Калиш (Погробовец) - Юзеф Крашевский

Отряд двигался среди несметной толпы; всюду стояли, сидели на деревьях, лестницах и крышах. Смотрели, и не раз люди постарше разражались криками, как при виде привидения.

Женщины закрывали глаза, некоторые пытались бежать, но в давке нельзя было сделать шагу.

На колокольне трезвонили, развевалась хоругвь, трубачи и музыканты шли впереди, играя радостный марш. Но радости не было.

У ворот костела стоял архиепископ в позлащенных одеждах, с крестом и освященной водой.

Он благословил вошедшую пару и повел ее к алтарю. Громко раздавалась победная радостная песнь.

Шли. Вдруг Пшемко задрожал и пошатнулся: он шел как раз мимо того места, где стоял гроб Люкерды, а теперь она сама в зеленом венке, шла опять рядом — он женился на смерти!

Его вели к алтарю, он принужден был идти… Архиепископ, увидав его бледное, испуганное лицо, поторопился с обрядом: соединил руки, поменял кольца.

Молодая не дрогнула, не заплакала, не опустила глаз; она решительно сжала холодную руку мужа.

Снова запели, молодые стали на колени прочесть молитву.

Среди толпы, наполнявшей костел, в темном углу на лестнице, взобравшись на какой-то сундук и держась за алтарь, стоял мужчина средних лет, с любопытством разглядывавший новобрачных. Увидев Рыксу, едва сдержал крик. Ниже вытягивал шею другой, его товарищ.

— Слушан, Павлик, — прошептал, наклоняясь первый, — посмотри-ка! Ведь это чудо, это живая Люкерда! Глазам не верю!

Налэнч, так как это были они с Зарембой, не стесняясь, взобрался на алтарь, взглянул и от изумления перекрестился.

— Знал Бог, что сделать, — прошептал Михно, качая головой. — Он избавился от одной, так Бог дал ему другую такую же, в наказание.

Так говоря, Заремба, не желая больше смотреть, слез со ступенек и, став рядом с Налэнчем, смотрел упорно ему в глаза, как бы спрашивая: ну, что скажешь?

— Какое значение имеет теперь моя месть? — ворчал. — Бог сам решил отомстить!

Они шептались в углу, а в это время стали медленно выходить из костела сначала придворные, а за ними толпа, желая взглянуть, как князь с княгиней пойдут в замок по красному сукну, разостланному по земле.

Настала ночь.

Смоляные факелы, освещавшие замок, и толпа кругом превращали свадебный обряд в какой-то похоронный. Не раздавалось даже радостных возгласов, а только зловещий шепот.

Заремба с неразлучным другом пробрались через духовенство, толпившееся у входа, и уже вышли на двор, когда Налэнч заметил, что несколько человек из стражи указывали на них друг другу и направились незаметно за ними.

Все знали, что Заремба интриговал и возмущал людей против князя, что таскался к маркграфам и к силезцам, составлял заговоры против Пшемка. На него давно охотились. Он сразу же понял опасность и едва успел шепнуть Павлику:

— Держись подальше! Возьмут, так одного… Останется другой, выручит…

Сказав это, Заремба решительно направился к воротам. Налэнч ушел в другом направлении и видел замеченных людей, после недолгого колебания направившихся вслед за Зарембой. Павлик успел пробраться в толпу, но не терял из вида друга.

Михно быстрым шагом отправился к воротам, но нелегко было пробраться в толпе. Несколько раз ловко поворачивал то сюда, то туда, чтобы обмануть преследователей.

Однако сбить их не удалось; стражники, в которых он узнал своих старых недругов, разделились и обходили его кругом.

Иногда ему казалось, что они потеряли его из виду, но вскоре он опять замечал, как они за ним следили. К счастью, Налэнч был уже далеко. На него, очевидно, не так обращали внимание.

Михно вытащил меч незаметно от окружающих и спрятался за чьи-то спины.

Ему казалось, что он уже сбил с толку преследующих, когда вдруг сильная рука схватила его за плечи. Пока он успел поднять меч, другая рука схватила его, а третья закрыла рот. Напрасно он бился и рвался; его толкали, окружили со всех сторон и почти на руках потащили в сторону валов, где находилась старая тюрьма. Человек, заметивший его и схвативший первым, назывался Шем-ша, придворный ловчий, и был его давнишним врагом. Страшная молчаливая личность, заика, но очень сильный и преданный князю.

Заремба знал, что Шемша давно собирался его схватить и вздернуть на дыбе. Михно пока не обращал на это внимания, несколько раз ускользнул от него и был уверен, что и теперь уйдет.

