Корабль Иштар - Абрахам Грэйс Меррит

– Ты лжешь! Ты лжешь! Я посмею!

Она снова рассмеялась:

– Ты даже не посмел убить его сам.

И она спокойно отвела его руки.

– Трус! – сказала она. – Он посмел снять вуаль с той, которую любил. Он пренебрег гневом Бела и Иштар.

Жрец судорожно воскликнул:

– А разве я не посмею? Разве я боюсь смерти? Разве я боюсь Бела?

Глаза ее смеялись над ним.

– Эй! Как сильно ты любишь! – дразнила она. – Жрица ждет бога – одна в его одиноком доме. Но, может, он не придет. Может, занят с другой женщиной… О, бесстрашный! Храбрый любовник! Займи его место!

Он отшатнулся от нее.

– Занять… его… место! – прошептал он.

– Ты знаешь, где хранятся доспехи бога. Иди к ней как бог! – сказала она.

Он стоял дрожа. Кентон видел, как решимость заняла место нерешительности. Жрец шагнул к алтарю – пламя уменьшилось, задрожало, погасло. В сгустившемся сумраке керубы, казалось, расправили крылья.

Блеснула молния.

В ее блеске Кентон видел, как жрец быстро пошел туда, откуда вышла и куда ушла Шарейн; видел Нараду, лежащую в груде своих покрывал, усеянную золотыми бабочками; услышал негромкий отчаянный плач.

Рука Кентона медленно отпустила рычаг. Сейчас время использовать ключ, оставленный синим жрецом, пройти там, куда указывал жрец. Но тут рука его застыла на рычаге.

Тень, чернее собравшегося сумрака, прошла мимо окна, остановилась над танцовщицей; огромное громоздкое туловище – знакомое.

Кланет!

– Хорошо! – прогремел черный жрец и коснулся ее ногой. – Теперь ни он, ни Шарейн больше не будут беспокоить тебя. И ты заслужила обещанную награду.

Нарада повернула к нему жалкое побледневшее лицо, протянула к нему дрожащие руки.

– Если бы он любил меня, – плакала она, – никогда бы не ушел. Если бы он хоть немного любил меня, я не дала бы ему уйти. Но он рассердил меня, он устыдил меня, он отказался от любви, которую я предлагала ему. Не для тебя, черная змея, не ради нашего уговора я послала его к ней – и на смерть!

Черный жрец рассмеялся.

– Как бы то ни было, ты послала его, – сказал он. – А Кланет платит обещанное.

Он бросил горсть сверкающих драгоценностей в ее протянутые ладони. Она закричала, разжала пальцы, как будто драгоценности жгли ее; они упали и покатились по камням.

– Если бы он любил меня! Если бы он хоть немного любил меня! – всхлипывала Нарада – и снова скорчилась под своими бабочками.

Теперь Кентону стал ясен замысел черного жреца; Кентон опустил рычаг, быстро пошел к дальней бронзовой двери, сунул в нее клинообразный ключ; скользнул в открывающуюся дверь и побежал по коридору, который за ней открылся. В нем пылали два пламени: белое пламя любви к его женщине, черное пламя ненависти к Кланету. Он знал, что там, где теперь будет жрец Бела, там будет и Шарейн. Конец, если только Кентон не опередит черного жреца, неизбежен.

На бегу Кентон испускал проклятия. Если Шарейн, погруженная в свой колдовской сон, увидит в жреце Бела бога, она примет земного любовника, ее невинность не спасет ее. Кланет позаботится об этом.

Нарада раскаялась – но слишком поздно.

А если Шарейн проснется – Боже! В полутьме она примет жреца Бела за него самого, Кентона!

И в любом случае присутствия жреца в жилище бога будет достаточно, чтобы осудить их обоих. Да, об этом позаботится Кланет.

Кентон пересек поперечный коридор, побежал вниз по длинному спуску мимо ряда ухмыляющихся химер; остановился перед широким порталом, который закрывал занавес, неподвижный и жесткий, казалось, выкованный из серебра. Что-то предупредило его, что нужно быть осторожнее. Он осторожно раздвинул занавес, заглянул за него…

И увидел собственную комнату.

Перед ним была его старая комната из его старого мира.

Он увидел драгоценный корабль, сверкающий, мерцающий, но видел его как бы сквозь туман, сквозь облако ярких частиц. Длинное зеркало сзади отражало такое же сверкающее облако. Бесконечно маленькие, в бесчисленном количестве, сверкающие атомы отделяли его от его комнаты – в Нью-Йорке.

Он – в этом странном мире.

Туманной была его комната, облачной дрожащей, она отступала в бесконечность.

И вот, пока он смотрел, сжигаемый отчаянием, он почувствовал, как занавес в его руках становится все более жестким, металлическим, потом снова рассеивается, и так несколько раз попеременно.

А очертания корабля в его комнате стали яснее, кристаллизовались, они звали его к себе, тянули назад.

23. Желания богов – и человека

Кентон напрягся, прочнее ухватился за занавес. Всей силой воли он пытался помешать ему растаять. Теперь занавес был преградой между его старым миром и миром его великого приключения.

Какая-то сила тащила его вперед всякий раз, как занавес начинал таять и яснее становились туманные очертания комнаты. Он ясно различал каждую деталь в этой комнате, видел длинное зеркало, шкаф, диван, все еще влажные пятна крови на полу.

И всякий раз занавес снова становился прочным – и сверкающим.

Теперь комната повернулась, старый китайский ковер оказался под ним – близко и в то же время бесконечно далеко. Он уже слышал кричащие голоса пространства.

И в это же мгновение понял, что назад его тянет сверкающая игрушка.

Что-то тянулось к нему с черной палубы корабля. Что-то злобное и насмешливое. Тянуло его, притягивало к себе.

Все темнее становилась черная палуба – сильнее ее притяжение…

– Иштар! – взмолился он, глядя на розовую каюту. – Иштар!

Вспыхнула ли розовая каюта, наполнившись светом?

Очертания комнаты поблекли; снова он ощутил в руках тяжелый занавес; снова стоял прочно на ногах у входа в храм Лунного бога.

И еще раз, и два, и три комната тянула его к себе, но с каждым разом все менее сильно, более призрачно. И каждому рывку Кентон противопоставлял свою волю, закрывал глаза и отбрасывал изо всех сил вид комнаты.

Он побеждал. Комната исчезла, исчезла окончательно, он не мог ошибиться. Чары разрушены, непрочная линия разорвана.

Охваченный реакцией, он держался за занавес, колени его дрожали. Медленно пришел он в себя, решительно распахнул занавес.

Он смотрел в обширный зал, наполненный туманным серебряным светом. Туман стоял неподвижно, но ощутимо – как будто был сплетен из осязаемых нитей. Этот светящийся, переплетенный нитями туман делал зал огромным. Кентону показалось, хотя он не был уверен, что в серебряной паутине что-то движется – появляются и исчезают смутные формы, но они не становятся полностью видимыми. Вдали он уловил другое движение, неумолимо, равномерно двигалась чья-то фигура. Она медленно приближалась, стала хорошо видна – человек; в золотом шлеме через плечо; короткий золотой