Отпадение Малороссии от Польши. Том 1 - Пантелеймон Кулиш

Здесь украинские землевладельцы, между которыми были и православные, поставили казакам на вид их преступления, которых не могло бы терпеть, говорили они, ни одно правительство. Казаков корили всего больше за морские походы, которыми они навлекали на государство опасную Турецкую войну, и в особенности за морской набег во время пребывания в Царьграде великого посла. Их обвиняли в том:

- что они вели переговоры с московским царем, и помогали крымскому хану в его бунте против турецкого султана;

- что давали у себя приют разным самозванцам и другим вредным для государства лицам;

- что самовольно поставили митрополита, владык и архимандритов при жизни тех особ, которых правительство признает законно занимающими эти должности;

- что бунтовали подданных против сельских хозяев и разоряли с ними шляхетские имения;

- что нападали на староства, а недавно напали на Киев, убивали, грабили, брали в неволю, оскорбили подвоеводия, налагали на города поборы, присвоили себе юрисдикцию, отнимали городские имущества, и разных особ звания шляхетского, духовных и жидов замучили с неслыханным варварством.

Казаки оправдывались, как ордынцы, чуждые гражданственных понятий, с примесью небывальщины, а в церковном деле сослались на «духовных старших», которые-де имели о том переговоры с коронными властями. При этом они повторяли ходящие в то время фразы о великом утеснении Божиих церквей во всей Короне и Великом Княжестве Литовском, — повторяли все то, что киевское духовенство, поддерживаемое магнатами-протестантами, вписывало в их сеймовые петиции, но под чем ни один из православных земских послов и магнатов не смел и не захотел бы подписать свое имя.

Видя, что их слушают без гнева и нетерпения, казаки Жмайла забыли, что подняли оружие против государственного ополчения, и стали домогаться невозможного:

чтобы им дозволили жить в королевских и панских имениях;

судиться повсеместно собственным казацким судом;

оставить за собой забранные в королевских городах пушки, и —

чтобы греческая вера не терпела никаких притеснений (а это значило: чтобы ставленники римского папы, утвержденные королем и сенатом, были низложены, а их места отданы ставленникам патриаршим, поддержанным иноземным правительством чрез посредство Запорожского войска).

На все казацкие просьбы королевские коммиссары повторяли, что терпение Речи Посполитой возбуждает удивление всего света, и прибавили следующие интересные для истории днепровского казачества слова:

«Хотя большая часть вас не принадлежит к шляхетству, но свободой жизни и великими преимуществами вы были поставлены наравне с господствующим в Республике сословием».

В самом деле казаков до того щадили, как людей заслуженных и для государства необходимых, что сам Конецпольский медлил своим походом против них. Он всё надеялся, что казаки образумятся, вернее сказать, что лучшая часть Запорожского войска, имеющая законное право на это имя, обретет в себе столько силы и решимости, чтобы порвать связи с кочевниками и присоединиться к обществу культурному. Он уверял их в своем крайнем нежелании наступать на них, восхвалял их боевое мужество, которого был свидетелем в войнах с врагами отечества много раз; наконец, писал в своих предупредительных универсалах, что, «нося и сам на боку саблю, умеет ценить людей воинственных». Он доносил королю, что действовать против казаков по-неприятельски всего больше заставило его то обстоятельство, что казаки несколько раз посылали к татарскому калге (соправителю хана), Шагин-Гирею, просить помощи против коронного войска.

Как, однакож, ни снисходительно отнеслись победители к мятежной вольнице, но не могли они подвергать себя новой войне с нею, новому риску, новым утратам. По заключенному в Медвежьих Лозах, у Курукова озера договору, Запорожское войско должно было отныне состоять всего из шести тысяч человек, и во всем подчиняться распоряжениям коронного гетмана. Специальное дело его должно было заключаться в том, чтобы по старине не допускать татар к переправам через Днепр ниже Порогов, очередуясь полками, которые по месту расселения казаков среди королевских подданных, назывались: Переяславским, Черкасским, Чигиринским, Каневским, Корсунским, Белоцерковским. Выписанные же из реестра казаки обязывались вернуться к мирным занятиям и состоять под старостинским присудом в имениях королевских, или же под панским. На место Жмайла казацким «старшим» был поставлен Михайло Дорошенко, отличавшийся усердием и храбростью в Хотинскую войну. Дорошенку было вменено в обязанность объехать места казацких поселений, и вместе с подстаростием каждого из них выбрать более надежных и заслуженных людей для вписания в казацкий реестр, что и было исполнено.