Но защита была немыслима. Сжатый, схваченный так, что не мог владеть руками, лишенный меча, Заремба и не заметил, как очутился в коридоре тюрьмы; открыли дверь, втолкнули его внутрь, а Шемша, все время держа его за шиворот, велел открыть камеру и бросил его туда.

Заремба в темноте поскользнулся и ударился о стенку, которой не мог заметить.

Снаружи дверь задвинули шестом, а Шемша кричал сторожам, что за пленника ответят головой.

После стольких лет безнаказанных разъездов по стране, после стольких посещений Познани и замка попасться в лапы Шемши и мстительного князя казалось Зарембе непонятным.

"Придется сложить голову!" — подумал он.

Знали уже, что он уговаривал Сендзивуя сдать калишский замок, столь обильно обагренный кровью, что привлек на свою сторону Налэнчей и свой род, сманил их к другим князьям и настроил враждебно против Пшемыслава. Была назначена награда за его голову.

При дворе теперь не было никого, кто бы решился замолвить словечко в его пользу. Друзья, не отрекшиеся от него, не могли заговорить, боясь, что их обвинят в совместном заговоре.

Вся надежда его была основана на том, что свадьба продолжится несколько дней, а во время пира его казнить было неудобно; между тем Налэнч мог придумать, чтобы его как-нибудь спасти.

Тюрьму он знал хорошо; в ней были камеры среди толстых валов и стен. Маленькое окошко наверху не давало возможности продвинуть даже обе руки вместе, да еще оно делилось на четыре части толстой решеткой.

Его меч унесли, остался лишь нож за пазухой, да другой поменьше за поясом. Поискав по карманам, он нашел кошелек с серебряной мелочью.

Заремба встал и принялся ощупью знакомиться с камерой. В углу лежала груда сена и мятой соломы. К одной из стен была прикреплена цепь с обручем, чтобы приковывать пленных.

Дрожь его проняла.

Сверху сквозь окошко доносился шум на дворе, где стражники веселились у бочек и столов. Играли гусляры, пели песни, покрикивали.

Последняя надежда была — Налэнч. Если он успел убежать, то может заняться освобождением друга. Но как?

"Кто хочет мести, должен и сам подвергнуться ей, — подумал он. — Поймали меня, я должен сложить голову, но и он живым не уйдет. За меня отомстят мои, а кровь моя, быть может, ускорит месть".

Подумывал и о том, что в тюрьме лучше погибнуть самоубийцей, чем дожидаться палача. У него был острый нож. Но ведь можно было подождать приговора, подождать прихода священника. Без суда и исповедника не казнили никого.

Стало ему грустно, хотя и не склонен был плакаться над собой; но вскоре вернулась к нему храбрость, и, ничем не рискуя, стал стучать изо всех сил в двери. Сторожей не было, и они ушли пить пиво. Прошло немало времени, пока наконец раздался голос издали, приказывая сидеть смирно, если не хочет иметь дело со сторожами.

Заремба позвал сторожа по имени, прося его принести свежей соломы, воды или пива, за что получит на чай.

Переговоры с подвыпившим Геркой налаживались с трудом. Он открыл вверху задвижку, они переругивались. Михно дал ему мелочи, и, по-видимому, Герка стал ласковее.

Так по крайней мере думал Заремба, когда сторож молча ушел.

Вскоре вместо него появилось двое других и, повесив фонарь на стенку, набросились на узника. Несмотря на отчаянную защиту, сторожа отняли у него нож, кошелек, стащили верхнее платье… Полураздетого толкнули наконец на гнилую солому и, закрыв дверь, ушли опять пьянствовать.

Заремба уже не ворчал, он свалился, как пень, и видел, что настали скверные часы.

В замке пировали всю ночь, и к пленнику никто уж больше не заглядывал. Усталый Заремба так и уснул среди всеобщего шума, хотя холодно было, так как сторожа захватили плащ. Только под утро стало тише на дворе, когда гости легли спать или разбрелись по гостиницам.

С утра началось опять вчерашнее веселье, крики, шум, но пленнику не дали даже воды и хлеба.

Он уже не стучал и не просил; вернулась гордость, и он предпочел бы погибнуть с голоду. Михно перестал считать время, не знал, полдень ли был или утро, или уже вечер, когда наконец незнакомый сторож принес ему кувшин с водой, прикрытый хлебом и, не сказав ни слова, ушел. Пить Зарембе хотелось очень, поэтому он сразу выпил полкувшина, но опять стал дрожать, пожалуй, даже сильнее. Поэтому опять зарылся в солому.

Между тем наверху веселились и шумели по-прежнему. Пировали целый день.

Заремба отыскал хлеб, съел кусок и заснул. Но это был беспокойный аон, прерывистый, полный сновидений. Взглянув по направлению к окошку, полузаросшему травой, догадался, что наступает ночь.