Ришелье - Хилэр Беллок

За «Днем Одураченных», естественно, последовали репрессии, которые обрушились на тех, кто рукоплескал королеве-матери. Прежде всего был арестован будущий премьер-министр Мишель де Марильяк. Должность хранителя печати, которую он занимал, была отдана стороннику кардинала Шатонефу. Были отправлены в ссылку духовник королевы-матери, ее личный врач и вдова Ледигьер, которой подчинялась вся женская прислуга. Герцог де Гиз, также один из сторонников Марии Медичи, отправился в ссылку добровольно, не дожидаясь приказа.

Я хочу обратить внимание читателя на судьбы двух человек: Бассомпьера и маршала Марильяка, брата хранителя печати.

Бассомпьер был богат и из очень знатного рода. Красивый, вечно улыбающийся, очень маложавый, хотя ему уже перевалило за пятьдесят — он был другом юности Генриха IV, — Бассомпьер был хорошим дипломатом. Он ездил в Мадрид, чтобы заключить договор с испанской короной, и недавно вернулся из Лондона, куда был отправлен, чтобы помирить Карла I с его женой Генриеттой Марией. Он был одним из самых галантных кавалеров при дворе, он вступился за герцогиню де Шеврез, которой грозила опала.

Но он был также хорошим военным, — под Ла-Рошелью командовал батальоном и еще тогда предрекал, что после падения Ла-Рошели кардинал достигнет абсолютной власти.

В воскресенье, 10 ноября, он случайно встретил кардинала и просил его отужинать вместе с ним. Вероятно, Ришелье только что вернулся из Люксембургского дворца и был настолько расстроен, что сказал этому веселому стороннему наблюдателю: «Мне кусок не идет в горло. Я должен немедленно покинуть Париж. Отныне я всего лишь частное лицо, то есть никто».

Вместо кардинала Бассомпьер пригласил герцога де Креки и за ужином рассказал ему, разумеется, в соответствующих случаю выражениях об отставке кардинала и победе королевы-матери. Он был, как всегда, остроумен, и в его остроумии было несомненно много яда, поскольку он, как и все придворные, не любил кардинала.

На другой день он узнает, что кардинал по-прежне-му в силе, а еще через неделю король приказывает арестовать его и поместить в Бастилию, где он провел целых двенадцать лет и был освобожден только после смерти кардинала. Нет, его не поместили в темнице, — некоторые и в Бастилии жили весьма комфортно. Но для весельчака и галантного кавалера здесь было очень скучно. Он коротал время за писанием своих мемуаров, довольно лживых, хотя и занимательных. Он вышел из Бастилии уже очень старым человеком и умер через четыре года после этого. Отметим одну очень интересную деталь. Сразу после заключения в Бастилию ему принесли подарок от кардинала. Это были четки великолепной работы.

Судьба маршала Марильяка отличается от судьбы Бассомпьера тем, что она трагична. Если вина Бассомпьера состояла в том, что он дал волю своему злословию по адресу великого человека, оказавшегося в затруднительном положении, то вся вина маршала Марильяка заключалась в том, что его старший брат должен был занять место кардинала.

Сразу же после аудиенции у короля в Версале Ришелье отправил в действующую армию офицера связи, который вез приказ об аресте маршала Марильяка. Приказ был направлен Шомберу, другому военачальнику, командовавшему французскими войсками в Италии. Спустя десять дней Марильяк был арестован лично Шомбером и отправлен под конвоем в столицу. Тюремное заключение и суд над ним продолжались полтора года, после чего он был казнен.

Почему кардинал решил лишить его жизни? Маршал Марильяк не принадлежал к числу его врагов и не участвовал в заговоре против него. Я могу предложить читателю следующее объяснение. Во-первых, его старший брат был связан с Марией Медичи, и кардинал не мог приговорить его к смертной казни. Поэтому он арестовал его младшего брата, за которым водились какие-то грешки, так что никто не мог сказать, будто он арестован из-за своих родственных связей. Во-вторых, он был военачальником и мог быть впоследствии опасен. Он был казнен лишь тогда, когда открылось, что существовал заговор, целью которого была передача Марии Медичи крепости Кале, то есть когда среди военных оказались изменники.

По приказу короля Мария Медичи была отправлена в ссылку в город Мулен, центр провинции Бурбон-нэ, которой ей было поручено управлять. Она жила в своем дворце в Компьене, горько жалуясь придворным дамам на свою судьбу. 18 июля 1631 года она бежала из Компьена.