По сказанию московских вестовщиков, казаки по городам слушали Дорошенка потому, что к нему пристали «лучшие люди казаки». Тем не менее, однакож, казацкая голота шумела в кабаках по-прежнему, похвалялась уйти в числе сорока тысяч за Пороги, грозила отправить к московскому царю посольство с предложением — очищать на его имя города, и распространяла слух, будто у Конецпольского и у поляков задумано, уменьшив казаков, ввести в Киеве и во всех «литовских» городах «римскую веру», то есть унию.

Обезопасив себя до поры до времени со стороны домашней орды, Конецпольский получил возможность оборонить северные области Польши от Густава Адольфа, который в это время напал с новоустроенною им шведскою армиею на Лифляндию и Померанию. Но знаменитая борьба польского фельдмаршала с лучшим полководцем его времени отвлекла к северу боевые силы, которыми Польша до сих пор прикрывала себя от азиатских хищников.

Хотя поляки и успокоили турецкое правительство уведомлением, что казаки побиты и морские челны их сожжены, но своевольная казацкая голота, поддерживаемая своими благоприятелями, не замедлила снарядить новые чайки, и появилась на Черном море, к ужасу торговых кораблей, кому бы они ни принадлежали.

Это дало туркам предлог, или, пожалуй, право развязать руки татарам, которым обыкновенно запрещалось опустошать польско-русские области, доколе король держал в узде казацкую орду. Война с Густавом Адольфом тянулась до 1629 года, и во все это время юго-восточные окраины Польши были выставляемы на добычу народа, существовавшего набегами.

От местной шляхты требовалось не только крайнее напряжение сил, но и единодушие в самой системе отражения хищников. Эту задачу выполнила она блистательно. В исключительном своем положении она доказала, что казачество, подчиненное интересам общественным, может внушать историку такое же сочувствие, как и все, чем обеспечивается целость общества. Вместе с тем она представляла еще одно свидетельство, — что казацкий героизм ведет свое начало не от тех личностей, которые стяжали Запорожскому войску поблажливый титул панов-мододцов, а от тех, которые черпали боевое мужество в защите домашних очагов и общественных святилищ. Здесь казаками, то есть наездниками, выступавшими против наездников, являлись не «выпорошки» семейного и общественного быта, а крупные и мелкие землевладельцы, в сопровождении тех вооруженных дружин, без которых не мог тогда существовать ни один панский и шляхетский дом, и под начальством панских «почтов», которые заключали в себе и опытных наездников, и опытных вождей.

Из числа предводителей таких почтов, или дружин, выдавался тогда военными способностями «рукодайный слуга» дома Замойских и «региментар» охранной силы его, Стефан Хмелецкий, носивший титул брацлавского хорунжего. Занимая в этом доме такое место, какое занимал сперва Косинский, а потом Наливайко в доме Острожских, он играл важную роль в победе Конецпольского над татарами в 1624-м и в его походе на казаков Жмайла в 1625 году. За свою сторожевую и охранную службу получал он от Фомы Замойского содержание, которое далеко превосходило жалованье, отпускаемое королем всей запорожской старшине с её гетманом, или «старшим», что показывает сравнительную благонадежность панских и запорожских полководцев, а вместе с тем характеризует и запорожский быт, основанный, как у татар, на произвольной добыче.

Когда было решено двинуть коронные силы против шведов, местные землевладельцы, по соглашению с коронным гетманом, сделали Хмелецкого гетманским наместником по охранению границ от буджацких татар, которых вождь Кантемир, или Кровавый Меч, не мог забыть поражения, нанесенного ему Конецпольским, и готовился к новому вторжению в Лехистан. Но в 1626 году опасность грозила Хмелецкому разом и со стороны буджаков, и со стороны Крыма.

Толпы запорожских добычников пограбили степные улусы крымских татар. Крымцы решились отомстить казакам, вернее сказать — панам за казаков, и пришли «великою ордою» под Белую Церковь. К счастью, реестровики состояли в дружеских сношениях с Хмелецким, подобно тому, как низовцы прежнего времени имели свои связи с панскими дружинниками Косинским и Наливайком. Хмелецкий приспел к ним вовремя на помощь, и поразил крымцев так, как бивал их во времена оны литовский гетман, князь Острожский.