Запретная правда Виктора Суворова - Дмитрий Хмельницкий

Характерный эпизод произошел в городе С. На одном из совещаний комендант этого города сообщил, что в его районе идет заготовка скота одной воинской частью. Причем заготовители не предъявили никаких нарядов от вышестоящих штабов. Сообщая об этом, он спрашивает руководителя совещания: законно это или нет. Руководитель совещания — генерал — ответил, что незаконно.

На месте произведенное расследование установило, что одна воинская часть, стоявшая в Чехословакии, в середине июня 1945 года, т. е. в тот момент, когда уже больше месяца, как война закончена и все население приступило к мирному труду, послала «своих» представителей для сбора… бесхозного скота.

Заготовители принялись выполнять задание. Первое, что они сделали, — это нашли большую усадьбу и выселили из нее немцев. Затем поставили на дороге посты для задерживания возвращающихся на родину репатриантов. Они задержали до ста девушек и до пятидесяти мужчин, после чего приступили к «заготовкам». Вот они пришли к бауэру и видят у него десять коров. Семь коров мы берем, а тебе три оставляем. Давай, распишись здесь, что мы у тебя купили эти семь коров, или лучше подпиши, что пожертвовал это для Красной Армии.

Такими методами в течение двенадцати-пятнадцати дней было заготовлено до пятисот коров, двухсот телок и двухсот свиней; из всей этой массы организовали гурт скота, после чего, пустив винокуренный завод, бездельники предались наслаждению привольной жизнью.

Это делалось на глазах одного крупного штаба, и многие большие лица из этого штаба были частыми гостями данного притона вплоть до его ликвидации. Штаб группы оккупационных войск Германии дал приказ распустить гурт, скот вернуть населению, а виновников строго наказать.

Эти мудрецы так хитро запутали отбор скота, что из всей массы скота можно было с достоверностью передать бывшим владельцам только лишь одну треть, а остальной скот передать для реализации мясокомбинату для питания местного населения.

Один офицер, бывший на расследовании незаконных заготовок скота, в силу необходимости должен был сталкиваться с бургомистром этого города и привык видеть в этом бургомистре педантичного исполнителя. Однажды они с бургомистром условились встретиться на следующее утро для разбора заявлений населения, у которого был отобран скот. Офицер был очень удивлен, что в назначенное время педант бургомистр не явился; и он с недоумением спросил об этом коменданта этого города. Комендант, выслушав вопрос, смущенно отвечает:

— Когда мы с вами и бургомистром занимались разбором заявлений, то в это время в его квартиру зашел один красноармеец, изнасиловал его жену, забрал все ценные вещи и скрылся. Сегодня бургомистр вне себя от горя, обиды и унижения. Я просто не знаю, что делать.

И два русских офицера краснея смотрели друг на друга.

В июле 1945 года в связи с одним служебным заданием я должен был объехать территорию Германии, отошедшую Польше.

Вся эта территория была словно вымершей. Кругом пустынные села и города. Абсолютно никакой жизни.

Поляки с исключительной жестокостью и поспешностью выгнали все немецкое население из родных и обжитых мест, причем немцы предупреждались, чтобы через двадцать минут они были готовы к уходу из своего дома и забирали с собой только то, что могут унести на себе. Ни коров, ни лошадей у уходящих немцев не было. Уложив на ручную тележку все, что можно было взять лучшего, немцы шли на западный берег Одера. Ни денег, ни хлеба. На границе все вещи снова проверялись, и проверявшие забирали часы и другие драгоценности, случайно уцелевшие. Эти нахалы не гнушались взять мало-мальски сносный костюм, платье или обувь. С этим немецким населением поляки сделали то, что Гитлер сделал с евреями. Разница была только лишь в том, что поляки не расстреливали немцев, а просто зверски выгнали их и тем самым обрекли на голодную смерть.

Исключительный по своей наглости произошел случай на станции Кюстрин. Наши солдаты уже демобилизовывались и уезжали на родину.

Один из демобилизованных сидит на станции и закусывает; к нему подходит немка с ребенком и показывает, что она с того берега Одера, что она и ее ребенок три дня ничего не ели.

