О гномах и сиротке Марысе - Мария Юзефовна Конопницкая

— А чья это хата?

— Как — чья? Нашего отца!

— А как я сюда попала?

— Отец принёс.

— Откуда?

— Да из лесу. Он из города воротился и пошёл палку срезать для кнутовища — старое у него сломалось. А в лесу пёс какой-то рыжий скулит, за сермягу его теребит, в кусты тянет.

— Рыжик! — закричала Марыся. — Что с ним?

— Ничего, что ему сделается! — засмеялся Куба. — А вот тебя, беднягу, отец чуть живую притащил.

— А моя хозяйка?

— А на что она тебе сдалась! Оставайся лучше у нас. Мы уж отца просили. Он говорит, у нас у самих хлеба мало. Но мы с тобой поделимся. А сейчас и лес прокормит, голодать не будешь.

— Какое там голодать! — отозвался Войтек. — В лесу земляники, черники, грибов! Орехи прошлогодние попадаются.

— Мы так к отцу пристали, что он даже за ремень схватился, — со смехом добавил Куба.

— Бил? — испуганно спросила Марыся.

— Нет, бить не бил — так, постращал маленько. Да мы и ремня не испугались — всё равно упросили.

— Значит, он меня оставляет?

— Не совсем ещё. Он сказал, расспросить сперва надо в деревне, чья это девчонка.

— И спрашивал?

— Спрашивал. У твоей хозяйки был.

— Ну и что?

— Сперва она хныкала, что тебя волки съели, а когда узнала, что ты у нас лежишь больная, опять расхныкалась: «На что мне больная гусятница? Я уже другую девчонку наняла».

— Значит, гуси целы! — обрадовалась Марыся и даже приподнялась на лавке.

— А как же! Четыре белых, три серых!

— Гуси ничего, хорошие, — с важностью добавил Куба.

Марыся закрыла глаза и вздохнула с облегчением, словно у неё камень с плеч свалился.

Мальчики ещё болтали о чём-то, но Марыся уже не слыхала — её сморил крепкий сон.

Когда она снова проснулась, уже смеркалось.

Солнце село. В хате никого не было. В приоткрытую дверь, мигая, смотрели золотые звёзды. Странствуя по синему небу, они по пути заглянули к Марысе — узнать, здорова ли она.

Вдруг дверь распахнулась, кто-то пулей влетел в хату и, опрокинув ведро, кинулся к Марысе.

— Рыжик! Рыжик! — слабым голосом крикнула Марыся, обнимая собаку. — Ты не забыл меня?

И заплакала от радости. А Рыжик, взвизгивая от восторга, махал хвостом и лизал её смуглые руки.

Да, Марыся! Жизнь иной раз золотым сном может обернуться.

Когда новая пастушка погнала гусей на лужок, жители Голодаевки так и обомлели от удивления. Смотрят и глазам не верят, головой качают, разные догадки строят.

— Те же гуси или другие? Как по-твоему, кума?

— Да уж и не знаю, что сказать! Не разберу никак. Вроде те, а может, и не те! Серая-то гусыня вроде побольше да пожирней стала!

— Что вы, побольше! А мне сдаётся — поменьше!

— Чудеса да и только! Болтали люди, будто лиса их задушила, ан они живёхоньки!

— Да, чего только не бывает на свете!..

И кумушки расходились, покачивая головой.

Но больше всех удивилась сама Сладкоежка.

Тихонько, осторожно подкралась она к опушке, с левой стороны зашла, с правой — подглядывает за пастушкой и за гусями.

— Что такое? — шепчет. — Что это значит? Разве я не перегрызла всем им горло? — И при одном воспоминании об этом злодейка облизнулась. — Откуда же они опять взялись живые?

Встревоженная дурным предчувствием, она, крадучись, побежала на полянку, где спрятала гусей. Смотрит — по траве белоснежный пух разбросан, а гусей нет.

— Обокрали!.. Ограбили!.. Разорили! — завопила мошенница словно невинная жертва разбоя, и в ярости стала кататься по земле…

Вдруг в высокой траве она заметила какого-то рыжевато-бурого зверька; стоя на задних лапках и насторожив большие круглые уши, он живыми чёрными глазками наблюдал за катавшейся по земле лисой.

Сладкоежка — а она была не только свирепа, но и мстительна — в бешенстве вскочила, заскрежетала зубами и заорала:

— Чего вытаращился? Это что тебе, театр? Он, видите ли, даже на задние лапы встал, чтобы лучше видеть! Значит, знаешь, кто у меня гусей украл, раз так смотришь? Погоди, ответишь ты мне за это! Шкурой своей поплатишься!.. В недобрый час ты мне на глаза попался!

И бедный хомяк, наверное, тут же распростился бы с жизнью, если бы при первых же словах лисы не плюхнулся в траву в страхе, что рассердил такого огромного зверя, и не улепетнул в свою норку.

Сладкоежка была сыта — только что голубя поймала и сожрала без остатка, — поэтому она не стала преследовать хомяка, а только погрозила ему вслед, в ту сторону, где колыхалась трава, и проворчала:

— Погоди! Попадёшься ты мне на голодный желудок!.. Я ещё с тобой поквитаюсь, проныра!

И пошла в лес, задыхаясь от ярости.

Ночь на Ивана Купалу