Рандеву - Верхуф Эстер

Петер говорил не о ком-то вообще. Он говорил о нас. Мы так выгодно продали дом в Голландии, что за новое жилище здесь смогли расплатиться наличными. Да еще осталось достаточно для того, чтобы сделать ремонт. Даже если в течение первого года в нашей частной гостинице не будет постояльцев, мы переживем это без ущерба для своего счета в банке.

Откуда Петер узнал, что нам хватает денег на ремонт? От Эрика? Вполне может быть. Я попыталась вспомнить, что именно мы рассказали Тео и Бетти. Кажется, с ними мы тоже говорили о деньгах.

Петер развел руками.

— Этот дом, Симона, мой замок, моя крепость… Я хочу здесь состариться. В своей жизни я делал вещи, которые…

Он вздохнул и задумчиво потер подбородок, все еще не глядя в мою сторону.

— Скажем так, у меня была беспокойная жизнь, а здесь я обрел покой. После стольких-то лет… Пройдя через бесчестье и потери. С бесчестьем я еще могу справиться, но вот с потерями… Потери гораздо хуже.

Он замолчал и сделал еще глоток. Повертел стакан в руках. Мои глаза привыкли к полутьме, и я обратила внимание на то, каким усталым выглядел Петер. Мешки под глазами и морщины, которых раньше я у него не замечала.

— Сколько, собственно говоря, вы платите за работу, которую мы для вас делаем? Пятнадцать евро в час?

Я молчала. Вопрос риторический, Петер не ждал на него ответа. Это вообще был монолог.

— В Голландии вы столько же платите сантехникам и рабочим?

На что он намекал? Собирался жаловаться на размер почасовой оплаты? Вообще-то он сам предложил такой тариф.

Я покачала головой.

— Нет.

— А шлюхам? Сколько платил твой муж шлюхам, которых посещал? Тоже пятнадцать евро?

Меня напугали нотки, прозвучавшие в его голосе, и то, как он произнес слово «шлюха», внезапная жесткость. Впрочем я была не только напугана, но и потрясена. Кто дал Вандаму право так говорить о моем муже? Эрик никогда не бывал у проституток. Никогда.

— Эрик не ходит к шлюхам, — к моему ужасу, голос звучал очень высоко, казалось, я это пропищала.

Петер наклонил голову набок и усмехнулся.

— А ты уверена в этом, Симона? Ты ведь тоже ведешь двойную жизнь, не так ли? Ты — почти француженка.

Я стиснула лежащие на коленях руки. Они были влажными.

— Ну ладно, — продолжал хозяин дома, — давай рассуждать так: проститутки стоят на порядок дороже, чем пятнадцать евро в час. Думаю, что тариф за несложные услуги, на которые ты вряд ли пожалуешься, тем не менее никак не меньше, чем двести евро.

Я замерла. Петер пристально смотрел на меня.

— Большая разница, да? Пятнадцать или двести.

Ступор.

— А он хорош, правда? — продолжал Петер, усаживаясь в кресло напротив. — Наш мачо?

Я падаю в пучину. Десять метров, двадцать, сто. Кажется, не будет конца этому разрушительному водовороту, в который затягивает мои волосы, одежду… С неистовой силой тянет на дно, глубже, сильнее, через черный тоннель без света в конце. Следует удар. Боже, какой стыд…

— Значит, жалоб нет.

Петер залпом допил виски и со стуком поставил стакан на стол.

— Прекрасно, теперь о деле.

Его глаза заблестели.

— Ты даешь мне каждую неделю двести пятьдесят евро, и тогда о твоих забавах никто не узнает. По-моему, цена пустяковая.

Я не могла вымолвить ни слова. Мне одновременно хотелось убежать, закричать, наброситься на него, ругаться, но я осталась сидеть молча. Эмоции, бушевавшие внутри, выливались в приступ дрожи во всем теле.

— Мишеля ты пока не увидишь, — Петер ухмыльнулся. — Он мне очень нужен на другом «участке».

Произнося последнее слово, он пальцами нарисовал в воздухе кавычки. Потом встал.

— Пойдем, провожу тебя. Не забудь, каждый понедельник. Двести пятьдесят евро. Не стану объяснять, какими окажутся последствия, если денежек не будет. Ты умная девочка.

Я встала, миновала холл. Петер уже открыл дверь. Проходя мимо, я мельком взглянула на него.