Доброе сердце русского человека! Солдат отрезает по большому ломтю черного хлеба ей и ребенку. Рядом сидевшие солдаты тоже поспешили поделиться с ней, чем могли. Эту картину издали наблюдал польский солдат из комендатуры. Он подошел к русскому солдату и начал его ругать за то, что тот дал кушать немке.

Русский ответил, что он сделал правильно и добавил: «Дорогой мой, немцы в России наделали больше зла, чем в Польше, но это вовсе не значит, что нужно так же относиться ко всем немцам и заставлять их умирать от голода».

Взбешенный поляк выхватил револьвер и застрелил русского солдата, немку и двух немцев, подбежавших туда. Через несколько минут подошли из русской комендатуры солдаты и забрали не в меру расходившегося вояку.

Спрашивается: кто привил такие методы расправы полякам? Та беспринципность на войне, которая установилась в практике реализации эренбурговской пропаганды, и та беспринципность, которая около трех десятков лет практикуется сталинскими опричниками.

Экстренное задание: союзники освобождают территорию, которая должна быть оккупирована советскими войсками. Нужно в течение суток выявить, что нам оставляют наши союзники. Задание интересное, ибо всех интересовало, что действительно нам передают союзники и каковы были их методы оккупации.

Вот здание американской комендатуры в городе Н. Только вчера американцы покинули город, и еще много их санитарных машин вывозят раненых. В здании комендатуры нашего коменданта нет. Он знакомится с городом. Коменданта замещает старший лейтенант, с которым несколько красноармейцев. У него в комнате два американских офицера. Один из них прекрасно владеет русским языком и просит разрешения переночевать в старой квартире до утра, на что получает согласие. У старшего лейтенанта целая очередь жалобщиков из числа жителей города. Большинство из них пришли с заявлением о том, что у них отобрали русские офицеры автомашины и велосипеды. Пришли уже заплаканные девушки с жалобами на бесчинства. У многих уже кое-что стащили и кое-кого уже изнасиловали.

Ничего не добившись в этой сутолоке, еду к бургомистру города, у которого через полчаса получаю справку на двадцати печатных страницах об обеспеченности города продовольствием, о состоянии промышленности.

Получилось так быстро потому, что это была копия доклада американскому командованию перед их уходом из города. По новой зоне Германии я ездил, как за границей. Все было не так, как в нашей зоне. Везде были аншлаги антифашистов, приветствующие приход Красной Армии.

В одном из штабов корпуса я брал данные экономической разведки и одновременно беседовал с офицерами этого штаба о том, что они обнаружили после американцев.

Мне рассказывают, как один командир Н-й дивизии, узнав, что в городе есть завод хромовой кожи, немедленно устремился на этот завод и нагрузил хромом свою машину до отказа, после чего на завод поставил свою охрану, запретив владельцу завода что-либо делать из данного хрома.

Мне говорили: вот вы заставляете нас пускать предприятия в ход, но как же можно их пускать при методах, какие, например, применил наш генерал на заводе, изготовляющем хром. Ведь американцы делали все иначе. Если какому-нибудь американцу нужен был кожаный костюм, то представителя этого завода вызывали сюда, с офицера снималась мерка, и тот через два-три дня получал костюм, какой он хотел. Мы же такими действиями только замораживаем промышленность и инициативу промышленников.

Немецкое население, увидев это, стало быстро прятать все свои запасы. В эту кратковременную поездку я видел, что немецкое население, бывшее под американской оккупацией, не было разграблено, не было унижено и морально. Никто из немцев, встреченных мною, не смог назвать ни одного антиморального поступка американских войск, никто не высказал ни одной обиды на американцев. Только в больших городах жаловались на исключительный недостаток продовольствия. Меня поражало большое обилие немецких автомашин и мотоциклов в зоне американской оккупации. Во всех квартирах у немцев я видел прекрасные радиоприемники; все это в советской зоне уже было редкостью, а вскоре стало редкостью и в этой зоне, которую для нас освободили американцы.

Через месяц после занятия этой зоны все, оставшееся от американцев, было быстро поглощено трофейными органами, в результате чего ничего не осталось на фабриках и заводах.

У всего же офицерского состава осталась страсть к наживе, к дешевому приобретению, остались привычки к широкой, пьяной и привольной жизни.

Все комендатуры были наводнены просящими офицерами, а наши военпреды на заводах были вынуждены скрывать свои адреса от этих попрошаек.