Частная жизнь вождей - Ленин, Сталин, Троцкий - К Енко

- Жданов звал о вашем происхождения?

- Большим секретом это не было. Думаю, и для него тоже.

Но я всегда ухитрялся уходить от ответа, когда меня об этом спрашивали. Но, полагаю, мое продвижение во службе связано и с моими способностями. Хотя не могу отрицать, что, приближая меня к себе, Жданов хотел стать ближе к Сталину.

- К вам благоволили и другие члены руководства?

- Очень хорошо ко мне относился Поскребышев. Он же передавал мне и личные поручения Сталина. Одно время я чувствовал особое отношение ко мне Маленкова. Он попытался устроить мне личный прием у Сталина.

- Встреча состоялась?

- Ничего не вышло, причем по моей вине. Перед этим мы работали на Старой площади до самого утра, и, вернувшись домой, я крепко уснул. Семья была на даче. Мне звонили и по вертушке, и по городскому телефону, а я спал. Проснулся, позвонил к себе в отдел, узнать, как дела. Сказали, что нужно срочно перезвонить Поскребышеву. Тот на меня шуметь: "Слушай, мы тебя искали-искали, Маленков сам тебе звонил. Товарищ Сталин хотел видеть тебя. Теперь поздно, к нему зашли маршалы, это надолго".

- Почему он вдруг захотел поговорить с вами? Ведь вы работали в ЦК не один год?

- Перед этим произошла такая история. На съездах партии и сессиях Верховного Совета СССР создавалась редакционная комиссия. Делегаты или депутаты за день до выступления сдавали в неё тексты своих выступлений. В комиссию входили люди из аппарата ЦК, Совнаркома и Президиума Верховного Совета. От ЦК, как правило, назначали меня. Я занимался политическим редактированием речей.

За несколько дней до несостоявшейся встречи со Сталиным на сессии один из депутатов сдал на проверку речь, в которой просто обрушился на советских и партийных руководителей Прибалтики. А было негласное указание прибалтов не критиковать. Я в перерыве заседания подошел к Жданову. "Что делать?" спрашиваю. Андрей Александрович просмотрел речь, помолчал. Потом говорит: "Пойдем, посоветуемся с Молотовым". И мы пошли в буфет Президиума. Молотов начал читать, и вдруг я вижу, что на нас смотрит Сталин. Он рядом, в двух шагах. Тут Молотов говорит: "Я бы не стал эту речь давать, но надо посоветоваться". И глазами показывает на Сталина. Я даже шага не успел сделать в сторону Сталина. Раздался звонок, и члены Политбюро пошли в зал. Сталин остановился и смотрел на меря. Я чувствовал, что ему хочется что-то сказать мне. Мне хотелось рвануться к нему но что-то остановило меня. Наверное, подсознательно я понимал, что ничего, кроме больших неприятностей, публичное признание родства мне не принесет. Сталин махнул трубкой и медленно пошел...

- Вы больше не виделись с ним?

- Видел я его не раз. И издали, и близко Но к себе он меня больше не вызывал. Думаю, не хотел делать меня инструментом в руках интриганов.

А очень близко я наблюдал его лишь однажды. На заседании Оргбюро ЦК я сидел недалеко от него. Как заместитель начальника управления я бывал на каждом заседании. Одно из них было посвящено кинематографии. Неожиданно вошел Сталин.

Потом я очень много думал, почему он так много времени отдавал кино? Он очень любил смотреть фильмы. Смотрел их много - и наших, и иностранных. Почему? Он был очень оторван от жизни. Принимал только помощников и приближенных. Почти никуда не ездил. Кинозал был его окном в мир.

- Каким он запомнился вам?

- Мне врезались в память его руки. Странные, необычные. На Оргбюро он все время делал пометки на листках. И потом рвал эти листки. На мелкие, нет, микроскопические кусочки. Никто бы не смог их снова собрать воедино. Совершенно закрытый человек. Закрытый от врагов, друзей и обычных человеческих чувств.

- Константин Степанович, почему ваша блестящая карьера прервалась задолго до смерти Сталина?

- Она прервалась, но не завершилась. При Хрущеве в Брежневе я был директором издательства, начальником управления Министерства культуры и долгие годы - членом коллегии Гостелерадио. А прервалась карьера, если говорить коротко, в результате интриги Берии. Мне тяжело вспоминать это время. В 1947 году меня поздно вечером срочно вызвал к себе Андрей Александрович Жданов. У него сидел министр госбезопасности Абакумов. Мне сказали, что мой заместитель в ЦК Борис Сучков - шпион и выдал американцам секреты советской ядерной программы. У меня в глазах потемнело. Я не верил, что Борис предатель, но это уже не имело никакого значения. Его, кстати, реабилитировали впоследствии. Атомными вопросами занимался Берия, и никакой пощады ни Сучкову, ни тем, кто с ним знаком, ждать не приходилось. Особенно мне, поскольку именно я поручился за Бориса при приеме на работу в ЦК. Тогда была такая форма взаимной ответственности.

