Прибытие - Евгений Ильичёв

казалось. Нашлемные фонари были разбиты, и я не видел вокруг ни зги. Точную глубину определить я не мог, поскольку скафандр ощутил нарастающее давление воды и самостоятельно начал подкачивать воздух для выравнивания давления. И все было бы логичным, если бы не конечный запас воздуха. Я слегка апатично наблюдал, как тают последние десять процентов кислорода в ранце скафандра. Уже началось тревожное оповещение.

«Внимание! Критический уровень кислорода! Внимание! Критический уровень кислорода!»

Я вырубил звук. Все равно на такой глубине со мной никто уже не свяжется. Это и к лучшему. Незачем ребятам видеть столь мучительный конец. Хорошо еще, что они не видели, как погиб Филипп.

Филипп. Бедный парень. Вот его мне было по-настоящему жаль. Очень жаль. Ему было всего двадцать семь лет, совсем еще мальчишка. Самый младший из нас. Я помнил его послужную карточку наизусть. Я сам отбирал его в экспедицию. Он был добровольцем. Школу окончил с золотой медалью, столичный государственный университет также окончил с отличием и прошел полный цикл обучения на астронавта-терраформирователя. Он столько успел за свои двадцать семь и столько еще не успел. Ах, как же его было жаль! Филя, Филя… У меня на глаза навернулись слезы. Когда еще, как не сейчас, погоревать об утрате? Бесконечная пустота, в которую я сейчас погружался, почему-то успокаивала. Я не боялся такой смерти. Я искренне скорбел по Филиппу. Помню, на собеседовании я задал ему вопрос, стараясь разглядеть в его желании навсегда покинуть Землю какое-нибудь психическое заболевание:

— Почему вы решили поступить на службу именно на «Магеллан»?

Парень искренне улыбнулся какой-то странной тоскливой улыбкой и так же искренне ответил:

— А что здесь-то делать?

Я удивленно посмотрел на Филиппа:

— Что вы имеете в виду?

— Мы переживаем апогей человечества. Выше нам уже не подняться. Побеждены почти все болезни. На планете почти нет войн, если не считать этих, антиглобалистов. Мы уравновесили духовный и материалистический мир. Мы подружили религию и науку. У каждого на планете есть и еда, и вода, и кров, и занятие по душе.

— И чего же вас не устраивает в таком случае?

— Некуда стремиться, — ответил тогда Филипп. — Цели нет. Мы на вершине эволюции. И выше нас только звезды. Мудрее нас — только Бог.

— Но работа по удерживанию этого гомеостаза тоже важна, — возразил я, стараясь немного запутать молодого соискателя.

— Важна для тех, кого все устраивает. Для тех, кому не нужен больше прогресс. Для тех, кто остановился.

— А вы по натуре бунтарь?

— Нет, скорее исследователь, — возразил парень. — Мне тесно на этой планете. Мне скучно тут. Я все тут знаю, все тут видел. И нет такого дела, что увлекло бы меня.

— Вы же понимаете, что неправы насчет нашего дома. Далеко не всё изучено и далеко не все тайны раскрыты. Мировой океан, медицина, социология, религия, тонкие материи, вибрации — список просто огромен, — возразил я. — Почему же именно космос, дальний космос?

— Потому что там мне придется выживать. Там мне придется строить заново. Там Я буду решать, как жить и как умирать.

— А тут, на Земле?

— А на Земле за нас уже все давно решили. Мы рождаемся свободными, растем, учимся, трудимся, влюбляемся, продолжаем род и умираем. Все по лекалам. У всех всё, как у всех. Это кажущаяся свобода. Мы заложники изобилия.

— И многих такая жизнь устраивает, — заметил я.

— Поэтому вы беседуете именно со мной, а не со многими.

Ах, как же было жаль мне сейчас Филиппа. По сути, он был единственным из нас, у кого от перспектив, открывавшихся на этой планете, кружилась голова. Он единственный, кому было интересно тут. Выживать. Строить новое общество. Развивать социум и технологии. Интегрировать их друг в друга. Строить собственный мир по своим лекалам и решать конкретные задачи, которые ставила бы перед ним сама жизнь. Он больше всех нас заслуживал жизни на этой планете. И его больше нет.

