Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3 (СИ) - Токсик Саша

— Почему? — удивляюсь я. — Готово. Давай следующую.

— Находка номер четыре. Отщеп, — Надя делает пометку. — Потому что это хорошо в восемнадцать лет. Или в двадцать. А представь себя в сорок. Ну кем ты будешь? Это хорошее хобби, не спорю, но не профессия.

— И что ты предлагаешь? — спрашиваю её.

Любопытно ведь, что за мысли бродят в этой симпатичной блондинистой голове с короткой стрижкой.

— Поступай к нам на исторический, — загорается она. — Оценки у тебя хорошие. С людьми ты ладить умеешь. Аникеев вон как за тебя ухватился двумя руками. А ведь он в приёмной комиссии сидит.

— Да я историю толком не знаю, — хмыкаю я. — Да и не люблю настолько, чтобы сделать её делом всей своей жизни.

— Да кто тебе говорит про историю, — фыркает блондинка, словно я сказал жуткую глупость. — Как будто к нам кто-то из любви к истории поступает. Ну за исключением нескольких «слонов». Ты ведь комсомолец, — она не спрашивает, а утверждает. — А я, между прочим, комсорг на курсе. Продвинешься по общественной линии. А дальше хоть в комсомол, хоть в партию. Достойная жизнь будет в областном центре.

Надо же, я, и комсорг. В жизни бы не подумал.

— Достойная, говоришь? — я улыбаюсь Наде, которая разрумянилась от созерцания картины будущего, уже вставшей у неё перед глазами. — И что после меня останется при такой достойной жизни? Сборник статей, очередной отчётно-выборной конференции? Благодарственный адрес в краснокожей папочке? Я фотограф, Надя. И если бы не был фотографом, то мы бы с тобой никогда в жизни не встретились. Мне хочется после себя что-то настоящее оставить. Что-то такое, на что другие люди посмотрят и вспомнят меня, может быть, даже не зная имени, так, чтобы мне потом на том свете икалось.

— Глупый ты, — говорит Надя, с понимающей улыбкой взрослой и опытной женщины.

После чего подходит ко мне и целует, сбивая уже построенный кадр.

— Молодой, потому и глупый, — выносит она вердикт, хотя старше меня всего на два года.

— Ой, — слышится от порога Танин голос, — мы вам не помешали?

— Нет, девчонки, заходите, — говорит за нас двоих блондинка. — Давайте сюда мороженое. Алик, держи, пока не растаяло.

Долгих проводов у нас не получается. Отсняв все находки, археологи быстро уезжают. Им сегодня предстоит собирать лагерь, а с утра грузиться на автобус.

Надя снова пишет мне свой телефон и выбивает обещание позвонить, как только я соберусь в Белоколодецк. Я окажусь там раньше её, буквально завтра, но этого она не знает.

«Слонов» возле моего дома уже нет. Основные работы по крыше закончены, и «пленный» хуторянин доделывает их в сердитом одиночестве.

Сойдя на следующее утро с электрички в Белоколодецке, я впервые направляюсь не на автобусную остановку, куда обычно тянет меня толпа, а вправо, вдоль здания вокзала, к автомобильной стоянке.

Здесь, среди пары потрёпанных такси и стайки малолитражек, словно акула, заплывшая в мелководную лагуну, дожидается меня чёрная 24-я «Волга».

Глава 20

Афанасий Орлович достал из ящика стола журнал «Советское фото», полюбовался на обложку и принялся, не спеша, набивать себе трубку мягкими спиральками душистого «капитанского» табака.

На фото — стройная эффектная брюнетка, вытянулась по струнке перед прыжком в ледяную воду. Орлович гордился этой фотографией. Он считал её своим достижением. Именно он, благодаря своему чутью и таланту, вытащил этот снимок словно жемчужину из кучи дерьма и навоза.

Какому-то пацану повезло вовремя нажать на спуск… Да он даже не способен понять, какой шедевр создал. Да и создал ли? Ведь природа тоже создаёт всякие камни и коряги. И только талантливый человек может заметить в них красоту.

К пацану Орлович был великодушен, он похвалил его работы. Пускай теперь радуется в своём Телепене, или откуда он там родом. Если из парня выйдет толк, Орлович в нужный момент напомнит тому, кто вывел его «в люди».