Взгляд был стальным, совершенно бесчувственным, не имеющий ничего общего с человеческим.

На обратном пути я ничего вокруг не замечала, ехала на автопилоте.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Припарковалась на стоянке, потому что ехать дальше в таком состоянии было просто опасно. Безучастно смотрела перед собой. Заплакать не получалось. Я думала об Изабелле и Бастиане, о том, как мужественно они старались и все еще стараются привыкнуть к новой жизни. Вспоминала горделивое выражение на их мордашках, когда удавалось без акцента выговаривать французские слова, осторожные попытки представить эту страну своей новой родиной.

На память пришло то, как они вели себя с нашими рабочими — «папиными друзьями», энтузиазм, с которым они каждый раз приветствовали Петера.

Но самым страшным было то, что в этой игре был замешан еще один человек. Не только Петер Вандам.

В отчаянии я закрыла лицо руками. Я осталась со всем этим одна.

Совсем одна.

Я боролась с желанием уехать отсюда, сбежать от холодного взгляда Петера обратно в Голландию. И вдруг из глаз хлынули слезы. Бесплодные попытки найти платок, чтобы высморкаться, увенчались тем, что вместо куска ткани я нашла выход. Я поняла, что нужно делать. Мы должны уехать.

31

В одной из тех деревень на берегу реки, которые любили туристы, не более чем в двадцати минутах езды от нашего дома каждую неделю в понедельник утром работал рынок. Палатки с мясом, зеленью, сыром, рыбой, а также с одеждой, посудой, украшениями и сувенирами.

Торговцы оккупировали площадь и две прилегающие к ней улочки. Я обнаружила ирландского пивовара и палатку пасечника, продававшего мед и свечи. Нетрудно представить, что летом здесь придется ходить в толпе, шаркая и наступая друг другу на пятки. Впрочем, сейчас тут было довольно спокойно. Стояло замечательное тихое ноябрьское утро. На террасах кафе посетители пили кофе, куртки они не снимали, но молнии были расстегнуты.

Я пересекла рынок наискосок — шла к отделению банка «Креди Агриколь»[47]. Вставила карточку в банкомат. Набрав пин-код, засомневалась. Двести пятьдесят евро — деньги немаленькие, но мысль о том, что в данный момент с нашего счета много списывалось на зарплату рабочим и на строительные материалы, меня успокоила. Эрик вряд ли обратит внимание на подобную сумму. Мне на глаза попадались счета на пятьсот, тысячу сто, тысячу восемьсот евро…

Может быть, взять еще прямо сейчас? Одна и та же сумма, которая снимается еженедельно, скорее привлечет внимание в месячной выписке банка, чем разные, распределенные во времени.

Я сняла триста евро и положила банкноты в кошелек отдельно от других денег.

Теперь мне придется меньше тратить в супермаркете, реже покупать подарки детям и совсем ничего не брать себе.

Я пошла обратно. Женщина в одной из палаток показалась мне смутно знакомой. Блондинка лет пятидесяти в модной безрукавке. Ухоженная, загорелая, с хорошим макияжем. Когда я проходила мимо, она внимательно посмотрела на меня. Во взгляде женщины застыл вопрос, и вдруг я ее вспомнила. Это была та голландка из Амстердама, с которой мы разговаривали на вечеринке у Петера. Имени ее я не помнила, так же как не помнила ни одного имени, названного мне в тот вечер.

— Вот так встреча! — крикнула она и вышла из-за прилавка, чтобы поздороваться. — Ты ведь Симона?

Я кивнула, чувствуя себя глупо из-за того, что не могла вспомнить, как ее зовут.

— А я Люси, помнишь? Знаешь, кого я только что видела? Риту, она тоже где-то здесь.

Она обернулась, пытаясь найти Риту среди прохожих.

— Думаю, она пошла пить кофе. Джек тоже здесь, его всегда можно найти в кафе напротив банка на рынке.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Джек? — переспросила я, при этом чувствуя себя очень неловко.

— Мой муж.

— Ах да, конечно.

— Знаешь что? — Люси взяла меня под руку, будто испугавшись, что я уйду.

Она снова огляделась, встала на цыпочки, чтобы получше рассмотреть окружающих, и принялась энергично махать рукой кому-то, кто стоял на другой стороне улицы, за палаткой. Потом наклонилась ко мне.