Красные и белые - Андрей Алдан-Семенов

Пренебрежительность Савинкова не оскорбила Долгушина: он сразу понял всю значимость его появления. Правда, его немножко коробила суетливая угодливость генерала, но и тут нашелся оправдательный мотив: Рычков был заместителем Савинкова по Союзу защиты родины и свободы — генерал просто воздавал должное своему руководителю.

— Как, Борис Викторович, удалось вырваться из лап чекистов? После Ярославля, чай, обложили вас, будто медведя. Я даже в газетах читал: вам-де некуда деться. По вашему-де следу идут тысячи ног.

— Запутал следы, только и всего. Правда, под Нижним меня арестовали, не догадываясь, кто я такой. У меня были фальшивые документы, и я убедил большевиков, что тоже ловлю Бориса Савинкова. Мне дали и подводу, и денег для проезда в Нижний. Но это все глупости, а сейчас о деле. Я хочу собрать членов нашего союза, надо ознакомиться с военной и политической обстановкой. Я неприятно поражен — скоро две недели, как взята Казань, а дальше что?

— За эти дни мы сделали невероятное, — заметил Рычков.

— Восемнадцатый год — самый невероятный в истории русской, а мы уже потеряли его половину. Все наше будущее — в нескольких днях. Если сегодня я, вы, он, — показал Савинков на Долгушина, — не станем хозяевами России, завтра окажемся ее временными постояльцами…

Приезд Савинкова обрадовал главарей белой Казани. Не только для генерала Рычкова, но и для них Савинков был самым беспощадным врагом большевизма.

Вечером у Рычкова сошлись высшие военачальники белых, а также мыльные, суконные, меховые тузы.

Долгушин с любопытством присматривался к казанским финансовым воротилам и промышленникам.

Багровые, желтые, белые физиономии, толстые затылки, бульдожьи челюсти. В зрачках искры электрического освещения, твердые, как слоновая кость, воротнички подпирают шеи, манжеты с дорогими запонками оттеняют кисти рук. Мыльный король так и излучает власть своих миллионов, суконный туз — крещеный татарин, похожий на черного курчавого барана во фраке, переполнен самоуверенной силой. Они сочувственно покачивали головами, добродушно улыбались, повторяли шепотом окончания фраз, сочно произносимых генералом Рычковым.

— Солнце нашей близкой победы скоро озолотит священные купола матушки светлопрестольной Москвы, — говорил генерал.

Взгляд Долгушина задержался на капитане Степанове: рыжее легкомысленное личико со вздернутым носиком, петушиный вид гуляки и бабника. «Экое ничтожество всесильный случай выбросил из революционного омута», — завистливо подумал ротмистр. Полковник Каппель слушал речь генерала, теребя свою французскую бородку. «Владимир Оскарович — не чета Степанову. С волчьей хваткой, умница». Рядом с Каппелем невзрачен и мелковат даже адмирал Старк — человек корабельной каюты.

— Мы хотели бы послушать Бориса Викторовича, — закончил свою речь генерал.

— Я поражен вашей медлительностью, господа! Я просто не понимаю, как вы позволили большевикам зацепиться за Свияжск? Почему панически бежавший противник не разбит? Пока вы разглагольствуете о будущем России, Учредительном собрании и прочих милых вещах — большевики оправляются от поражения. Тысячи добровольцев едут в Свияжск. Мне известно, что из Кронштадта на Волгу переброшены балтийские миноносцы. — Савинков повернулся к Старку: — Что вы тогда противопоставите морским орудиям, адмирал? Пассажирские пароходы общества «Кавказ и Меркурий»? А вы, Вениамин Вениаминович? Где ваша стремительная сообразительность? В Казани собрались тысячи офицеров, самые отборные люди — не солдаты, а командиры. Вместо того чтобы бросить эту силу на Свияжск, вы занимаетесь мобилизацией необученных мужиков. Созданная наспех, не имеющая дорогих для нее целей, мужицкая армия развалится при первых же серьезных ударах.

Каппель, зажав в пальцы бородку, одобрительно кивал русой головой. Напряженное внимание и умная строгость полковника польстили Савинкову. Он уже говорил больше для него.

— Еще не поздно разгромить, опрокинуть в Волгу красных. Пятая армия в Свияжске пока беспомощна, внезапным ударом можно захватить и Свияжск, и штаб Пятой армии. Мы сможем, мы обязательно сможем, — голос Савинкова зазвенел страстно и резко, — уничтожить Пятую армию. Я зову вас вперед, торопитесь, господа, торопитесь. Уходящий день за хвост не удержишь. Савинков вынул из карманов кулаки, разжал пальцы, оперся о стол. — У меня с Комучем теперь общие цели. Во имя их я распускаю Союз защиты родины и свободы. Почему я распускаю союз? Я веду войну только с большевиками и не хочу мешать тем силам, что могут восстановить Россию. Пусть восстанавливают ее на старых, новых или каких-либо других началах, Савинков загадочно улыбнулся, — я не буду мешать. Можете создавать новую Россию с какими угодно партиями, кроме большевиков. С любыми партиями, кроме большевиков, — повторил он. — Сам же я простым солдатом стану сражаться с красными. В батальонах полковника Каппеля, надеюсь, найдется место для рядового Савинкова? — скокетничал он, понимая, что Каппель принимает его слова как милую шутку.