Предполагалось, что она укроется в небольшой пограничной крепости Ла-Капель, с тем чтобы потом организовать новое восстание. Комендант крепости, молодой военачальник, был готов поддержать ее. Но Ришелье разгадал ее план и назначил комендантом крепости другого военачальника, отца молодого военного, которому кардинал полностью доверял. Ворота крепости Ла-Капель оказались закрыты, и Мария Медичи вынуждена была бежать в испанские Нидерланды, то есть в ту часть Нидерландов, которая после отпадения северных Нидерландов осталась за Испанией. Затем начались ее переезды от одного владетельного двора к другому. Повсюду она старалась восстановить властителей против ее недостойного сына и предавшего ее кардинала. Это продолжалось почти двенадцать лет, до дня ее смерти. Она умерла в полной уверенности, что никто не знает о ее планах, не ведая между тем о том, что ее личный врач был агентом кардинала.

Гастон, брат короля, еще раз доказал, что он всего лишь ничтожество. Зная о своей неуязвимости, он оскорбил кардинала, но испугался своей дерзости и принес кардиналу извинения. Затем он послал своему царствующему брату памятную записку, в которой перечислялись преступления кардинала — ничего глупее он не мог бы придумать — и среди них отравление кардинала Берюля. Не находя себе покоя, он бежал из Парижа в Орлеан, где пытался поднять восстание. Когда из этого ничего не вышло, он бежал в Лотарингию, избавив тем самым кардинала от хлопот. Между прочим, кардинал в своих мемуарах сетует на то, что лица королевской крови не могут быть привлечены к суду.

Последним отголоском событий, связанных с «Днем Одураченных», было восстание на юге Франции, в Лангедоке. Армия наемников под предводительством Гастона была сформирована на территории Лотарингии — герцог Лотарингский с радостью поддерживал всех врагов французской короны — и насчитывала три тысячи человек пехоты и около двух тысяч человек конницы. Три пушки составляли всю огневую мощь армии. Но ее главной ударной силой была конница, набранная из валлонов, испанцев и хорватов.

Армия Гастона вторглась в Бургундию и подошла к Дижону. Гастон рассчитывал, что Дижон поддержит его, но губернатор Дижона отказался открыть ворота крепости, и армия Гастона двинулась на юг, чтобы соединиться о армией Монморанси, поднявшего на юге восстание. Казалось, дело идет к тому, что вспыхнет новая гражданская война.

Герцог де Монморанси принадлежал к высшей знати Франции, и, хотя в его жилах не было ни капли королевской крови, он был в родстве с принцем Конде[21], который был женат на его сестре. Его род был одним из старейших, его предки служили еще династии Каролингов. Он был губернатором Лангедока. Этой провинцией управляли еще его отец и дед, так что Монморанси рассматривал себя едва ли не королем маленького королевства со столицей в Тулузе.

Жители Лангедока говорили на южном диалекте, сильно отличающемся от парижского, и не любили парижан. Именно в Лангедоке возникла та система сословного представительства, из которой впоследствии развилась парламентская система. Монфор, познакомившись с этой системой, перенес ее в Англию, так что палата общин находится в родстве с местными органами управления. Разумеется, в Тулузе был свой парламент с судьями и адвокатами, должности которых переходили по наследству.

Анри де Монморанси не было еще сорока лет, но он выглядел гораздо моложе. Он очень нравился женщинам, хотя и был косоглаз. Не отличающийся большим умом, но щедрый и галантный, он высоко носил свою голову и был искренне любим всеми жителями Лангедока.

Несмотря на то, что он принадлежал в старинному рыцарскому роду, он начал с того, что обратился к испанской короне — Лангедок был пограничной провинцией — с просьбой дать ему денег, чтобы поднять восстание. Замечательно, что испанцы оценили услуги изменника всего в сто пятьдесят тысяч ливров. В то же самое время он просил, чтобы французская корона дала ему денег для отражения предполагаемого нападения испанцев.

Если бы Монморанси был гугенотом, то, вероятно, его восстание было бы поддержано всеми гугенотами юга, и разгорелась бы новая религиозная война, очаги которой, казалось, навсегда были потушены Ришелье. Но он был правоверным католиком, как и все его предки, и храбро сражался с гугенотами. Кроме трех полков наемников, набранных им в Севеннах, где большинство жителей были гугеноты, никто из тех гугенотов, что жили во многих южных городах, не примкнул к его восстанию[22].