День Гагарина - Сборник

Проходит минута. Прислушиваюсь к себе — все в порядке, сердце работает нормально, и его стук ощущается не громче, чем тиканье часов на руке.

Когда прыжки кончились, Дмитрий Павлович спросил:

— Хочешь полетать со мной на Яке?

Как можно было не согласиться! Сажусь в заднюю кабину, привязываюсь ремнями. Мартьянов советует, чтобы глядел на землю, ориентировался по ней, определял высоту полета. А как ее определять-то? Глаза разбегаются, дух захватывает, и не поймешь, что к чему. Но, как уже много раз бывало со мной, я быстро освоился с новой обстановкой и залюбовался землей с высоты птичьего полета. До чего же красочна и прекрасна наша земля, если глядеть на нее сверху! Деревья и кусты кажутся низкими, вровень с травой; огромными ломтями ржаного хлеба чернеют вспаханные колхозные поля; видны грейдерные дороги; отчетливо вырисовывается каждая тропинка, стада коров и пастухи, задравшие головы к небу. Когда-то и я был таким, как они, обдирал колени и частенько разбивал нос, мечтал о сказочных крыльях, томился жаждой по неизведанному и вот наконец взлетел, и этот полет наполнил меня гордостью, придал смысл всей жизни.

Прошли по кругу, а потом Мартьянов повел машину в зону и стал показывать фигуры высшего пилотажа.

— Вот это вираж, — говорил он по самолетному переговорному устройству, — а это петля Нестерова…

И самолет сделал такую штуку, что мне сразу захотелось на землю. А Мартьянов продолжал свои узоры. Я не понимал, зачем он оглушает меня каскадом фигур. А ему это надо было для того, чтобы с одного раза решить: получится из меня летчик или нет? Вывод он сделал положительный, потому что, когда приземлились, его лицо выражало удовлетворение.

— Ну что, завтра опять слетаем? — поинтересовался он и пытливо поглядел мне в глаза.

— Я готов летать хоть круглые сутки, — вырвалось у меня.

Может быть, эта фраза и была несколько хвастливой, но произнес я ее от всего сердца.

— Нравится летать?

Я промолчал. Слова были бессильны передать радостное ощущение полета.

Через несколько дней в техникуме состоялась защита дипломов. Свою работу я выполнил и получил диплом об окончании Саратовского индустриального техникума с отличием. Государственная экзаменационная комиссия присвоила мне квалификацию техника-литейщика. Трудный жизненный рубеж был взят. Можно идти на производство, можно продолжать учение. Я стоял на распутье. Ничто меня не связывало. Родителям помогали старший брат и сестра, своей семьей я пока не обзавелся. Куда захотел, туда и поехал. Знания везде могли пригодиться. В стране шли большие созидательные работы. Товарищи разъезжались — кто в Магнитогорск, кто на Донбасс, кто на Дальний Восток, и каждый звал с собой. Я ведь со многими дружил, привык жить в коллективе, в общежитиях; никогда еще у меня не было своей комнаты.

Товарищи уезжали, а я все никак не мог оторваться: крепкими корнями врос в землю Саратовского аэродрома. Не мог бросить начатое дело. И когда в аэроклубе сказали, что на днях курсанты отправятся в лагеря, я согласился ехать туда.

В лагерях рядом с аэродромом, покрытым короткой травой, для нас уже были разбиты палатки, будто паруса, похлопывающие под ветром. И началось горячее, интересное лето. Почти каждый день — полеты, Дмитрий Павлович начал возить нашу группу по кругу, в зоны. Летали мы на Як-18 — добротной учебной машине, казавшейся нам истребителем. Это был маневренный, легкий в управлении самолет.

Мартьянов, несмотря на свою молодость, относился к нам строго и требовательно.

— Летное дело, — говорил он, — не прощает даже малейшей ошибки. За каждый промах в воздухе можно заплатить головой…

Он кропотливо, по крупице, прививал нам основы авиационной культуры, без которой немыслим современный летчик, требовал, чтобы каждое задание выполнялось с предельной точностью. «Скорость мы должны были выдерживать до километра, заданную высоту полета — до метра, намеченный курс — до полградуса. Некоторым казалась излишней такая придирчивость инструктора. А он, конечно, был глубоко прав: авиационное дело зиждется на математических расчетах, не терпит пренебрежения «мелочами», рассеянности в воздухе.

— Летать надо красиво, — любил повторять Дмитрий Павлович, выговаривая курсантам за малейшее отклонение от задания.