— Вот человек дела, не красных словес, — услышал Долгушин похвалу мыльного короля.

Широкое лицо Рычкова расплылось от удовольствия; поводя головой, он объявил:

— Справедливые упреки Бориса Викторовича мы воспринимаем как серьезное и своевременное предупреждение. Полковник Каппель, капитан Степанов и я сейчас разрабатываем план разгрома красных под Свияжском. Техническая, чисто военная сторона плана этого не представляет для вас интереса. А посему прошу, господа, отужинать…

Долгушин пил дорогие вина, ел вкусные блюда и опять прислушивался, теперь уже к работающим челюстям, чавканью, хрясту, общему гулу самоуверенных, почтительных, злых, вкрадчивых голосов. Произносились тосты, позванивали бокалы, потели физиономии, порхали салфетки, щелкали портсигары.

— Народной армии нужны оружие, обмундирование, провиант. Не забывайте про эти нужды, — обратился Каппель к суконному королю.

— Биржа уже ответила повышением акций на вашу победу, — ответил суконный король.

Со всех сторон к Долгушину летели отдельные фразы, обрывки фраз, намеки, смешки.

— Ловко ввернул генерал Рычков фразу о правительстве мягкого сердца.

— Восхитительная энергия ума!

— А по-моему, краснобай, дерьмо собачье.

— Вы Ваську Крестовникова знаете?

— Мастер финансовых афер. Родного отца догола разденет. Начисто разорил пайщиков Промышленного банка.

— Ну, это мы слышали.

— Пайщики спросили Крестовникова: «Правда ли, что мы накануне банкротства? Мы страшно волнуемся». — «Не волнуйтесь, господа! Мы уже обанкротились…»

— В условиях переживаемого момента приходится жертвовать благами свободы в пользу правопорядка…

— «Возможна ли подводная война на Волге?» — спросили меня. «Она уже в полном разгаре. Красные так быстро бегут, что приходится догонять их на подводах».

— Я бы всех наших златоустов, любителей повеличаться ради фразы — к большевикам! Пусть побрешут у комиссаров.

— Развратили народ либеральные пустобрехи.

— Сегодня утром я был у капитана Степанова. Ну, доложу вам, характер! Истинный полководец. Он смотрел на меня такими глазами, даже страшно стало.

— Сопливый мальчишка! Отставной козы барабанщик…

— В России теперь гуманные веяния. Цари вешали своих политических врагов, теперь их стреляют в затылки. Гуманизм побеждает…

— Тише, предупреждаю вас…

— А что, донесете?

— Стыдитесь, милостивый государь!

— Не растравляйте ран сердца. Вчера хуже младенца разрыдался на «Пиковой даме». Как оркестр грянул «Гром победы раздавайся», я навзрыд…

— Теперь, как никогда, — спрос на людей стремительных и беспощадных. Только они спасут русскую нацию. Да, да! Нам нужна нерассуждающая стремительность.

— Савинков — все же азартный игрок.

— Совершенно верно, но вместо червонцев он ставит на кон собственную голову…

— Не терплю блаженных оптимистов. И не верю, что со взятием Москвы исчезнут красные бесы…

— С золотым запасом России, с помощью союзников, а союзники-то англичане, французы, чехословаки, всю Европу можно бросить на колени.

— Союзники, союзники! Вчера Васька Крестовников для них попойку закатил — дым стоял коромыслом. Разошлись за полночь. А Васька этак горестно говорит: шуба на соболях исчезла. Кто бы мог подумать, союзнички…

— Воры и подлецы! Исчезли человеческие единицы, остались одни нули…

В раскрытых окнах виднелось нежное, как атлас, небо, тополя, темные от прошедшего дождя, стояли блистающими рядами; свежий воздух смешивался с запахами вина, табака, пота. У Долгушина закружилась голова, терпкая печаль сжала сердце. Фанфаронный многозначительный треп, легкомысленная болтовня, трещавшие как веселый костер, постепенно растравливали его ум. Легкая печаль разрасталась в злобную тоску: «Неужели эти самодовольные буржуа мечтают править Россией? Глухие и слепые ко всему, кроме наживы, они заменят нас, дворян? Как бы не так! Мы выбросим их, когда восстановим Россию».