А девчонка хороша… В ней и сила, и страсть, и энергия юности… Поработать бы самому с такой моделью…

— Антонина! — крикнул он, — принеси-ка мне коньячку!

В молодости Орлович был бабником. Вовсе не похожий на сказочных принцев или героев-лётчиков, шумный, пухлый и подвижный фотограф легко добивался успеха у самых неприступных красавиц. Те даже удивиться не успевали, как оказывались в его квартирке-«молодожёнке».

Были среди них и вполне известные, и даже некоторые замужние, но это тот грех, который талантливым людям легко прощают. А Орлович был талантлив.

У него было чутьё портретиста. Афанасий идеально выбирал модели и умел показать их в исключительно выгодном свете. Плохое в людях он словно не замечал, у него внутри как будто стоял встроенный односторонний фильтр.

Пожарные у него всегда получались мужественными, доктора — заботливыми, педагоги — мудрыми. А партийные работники умудрялись собрать все положительные качества разом.

Орлович заматерел, стал ленивым и вальяжным. Он читал лекции в обществе «Знание» и выступал перед трудовыми коллективами. У него появилась лысина, трёхкомнатная квартира и милые уютные привычки вроде курения трубки и домашнего халата.

Но вместе с этим в его сердце появился страх. Орлович стал болезненно бояться ошибки. Он критиковал коллег за мещанство, вещизм и недостаточную идейную грамотность, пока сам не перестал снимать совсем.

Чужие работы он оценивал легко, а вот создавать собственные уже не получалось. Всё больше плёнок так и оставалось в лаборатории. Всё больше снимков отправлялось в чемодан на антресоль, так и не будучи показанными никому.

Ситуацию спасали ученики. Орлович брал «под крыло» молодые дарования, а те, опасаясь кусать руку кормящую, молча наблюдали, как их работы под чужим именем ездят на конкурсы и выставляются на выставках. Чутьё у Орловича по-прежнему было идеальным, и его находки всегда «выстреливали».

А здесь, яблоко само упало в руки и только и просило, чтобы его сорвали. Идеальная модель, композиция, свет… И всё это какому-то сельскому сопляку⁈ Конечно нет.

Эх, поработать бы всё-таки с этой моделью… Поснимать, вспомнить молодость… Вдруг, и правда, кровь быстрее побежит по жилам, и получится своё… собственное…

К своим пятидесяти двум годам Орлович так и не женился. В быту он так и оставался большим ребёнком, капризным и несамостоятельным. Вытерпеть его могла только давняя домработница Антонина.

— Антонина! — вспомнил он, — ну где же мой коньяк⁈

В этот момент в дверь позвонили.

* * *

Чёрная волга — это больше, чем автомобиль. Причём аналог этому транспорту в моей прежней современности даже трудно подобрать.

Не «Ламборгини» или «Майбах», где понятно, что владелец либо «наворовал», либо «насосала», всё зависело от пола сидящего внутри.

Спецномера и даже мигалки на крыше не внушают уже особого почтения. Слишком уж много их таких разъезжает вокруг, вызывая лишь раздражение.

Другое дело Волги.

В своей прежней жизни мне довелось ездить на настоящей чёрной Волге всего однажды.

Это было в самом начале 2000-х, когда Советский Союз уже перестал существовать, но союзные привычки были ещё сильны.

Мне, юному стажёру, пришлось подменять опытного коллегу. Съёмка внезапно свалилась на утро субботы, и он был изрядно нездоров.

Мы ехали в аэропорт готовить материал о прилёте лидера одной из многих тогдашних политических партий, которые в ту пору росли и множились, как грибы.

Губернатор, будучи мудрым человеком, привечал всех. Мало ли как в большой политике фишка ляжет. А так, кто бы ни победил, он для каждого окажется хорошим.

Меня и съёмочную группу местного телеканала «с барского плеча» отправили на личной машине пресс-секретаря тогдашнего губернатора. Сам он уже ожидал нас на месте.

Это была Волга 3102 с зубастой хромированной «мерседесовской», как говорили пацаны в ту пору, решёткой и длинными прямоугольными фарами.