Книга утраченных имен - Кристин Хармел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слова больно задели ее, отчасти потому, что Ева всеми силами старалась не дать разгореться своим чувствам. Она смутилась, когда поняла, как часто упоминала Реми.
– Мамуся, я просто с ним работаю.
– Ева, думаешь, я ничего не вижу? Ты ходишь с таким видом, будто хранишь какую-то необычайно ценную тайну. Ты думаешь, я не знаю, как выглядит влюбленный человек? Тебе должно быть стыдно. Твой отец в тюрьме, а ты ведешь себя, как втрескавшаяся по уши девчонка!
– Мамуся, между мной и Реми ничего нет. – Но на самом деле чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее она им увлекалась. Он хороший, добрый, порядочный, он каждый день рисковал жизнью ради людей вроде нее. Разве было во всем этом что-то дурное? Она никогда прежде не влюблялась, и ее очень интересовало – всегда ли это чувство начинается так? С желания полностью раствориться в другом человеке, даже если ради этого придется отбросить всякую логику. Не исключено, что ее мать права. – Я… прости меня, – слабым голосом добавила она. – Мамуся?
Ответа не последовало. Мать повернулась на бок спиной к Еве, а та все смотрела в потолок, стараясь сдержать слезы, пока наконец усталость не взяла свое.
Наутро после окончания Хануки, когда Ева отправилась в церковь, повалил сильный снег. Она вошла внутрь, как всегда, перекрестилась у входа на случай, если кто-нибудь увидит ее. У нее уже стало привычкой на пару минут опускаться на колени на одной из скамей, чтобы, осторожно осмотревшись, убедиться, что вокруг ни души. И лишь после этого Ева шла в библиотеку. Иногда в церкви присутствовали другие люди, они перебирали четки, смотрели на крест или стояли, преклонив колени. Ева тогда притворялась, что тоже молится, пока они не уходили. Но в последнее время Ева пришла к выводу, что это было идеальное место для ее молчаливых бесед с Богом. И все же не предавала ли она свою иудейскую веру тем, что искала Бога в католической церкви? Она думала, что, возможно, и ее отец где-то далеко тоже разговаривал с Ним из-за колючей проволоки в своей горькой, безутешной скорби.
В тот день в церкви никого не было. Ева опустилась на колени для молитвы и вспомнила слова, которые сказала мать вчера вечером: «В последнее время все твои мысли заняты тем молодым католиком». Возможно, мамуся верно подметила? И Ева в самом деле постепенно отдалялась от матери и все сильнее тянулась к Реми?
– Боже, пожалуйста, помоги мне поступить правильно, – прошептала Ева, потом встала и направилась в библиотеку. Она подошла к алтарю, и тут перед ней внезапно возник отец Клеман, он кивнул ей с мрачным видом. Она кивнула в ответ, но у нее появилось дурное предчувствие, когда он, прихрамывая, последовал за ней в маленькую потайную комнату.
– У нас неприятности, – сказал он, закрывая за собой дверь.
– Что-то с Реми? – тут же спросила она. – С ним все хорошо?
– С Реми? Насколько мне известно, у него все замечательно. Нет, Ева, это касается некоторых документов.
У Евы перехватило дыхание.
– Документов?
– Помнишь, ты подделывала бумаги для человека по имени Жак Лакруа? Ты оставила его имя, как он и просил, но изменила дату рождения и род деятельности?
– Да, конечно. – Ева подготовила для него документы неделю назад. Парню было почти двадцать четыре года. И чтобы его не отправили на принудительные работы, они с Реми решили снизить ему возраст до семнадцати, так как, судя по его фотографии с чисто выбритым лицом, он вполне мог сойти за подростка. Ей не сказали, какова его роль в подполье, но Реми знал его. У Евы сложилось впечатление, что этот человек был особенно важен и его необходимо защитить. У нее сдавило горло. – Отец Клеман, я что-то сделала не так?
– Нет, дело не в тебе, – ответил он сразу. – Твои документы безупречны и пройдут любую проверку, все дело в бумаге – в той бумаге, которую мы получаем не из префектуры. Похоже, у немцев появились новые методы выявлять поддельные удостоверения личности и разрешения на проезд, оформленные не на той бумаге.
Ева попыталась сглотнуть комок в горле.
– О нет. Месье Лакруа…
– У него все хорошо. Одному из тюремщиков дали взятку, и Лакруа бежал. Но, Ева, власти начинают догадываться, что кто-то в этом регионе занимается подделкой документов и причем на редкость качественно. Тебе угрожает опасность, кроме того, под ударом может оказаться вся наша сеть. – Отец Клеман сделал паузу. – Один из лидеров местного подполья – человек, которого все называют Жераром Фоконом, – может оказать нам помощь, но сначала он должен убедиться, что тебе можно доверять.
– Конечно, можно. Вы поручитесь за меня?
– Я уже сделал это, но он меня почти не знает. Он приехал из Парижа и собирается поделиться с нами кое-какими новшествами, которые они используют там. Ему хотелось бы встретиться с тобой лично, сегодня утром. – Он выжидающе посмотрел на нее.
– Да, разумеется. Реми тоже придет?
– Нет, он… – Отец Клеман резко осекся, так и не сказав то, что хотел. – Он не придет.
Тревога снова закралась в душу Евы.
– Но с ним все хорошо?
– Даю тебе слово. Так мы пойдем? Думаю, работу над документами можно отложить до середины дня.
Ева осмотрелась по сторонам, и ее взгляд упал на «Послания и Евангелия», на ее «Книгу утраченных имен», которая стояла на полке между двумя религиозными сочинениями, сливаясь с общим фоном. Чем больше имен она вносила на ее страницы, тем сильнее ей не хотелось расставаться с этой книгой даже на время, но хранить ее здесь было безопаснее всего.
– Да, – сказала она, снова поворачиваясь к священнику. – Пойдемте.
Отец Клеман повел Еву по извилистым лабиринтам заснеженных переулков к школе, которую она никогда не видела раньше. Внутри несколько ребятишек в теплых свитерах и вылинявших пальто смотрели, как учитель пишет что-то мелом на доске.
– Запомни, – прошептал отец Клеман, пока они обходили здание и снег скрипел у них под ногами, – Фокон знает тебя как Еву Моро. Вам не стоит раскрывать друг другу свои настоящие имена.
С другой стороны школы была красная дверь с наполовину облупившейся краской, отец Клеман постучал в нее дважды. Сделав паузу, постучал еще раз, потом опустил руку в карман и извлек оттуда ключ. Не глядя на Еву, он отпер дверь и вошел, пригласив ее жестом следовать за ним.
Они очутились в большой заброшенной классной комнате рядом с черным ходом. Здесь было темно, но сквозь грязные окна с улицы проникало немного света. Когда глаза Евы привыкли к полумраку, она увидела парты и пустые стулья, отодвинутые так, как будто дети, которые здесь учились, в спешке покинули помещение, не успев привести его в порядок