Мартьянов был хорошим летчиком-воспитателем. Но он не был на войне. А нас интересовало поведение летчика в бою. Мы уже прочитали книги Александра Покрышкина и Ивана Кожедуба, и нам хотелось стать не просто летчиками, а военными летчиками, и обязательно истребителями. Свою любовь и уважение к нашим первым наставникам в летном деле мы делили между Мартьяновым и командиром звена Героем Советского Союза Сергеем Ивановичем Сафроновым. В дни войны он сражался под Сталинградом, участвовал в знаменитой воздушной битве на Кубани, сбил несколько «юнкерсов» и «мессершмиттов» на Курской дуге. Будучи капитаном, в 1943 году был награжден Золотой Звездой. На примерах биографий своих товарищей по эскадрилье и полку, с которыми крыло к крылу сражался против врага, он стремился показать нам, будущим пилотам, как формируется советский человек и настоящий летчик. Слушали мы его внимательно: ведь перед нами советский ас, носитель славных традиций нашей боевой авиации. Он называл нас молодогвардейцами, много работал с нами и, так же как Мартьянов, учил чистоте летного почерка.

Как-то мы собрались в тени раскидистого дерева, и под шелест листвы Сергей Иванович сказал:

— Крепкие нервы важнее крепких мускулов… Сильная воля — не врожденное качество человека, ее можно и надо воспитывать!

Из всего сказанного нам Героем Советского Союза в тот день и из предыдущих бесед мы сделали для себя вывод: воля — это усилие, напряжение всех нравственных и физических сил человека, мобилизация энергии и упорства для достижения поставленной цели.

Начальник нашего аэроклуба Григорий Кириллович Денисенко тоже был Героем Советского Союза. Выступая как-то на комсомольском собрании, он в свою очередь объяснил нам, что воля — это прежде всего умение управлять своим поведением, контролировать свои поступки, способность преодолевать любые трудности, с наименьшей затратой сил выполнять поставленные задания. Помню, в день собрания была отвратительная погода, дождь бил по стеклам, в комнате наступила сумеречная темнота, а мы слушали как зачарованные.

— Человек сильной воли отличается высокой организованностью, дисциплинирован, с толком использует каждый час, — так окончил свое выступление начальник аэроклуба.

Провиниться и получить замечание от таких заслуженных людей, как Сергей Иванович Сафронов или Григорий Кириллович Денисенко! Случись такое со мной, я сгорел бы от стыда. Ведь кроме всего я еще был и комсоргом отряда аэроклуба, и старшиной группы. Мы во всем старались подражать им, даже походкой, манерой держаться. Золотые Звезды на их кителях были мечтой каждого. Но об этом не говорилось вслух, они были так же недосягаемы, как настоящие звезды.

Наступал июль. Дни стояли знойные, вечера душные. В один из таких дней Дмитрий Павлович не сел, как обычно, со мной в машину — это была «шестерка желтая», — а, стоя на земле, сказал: — Пойдешь один. По кругу…

И хотя я уже с неделю ждал этих слов, сердце екнуло. Много раз за последнее время я самостоятельно взлетал и садился. Но ведь за спиной у меня находился человек, который своим вмешательством мог исправить допущенную ошибку. Теперь я должен был целиком положиться на себя.

— Не волнуйся, — подбодрил Дмитрий Павлович.

Я вырулил самолет на линию старта, дал газ, поднял хвост машины, и она плавно оторвалась от земли. Меня охватило трудно передаваемое чувство небывалого восторга. Лечу! Лечу сам! Только авиаторам понятны мгновения первого самостоятельного полета. Ведь я управлял самолетом и прежде, но никогда не был уверен, что веду его сам, что мне не помогает инструктор. Я слился с самолетом, как, наверное, сливается всадник с конем во время бешеной скачки. Все его части стали передатчиками моей воли, машина повиновалась, делала то, что я хотел.

Сделал круг над аэродромом, рассчитал посадку и приземлил самолет возле посадочного знака. Сел точно, в ограничители. Настроение бодрое. Вся душа поет. Но не показываю виду, как будто ничего особенного не случилось. Зарулил, вылез из кабины, доложил Дмитрию Павловичу: задание, мол, выполнено.

— Молодец, — сказал инструктор, — поздравляю…

Мы шли по аэродрому, а в ушах продолжала звенеть музыка полета. А на следующий день товарищи говорят:

— Знаешь, о тебе написали в газете…

Газеты на аэродроме не оказалось, достал я ее только через неделю в городе. Там было всего несколько строк о моем полете, были названы мои имя и фамилия, помещена фотография: я в кабине самолета, подняв руку, прошу разрешения на взлет. Когда был сделан этот снимок, кем написана заметка, я не знал. Видимо, все это организовал Дмитрий Павлович. Значит, он был уверен во мне, знал, что не подведу.