- Чем же вы провинились перед Берией?

- Не я. Берия пытался уничтожить Жданова. И хотел, чтобы компромат на Жданова Сталину дал я. Нигде в документах зафиксировано не было, но на работу в аппарат ЦК Сучкова рекомендовал Жданов. А я по просьбе Андрея Александровича только подписал поручительство. Берия, конечно, все знал и мог сам доложить об этом, но предпочел обзавестись свидетелем, которому Сталин поверил бы безоговорочно.

- Как вел себя Жданов?

- Делал вид, будто не имеет к Сучкову никакого отношения. Говорил, что плоховато мы знаем своих сотрудников.

- Он просил вас не выдавать его?

- Зачем? Нас могли подслушивать А я прекрасно понимал, что, назови я Жданова, мы все автоматически становимся участниками грандиозного заговора. И защитить нас уже не сможет никто.

А так меня судили судом чести ЦК за потерю бдительности. Исключили из партии, сняли со всех постов. Было тяжело, но все же не лагерь и не расстрел. А в день ареста Берии меня восстановили в партии. Председатель Комитета партийного контроля Шверник показал мне мое персональное дело. Многие из тех, кого я считал друзьями, написали на меня страшные доносы.

- Вас спас Сталин?

- Да. Берия вынес вопрос об "атомном шпионаже" на Политбюро, и там, как мне потом рассказал Жданов, требовал моего ареста. Он ведь понимал, что в тюрьме они заставят меня подписать любые признания. Сталин долго ходил вдоль стола, курил и потом сказал: "Для ареста Кузакова я не вижу оснований".

При жизни И. В. Сталин был дедом восьмерых внуков, а последняя его внучка, Ольга Питерс, родилась в Америке почти через 18 лет после его смерти.

Характеристику Сталина, как отца и деда дает один из бывших наркомов в правительстве И. В. Сталина, С. З. Гинзбург: "Я хорошо знал в быту Сталина. Много раз встречался с ним дома у Кирова, у Орджоникидзе, да и на даче самого "хозяина"... Он был очень жестоким отцом и ещё более жестоким дедом.

Грубо он вел себя не раз на моих глазах и по отношению к Светлане, любимой дочери. Но любовь его к ней и её детям тоже была очень жестокой. Его занимал только он сам. Другие его не интересовали ни в политике, ни дома. Это был монарх, самодержец. Сделав несчастными миллионы людей, он сделал несчастными и своих близких".

Светлана Аллилуева родила троих детей, троих внуков Сталина. Ее старший сын Иосиф стал кардиологом.

Вот что писала о встрече Сталина со своим внуком Светлана Аллилуева: "Мой сын, наполовину еврей, сын моего первого мужа (с которым мой отец даже так и не пожелал познакомиться) - вызывал его нежную любовь. Я помню, как я страшилась первой встречи отца с моим Оськой. Мальчику было около 3 лет, он был прехорошенький ребенок - не то грек, не то грузин, с большими глазами в длинных ресницах. Мне казалось неизбежным, что ребенок должен вызвать у деда неприятное чувство, - но я ничего не понимала в логике сердца. Отец растаял, увидев мальчика. Это было в один из его редких приездов после войны в обезлюдевшее, неузнаваемо тихое Зубалово, где жили тогда всего лишь мой сын и две няни - его и моя, уже старая и больная. Я заканчивала последний курс университета и жила в Москве, а мальчик рос под "моей" традиционной сосной и под опекой двух нежных старух. Отец поиграл с ним полчасика, побродил вокруг дома (вернее - обежал вокруг него, потому что ходил он до последнего дня быстрой, легкой походкой) и уехал. Я осталась "переживать" и "переваривать" происшедшее - я была на седьмом небе. При его лаконичности слова: "Сынок у тебя - хорош! Глаза хорошие у него", равнялись длинной хвалебной оде в устах другого человека. Я поняла, что плохо понимала жизнь, полную неожиданностей. Отец видел Оську ещё раза два - последний раз за четыре месяца до смерти, когда малышу было семь лет и он ходил в школу. "Какие вдумчивые глаза! - сказал отец. - Умный мальчик!" - и опять я была счастлива. Странно, что и Оська запомнил, очевидно, эту последнюю встречу и сохранил в памяти ощущение сердечного контакта, возникшего между ним и дедом".

"ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ" ЗАКЛЮЧЕННЫХ ПРИ СТАЛИНЕ

Основным местом заключения миллионов людей были специально созданные тысячи лагерей, густая сеть которых покрыла всю страну, особенно районы Северо-Запада, Северо-Востока, Казахстана, Сибири, Дальнего Востока.