Банкир дьявола - Кристофер Райх

Картели. В данном случае, конечно, имелись в виду «Де Бирс» и «Русдиамант», а не колумбийские наркокартели Медельина и Кали.[11] Камешки, которые он продавал с такой беспечностью, были известны как «спорные алмазы». Их добывали местные главари, а на вырученные от продажи деньги творили всякие ужасы. Леклерк достаточно знал Африку. Двойная ампутация с помощью тупого мачете. Надругательства над девочками-подростками. Принудительная вербовка детей до пятнадцати лет в частные армии. И конечно, убийства. Убийства, убийства и убийства. Головная боль вернулась и теперь пульсировала где-то глубоко за глазами.

— Так это Талил поставлял камешки? — спросил он.

— Я знал его как Мишеля. Мишель Фуке. Клянусь вам.

— Сколько раз?

— Раз десять, наверное. Обычно он приносил несколько сотен каратов необработанных алмазов. Какие-то были хороши, а какие-то просто мусор.

Леклерк вспомнил свой разговор с Чапелом в начале этого вечера. Тот высказал ему предположение, что Талил на какое-то время уезжал из города.

— Их всегда приносил Мишель?

— Да.

Леклерк приказал Гийо найти еще шампанского. Желательно большую бутылку.

— Твой последний шанс.

— Однажды приходил другой человек. Я встретился с ним поздно ночью. В баре «Будда». Там внутри очень темно. Я и видел-то его всего минуты две. Он передал мне контейнер с камнями, и я сразу ушел. Но даже тогда я понял, что ему это не нравится. Красивый мужчина. Коротко подстриженные волосы. Серьезный. Чувствуется, что не простой.

— Сколько ему было лет?

— От сорока до сорока пяти.

— Когда это случилось?

— Год назад. По-моему, в апреле.

— Имя?

— Анж, — чуть слышно произнес Бубилас. — Месье Анж.

— И как ты с ним расплатился? Только правду!

— Перевел деньги в Германию, в Объединенный банк Дрездена. На счет Благотворительного фонда Святой земли. Мой банк может подтвердить. Банк «Лионский кредит». Спросите господина Монако. Я не вру. Вот увидите.

— А этот месье Анж, он связан с «Хиджрой»? — Леклерк выпалил название организации, но по лицу Бубиласа стало ясно, что ему ничего о ней не известно: взгляд оставался безнадежно направленным вниз.

— Он… месье Анж…

Если бы Леклерк взял ордер на арест Бубиласа, он посадил бы того составить фоторобот, но к тому времени, когда он этот ордер получит, желание сотрудничать у Бубиласа пропадет. Ордер. Леклерк усмехнулся: как ему могла прийти такая странная мысль? Вот что значит наведаться в «Сюртэ». В Управлении криминальной полиции он провел всего лишь час и уже начал думать как полицейский. Правда заключалась в том, что завтра утром, в девять часов, Бубилас будет изо всех сил кричать у своей адвокатши о жестоком обращении, которому его подвергла французская спецслужба. А эта дамочка, в свою очередь, проест плешь старине Гадбуа, и тогда Гадбуа позвонит Леклерку. И единственный ордер, который увидит Леклерк, будет выписан уже на его собственный арест. И кому все это дерьмо нужно? Поднимаясь, он бросил последний презрительный взгляд на Бубиласа. Вот гнида!

— Ладно, ребята, подождите снаружи.

Шмид и Гийо вышли из комнаты. Леклерк подошел к двери. Боль, пульсирующая в голове, усиливалась.

— Это все? — спросил Бубилас, с хныканьем пытаясь натянуть брюки. — Вы закончили со мной?

— Что-то не так? Тебе мало?

Бубилас замотал головой, сжимаясь, словно в ожидании удара.

— Леклерк, я же знаю, это ты. Узнал по голосу. Нельзя так поступать с людьми. Мучить, заставлять отвечать на твои вопросы. Ты же понимаешь, это не пройдет ни в одном суде.

— Да и ладно. До суда дело не дойдет.

— Нет уж, дойдет, — сквозь слезы настаивал Бубилас. — Врываешься в дом порядочного человека, издеваешься над ним. До суда дойдет обязательно. Где твои друзья? Отправились наверх к Лизетте? Ну так догоняй их, чего уж. К обвинениям я добавлю еще и изнасилование.

— К обвинениям? — Что-то щелкнуло внутри Леклерка. Секунду он сохранял спокойствие, уже решив поставить точку, хоть Бубилас и был ему противен. Но в следующее мгновение у него вдруг возникло ощущение, что это его мучили и теперь его очередь требовать возмездия. Бросившись через комнату, он прижал дуло пистолета к шее ювелира. — Советую тебе не болтать о твоих сегодняшних ночных гостях. Куда бы ты ни сбежал, я все равно тебя найду. Сегодня ты немножко искупался в шампанском. Считай, тебя предупредили, чтобы вел порядочную жизнь. Если вынудишь меня вернуться, я сверну тебе шею. И знаешь, что самое ужасное? Я сделаю это, когда ты будешь спать. Ты даже не узнаешь о моем появлении. Понял?

