор Бёрьессон! Что вы здесь делаете?

Йорген с замиранием сердца оглянулся. Возле двери, ведущей в больницу центрального крыла, стоял доктор Адриан Ван Люйн, седой старик с небольшой белой бородкой в дорогом костюме-тройке. Центральное крыло обслуживало исключительно администрацию, попасть на прием к этим докторам обычный лондонец не мог. Но Ван Люйн славился скорее как священник, чем как врач. Его проповеди записывали на диктофоны и слушали много раз подряд. Он по-настоящему владел сердцами людей. Охотники раз в год бывали у него на личной беседе — это являлось их привилегией. Ван Люйн помнил каждого, заставляя чувствовать собственную значимость. Беседа с ним выворачивала душу наизнанку. У всех, кроме Лизы. Она посмеивалась над людьми, попадавшими под влияние Ван Люйна.

— Он умело манипулирует всеми, — говорила она. — Но он делает то, что ему приказывает мэр. А мэру надо, чтобы в городе было много богобоязненных граждан. Но знаешь, иногда я думаю, что если Ван Люйна кто-нибудь перекупит? Тогда он может проповедовать чуть-чуть иначе — и народ убьет тех, кто живет на верхних этажах.