Европолис - Жан Барт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она делала усилия, чтобы заснуть, но не могла.
Ей казалось, что тысячи глаз насмешливо глядят на нее, и все они знают ее тайну, которую она никак не может скрыть.
В бессильном отчаянии Эвантия разрыдалась.
Обезьянка Лулу, которая, свернувшись клубочком, спала на стуле, зарывшись в складки шерстяного платка, приподняла голову и пристально, с удивлением посмотрела на нее своими черными, как две блестящие бусины, глазами.
Когда до ее скудного ума дошло, что хозяйка страдает и плачет, она выбралась из своего гнезда и одним прыжком оказалась на кровати среди подушек. Обезьянка забралась девушке под мышку и, протянув черную лапку, стала гладить лицо Эвантии. Поднимая голову, она вопросительно заглядывала в глаза хозяйке, которая захлебывалась от рыданий.
ГЛАВА X
На корабле, в офицерской кают-компании, на стене висело приколотое кнопками «Уведомление морякам»: «Абсолютно запрещаются за столом разговоры на служебные темы. Нарушители подвергаются штрафу. Дежурный офицер наделен исполнительной властью».
Зато за столом в достаточном количестве сыпались шутки, соленые и несоленые остроты, приличные и неприличные анекдоты. Порой какая-нибудь из жертв, больно задетая шуткой, с пафосом декламировала известные строки из Влахуцэ:[21]
Анекдоты, каламбуры — все у них пускалось в ход.
Тот и будет остроумцем, кто в журналах их найдет.
По праздникам, когда командир корабля покидал свою башню из слоновой кости, чтобы сесть за один стол с офицерами, разговор приобретал серьезный, а иногда и поучительный характер.
Командир, человек педантичный, эрудиция которого вызывала всеобщее восхищение, как-то раз был буквально покорен одним молодым офицером. Однажды, работая в кабинете в отсутствие командира, этот офицер заметил закладку в одном из томов «Большой энциклопедии».
Он прочитал заложенную статью о нашествии аваров и за столом затеял разговор на эту тему.
Командир пришел в восторг от глубоких познаний молодого офицера.
— Никогда бы не подумал, — шепнул он своему помощнику, — что у этого юноши такие серьезные познания.
— Он слишком скромен, — отвечал ему помощник, еле сдерживая смех, — поэтому вы его до сих пор и не замечали.
* * *
Как-то вечером, когда ужин подходил к концу, Нягу, которому нужно было заступать на вахту, вышел на палубу.
Радуясь, что избавился от оглушительного шума и спертого воздуха кают-компании, он прогуливался в одиночестве, пытаясь выбросить из головы все услышанное им во время ужина, целую серию шуток и намеков, касающихся сентиментальных и романтически настроенных молодых людей. Нягу с трудом переносил тот насмешливый тон, который был принят на борту. На этот раз у него было такое впечатление, что шутки адресуются прямо ему. Нягу казалось, что кое-кто из товарищей бросает на него иронические взгляды.
На палубе было темно. Вахтенный матрос принес Нягу судовой журнал, в котором тот должен был расписаться. Нягу подошел к открытому люку, через который вентилировалась кают-компания; там было немного посветлее. Снизу доносился неясный шум, отдельные слова, смех и стук игральных костей.
Вдруг Нягу вздрогнул: среди общего смеха он услышал свое имя. Инстинктивно он насторожился и наклонился над открытым люком.
— Нягу, господа, еще щенок… Я же вам говорил… Я был уверен… Пари осталось за мной. Сирена пала в объятия Делиу… Как мог такой простофиля, как Нягу, тягаться с таким опытным человеком, как Делиу! Факт установлен… Я видел его вместе с ней в полночь на пляже…
Нягу согнулся пополам, словно в живот ему попала пуля. Шатаясь, он мягко опустился на скамью и в полной растерянности потер лоб рукой. Он все понял. Никаких сомнений: они заключили пари — кто первым овладеет Эвантией.
Нягу продолжал сидеть, будто парализованный. У него не было совершенно сил, чтобы хоть как-то реагировать. Голова пылала, и было ощущение такой сильной физической боли, что даже на глаза навернулись слезы… Какой позор!.. И надо же так случиться, что именно он, столь щепетильный, вечно боявшийся насмешек, оказался выставленным на посмешище, стал предметом издевательств товарищей, героем трагикомедии, над которым все потешаются…
Сделав невероятное усилие, Нягу встал. Он был подавлен своим позором. Его гордость была уязвлена, а переполнявшую его ярость он должен был сдерживать. Счастье, что вокруг темно, на палубе ни одного человека. А что, если кто-нибудь видел его в таком состоянии? Нягу показалось, что вахтенный матрос исподтишка поглядывает на него… Может, он даже понял, о чем говорили офицеры внизу, в кают-компании. «Ну и что?» Весь напряженный, Нягу принялся расхаживать взад и вперед, тяжело вдавливая каблуки в деревянную палубу. Он прислушивался к звуку шагов, ритмично звучавших в ночной тишине. Кровь стучала у него в висках и, приливая к голове, мешала рассуждать здраво. Нягу терялся в туманных вопросах и противоречивых предположениях. Ему хотелось все прояснить, оценить хладнокровно и с необходимым спокойствием найти выход из создавшегося положения.
Как же это? Значит, он должен был злоупотребить наивностью девочки? Насмеяться над ней, чтобы вызвать восхищение товарищей одержанной победой?.. О! если б это была опытная женщина, тогда… но ведь она неразумный, беспомощный ребенок… Нет, конечно, это было бы подлостью с его стороны.
Бессильная ярость, словно волна, охватила его, застлав туманом глаза. Нервный комок подкатил к горлу, и невидимые когти впились ему в шею. Нягу хотелось сбросить с себя страшную тяжесть. Он чувствовал желание заплакать, тогда бы ему стало легче. Но плакать он не мог, сердце его было сдавлено глубоким страданием.
Когда Нягу после вахты стал спускаться по трапу к себе в каюту, он почувствовал, что не держится на ногах, словно ему подрезали сухожилия.
Закрыв глаза, уткнувшись лицом в подушку, он старался ни о чем не думать, пока не погрузился в беспокойный сон.
На следующий день Нягу проснулся совсем разбитый: во рту пересохло, в висках стучало, на сердце было тяжело. Во всем теле ощущалась страшная слабость. Ему не хотелось ни на кого смотреть. Он сказался больным и попросил аспирина, но не стал его принимать. После вахты он целые сутки был свободен от службы. Ловить на себе взгляды товарищей было для него непереносимо. От их сочувствия ему стало бы еще хуже. С каким-то упорством Нягу пытался скрыть свои страдания. Он даже не поднялся в кают-компанию к завтраку. Словно зверь в клетке, метался он в тесной, темной каюте.
В полдень вестовой принес ему письмо. Нягу удивленно посмотрел на адрес. У него дрожали руки, когда он разрывал конверт. Он прочитал подпись