Мне стало обидно до слез от этих мыслей, но мои предсмертные размышления прервал толчок в ноги. Видимо, я наконец достиг дна. Уровень кислорода болтался на нуле. Я выключил экран и постарался расслабиться. Если шлем и выдержит давление толщи воды (в чем я сильно сомневался), то жить мне все равно оставалось не больше десяти-пятнадцати минут. Через паутинки щелей вода уже не просто просачивалась, а капала достаточно активно. Кислород в скафандре быстро выгорал. Я уже по большей части дышал углекислым газом. Возможно, моя апатия тем и объяснялась. Еще немного — и наступит спасительный сон, а затем конвульсии и остановка дыхания. Асфиксия. Смерть мозга. И — вечность.

Думать о вечности не очень хотелось, а потому я просто расслабился и постарался не думать ни о чем. По ноге что-то ударило. Я встрепенулся, но затем успокоился. Это я выпустил, наконец, геологический зонд, который схватил еще там, на поверхности. Им я тыкал в спящего медведя и хотел просканировать середину озера, но… Тут меня осенило. А ведь я так и не воспользовался геологическим зондом! Заряд в нем все еще оставался, и если при бегстве я не сломал его, то смог бы воспользоваться им сейчас.

Я медленно опустился на колени и стал шарить руками по дну в поисках зонда. Возможно, при других обстоятельствах я бы удивился рельефу этого дна, но сейчас, отравленный собственным выдыхаемым воздухом, я не заметил ничего необычного. А дно, между тем, было абсолютно плоским и абсолютно гладким. Располагалось оно под уклоном градусов в пятнадцать, а потому мне очень повезло, что упавший зонд не успел откатиться от меня. В такой темноте я ни за что на свете не нашел бы его, но мне повезло. Правой рукой я нашарил на дне продолговатый предмет, ухватил его и встал на колени. Вообще-то положено забивать зонд в грунт сантиметров на тридцать, но в данных условиях я этого сделать не мог. Я просто постарался воткнуть его в дно и нажал кнопку активации. Тут же ожил экран монитора, и я увидел, как перед глазами в разные стороны разлетаются голубоватые ультразвуковые и электромагнитные волны. Дополняя друг друга, они тут же очертили своды подводной пещеры. Одновременно с 3D моделью пещеры на мой экран полился поток данных. Вода в пещере была почему-то соленая — тридцать пять промилле, если быть точным. А это, на минуточку, средняя соленость мирового океана. Промелькнул и схожий с морской водой химический состав. Теперь, по крайней мере, было понятно, почему я не разбился о толстенный слой льда при падении, а лишь проломил собой тонкую корочку наледи на этом странном озере. Видимо, обильные снегопады образовали на его поверхности пресную прослойку, тут же схватившуюся на суровом морозе, но не достаточную для того, чтобы сковать водную гладь намертво. На этом чудеса озера не прекратились. Помимо солености, удивляла и температура. Она была аномально высокой — двадцать два градуса по Цельсию. И это уже ни в какие рамки не укладывалось. Местность, которую мы изучали, не была сейсмоактивной. Ни гейзеров, ни вулканов, ни разломов на данной равнине не было. Мы и выбрали-то именно эти места для десантирования, чтобы не столкнуться с потенциальными проблемами нестабильности земной коры. Откуда же тогда столь высокая температура воды? Загадка. Дальше — больше. Биологический анализатор показывал обилие микроорганизмов — от мелких рачков до традиционных микробов и вирусов. В озере была воссоздана точная копия мирового океана, чего быть посередине материка по определению не могло.

Внезапный приступ мигрени вырвал меня из лап исследовательской эйфории. Я вспомнил, где находился и, к сожалению, вспомнил, что минуты две назад уже был готов отойти в мир иной. Но в свете новых открытий смерть уже не казалась такой уж логичной и необходимой. Было крайне интересно изучить данное озеро. Я помотал головой, стараясь прогнать подступающую дурноту, и сосредоточился на форме дна и стен озера. И более всего меня интересовали возможные проходы и лазейки. Но, к моему удивлению, геолокатор не смог пробиться сквозь плотную породу. Создавалось впечатление, что и дно, и стены озера состояли вовсе не из привычных грунта и глины, а из гораздо более плотного вещества.

— Нет, я тут не умру! — прорычал я в пустоту и, не совсем осознавая, что именно творю, упал на колени и начал скоблить перчатками дно озера. Я копал и копал, глухо рыча. Одышка уже не прекращалась, из горла пузырями выходила какая-то жидкость, но я все копал, и копал, и копал. Дно не поддавалось, и тогда я вновь схватил геологический зонд и начал долбить им твердую породу. В воде движения были неуклюжими, валкими, медленными. Раздавался глухой стук, но мне не удалось даже поцарапать поверхность.