Бубилас задрожал и кивнул.

— Ну вот и молодец, — сказал Леклерк. — В таком случае спокойной ночи.

25

Закрыв дверь в свою комнату, Жорж Габриэль сбросил кроссовки и упал на кровать.

— Нет! — закричал он, зарывшись лицом в подушку и стуча кулаком по постели.

Завтра он покидает Париж. Навсегда. После того, что приказал ему сделать отец, он никогда не сможет сюда вернуться. Мысль о побеге приводила в ужас. Он чувствовал себя маленьким мальчиком. Хотелось спрятаться и плакать. Хотелось кому-нибудь пожаловаться, что так не честно, но рядом не было никого, кто бы выслушал. Ни Амины, третьей жены его отца. Ни его настоящей мамы… где бы она ни была. Ни его младших братьев и сестер. Была только Клодин. Но она не член семьи.

Клодин. Когда он мысленно произнес это имя, по спине пробежал легкий приятный холодок. «Я не оставлю тебя», — пообещал он со всей страстью, на какую только способен юноша его лет.

Сев на кровати, он подтянул колени к груди и обвел взглядом заставленную мебелью комнату, в которой провел двенадцать лет. С плакатов на одной стене на него смотрели Бэкхем, Роналдо, Луиш Фигу и несравненный Зидан. На противоположной, в рамке, висело лишь изображение Каабы с тысячами поломников вокруг. Компакт-диски были убраны в две хромированные башни, в которых записи групп «Перл Джем» и «Крид» соседствовали с записями Нусрата Фатеха Али Хана и Салифа Кейты. У этой же стены стоял аккуратно скатанный личный коврик для молитвы. Украшенная автографами фотография команды, выигравшей Кубок мира в 1998 году, висела на самом почетном месте, на шкафу, рядом с письменным столом, за которым он провел бесчисленные часы, добиваясь успехов в учебе, чтобы оправдать отцовские ожидания. Когда он три года подряд получал только отличные оценки, отец наградил его, подарив стереосистему фирмы «Банг энд Олуфсен». Но куда больше значило для него то, что отец притянул его к груди и не отпускал несколько секунд, а затем расцеловал в обе щеки. Жорж никогда не забудет, каким огнем горели глаза отца, как его буквально распирало от гордости за сына.

Спрыгнув на пол, Жорж Габриэль схватил две гири по пятнадцати килограммов каждая и сделал несколько упражнений. Он чувствовал на себе отцовский взгляд — в нем, как и прежде, была гордость за сына, но появилась и настороженность. Непререкаемость. Из сына Жорж превратился в бойца. С той же ответственностью и тем же наказанием за провал, как для всех. Дышать стало тяжелее, руки налились усталостью. Что бы ни было, он не подведет отца. Он даже мысли такой не допускал.

Подняв гири тридцать раз, он отставил их в сторону и посмотрел на себя в зеркало. Бицепсы чуть заметно подрагивали. Проверив, что дверь надежно заперта, он покопался в платяном шкафу. Тайником служил носок в глубине второй полки. Он достал трубку и набил ее. Окно было приоткрыто, и в щель проникал прохладный ночной ветерок. Он сделал затяжку и надолго задержал дыхание. Когда выдохнул, изо рта почти не вышло дыма. Убрав в носок остатки травы, он улыбнулся. Амина наверняка знает, но не скажет отцу ни слова. Они делились секретами, как друзья. Амина знала и о Клодин. Она спрашивала, как отец Клодин позволяет дочери встречаться с молодым человеком, за которого она никогда не выйдет замуж, и с замиранием сердца слушала рассказы Жоржа о планах подружки изучать медицину и стать кардиохирургом. Он даже показывал Амине фотографию Клодин.

Пошарив рукой под полкой, он отклеил скотч и высвободил фотографию. Снова бросив взгляд на дверь, он извлек фото на свет. Светловолосая умница с зелеными кошачьими глазами. По рождению она была католичкой, но к девятнадцати годам превратилась в законченную атеистку. На обороте фотографии она написала: «От всего сердца моему навеки любимому».

Более опасной контрабанды в этом доме представить было нельзя.

Жорж горько улыбнулся. Ее «навеки любимый» меньше чем через двадцать четыре часа навсегда улетает в Дубай. Безутешный, он вернул фотографию на место. Не про все он рассказывал Амине: так, он не открыл ей, что одно только прикосновение руки Клодин делает его счастливым на неделю, а одна ее слабая улыбка заставляет бешено биться его сердце. Он не говорил, что иногда они занимаются любовью и он хочет на ней жениться. Такое не поняла бы даже Амина.