Головокружение - Франк Тилье

– Мы только что связались веревкой. Я стоял перед пещеркой, которую мы вырыли из-за непогоды, и вдруг почувствовал, что веревка натянулась. Макс вскрикнул и исчез вместе с частью карниза. Меня протащило метра два, и я застрял, зацепившись за скальную гряду. Меня спасло только то, что я ехал по снегу ногами вперед. Они уперлись в небольшой уступ и меня удержали, поэтому я не улетел вслед за Максом. Я оказался в некоем подобии снежного сиденья, которое оползало вниз. Но по счастью, у меня была хорошая опора, и я держался. Было слышно, как Макс кричал: «Я сломал ногу! Я сломал себе ногу о скалу! Надо, чтобы ты меня вытащил, Жо! Ты ведь можешь меня поднять!» Голос его шел откуда-то далеко снизу. Я знал, что его ждет, если он отвяжется. Тридцать метров свободного падения, а потом трещина такой глубины, что оттуда его уже никто не спасет. Он болтался над пустотой, как отвес, и у него не было возможности подняться. Надежда была только на силу наших рук.

Память часто подводила меня, но этот миг я никогда не забывал. Каждый звук, каждую деталь, каждый скрип сине-красной веревки по снегу.

– Чтобы выбираться в подобных ситуациях, есть специальная техника. Это делается с помощью двух прусиков, то есть двух петель из репшнура. Обычно достаточно продеть запястье в петлю, обернуть репшнур вокруг веревки, завязав схватывающий узел, переместить узел вверх по веревке, а потом подтянуться. Затем то же самое проделать со второй петлей. Можно даже подняться на одной руке. Но это теоретически. А в нашей ситуации возникла проблема. Двадцатиметровая веревка висела в пустоте. Руки у нас были в ужасном состоянии, в гораздо худшем, чем сейчас. Мы почти не спали, изрядно вымотались, да к тому же Макс страдал от боли. Даже если бы ему удалось подняться, а у меня хватило сил его вытянуть наверх, что было бы дальше? Как бы он спускался со сломанной ногой?

Эта боль, так глубоко запрятанная и такая до странности реальная, жгла мне губы.

– Время тянулось бесконечно, прежде чем Макс сделал первое движение. Ему надо было вытащить репшнур из сумки со снаряжением и навязать узлы обмороженными руками. Поверь мне, в такой ситуации время тянется бесконечно. А я сидел на краю пропасти, и мне не было особенно больно, разве что рукам и ляжкам. Но пошевелиться я не мог. Я и сам был пойман в ловушку висевшим на мне телом Макса. Оставалось только ждать, что как-нибудь само все уладится. За эти минуты и часы в моем мозгу пронесся рой самых странных мыслей. И самая первая из них была: я жив и умирать не собираюсь. Макс может умереть, но не я. На худой конец…

Я безотчетно поднес руку к куртке:

– Есть один предмет, который любой альпинист в мире имеет при себе и днем и ночью.

– Нож…

– У меня был складной нож, маленький, но резал он великолепно. Я вынул его из кармана, зубами раскрыл лезвие и положил рядом. Он, как добрый приятель, придавал мне уверенности. В ушах у меня все время звучал смех Франсуазы, и мне становилось страшно. Перед глазами вертелось ее лицо… То она смеялась, то вдруг в следующую секунду я замечал, что она вся покрыта синяками и кровоподтеками… Странные были синяки… А еще в какие-то моменты нож вдруг принимался со мной разговаривать. Клянусь, он в самом деле разговаривал. Я не сошел с ума… Он со мной говорил… Такие галлюцинации бывают на большой высоте. Или в подземелье.

Я выдохся и больше не мог говорить. Все эти картины жгли мне мозг. Мишель буквально прилип ко мне.

– «Убийца». Этот ножик тебе поведал, что как раз самое время пустить его в ход? И расквитаться за удары ледорубом? А заодно и получить женщину, которую иначе ты никогда не получишь. Идеальное убийство…

Я не мог идти дальше, не мог вытащить наружу воспоминания, которые уже вызвал.

– Клянусь тебе, Мишель, я не убийца.

– Ты мне клянешься? Это не ты, а ножик? Да ты хоть знаешь, чего здесь стоит каждое твое слово? Мы с тобой на волосок от смерти, а ты не хочешь сказать правду?

– Это правда. Я не убийца.

Мишель медленно поднялся и протяжно вздохнул:

– Правда или нет, это дела не меняет. Я не вижу, каким образом то, что ты рассказал, может открыть замок.

Он поднял горелку и встряхнул баллон:

– Газа почти не осталось. От силы на час.

Я сел. Мишель стиснул мне руку и вложил в нее острый камешек. Я отказывался верить, что приключение закончится вот так. Что через минуту я останусь в подземелье один. Я уцепился за ногу Мишеля и стал молить, чтобы он взял меня с собой. Он нагнулся и разжал мои пальцы, но я снова его схватил:

– Не бросай меня.

– Давай короче. Я боюсь долгих прощаний. Не усложняй мне задачу, не думай, мне тоже страшно. Кто знает, что нас ждет… И он снова меня отпихнул.

Я покорился и так и остался на четвереньках, как собака… Потом подполз к безжизненной кукле, изображавшей мою дочь, прижал ее к себе и погладил по голове. Мишель стоял рядом, держа перед собой горелку и баллон.

– Ладно… Я с тобой все-таки попрощаюсь. Прощай, Жо. При других обстоятельствах мы, может, и подружились бы.

Я ничего не ответил, слова не шли с языка. Я гладил дочь по голове. Мишель остановившимся взглядом смотрел перед собой куда-то в галерею. И вдруг толкнул меня назад:

– «Буквы, цифры. И замок откроется». Кажется, я понял! Может, цифры скрываются в этих трех словах!

Я молчал, безучастный ко всему. Его палец ткнул в слово «Вор». И добрых две минуты он считал, соотнося каждую букву с цифрой:

– 36, нет, 37, получается 37. Ну да, похоже, так. Если считать по номеру каждой буквы в алфавите. Соображаешь? Выходит 37, но это две цифры!

Меня захлестнул прилив энергии.

– Здесь три слова, – сказал я. – И мы получаем шесть цифр на замке. Черт возьми! Похоже, ты прав.

Он энергично кивнул:

– Считай со мной вместе! Давай!

Мы затихли, складывая и подсчитывая. Мне было плохо, и я несколько раз начинал сначала.

– У меня вышло 51 в «Лжеце».

– И у меня тоже.

Во мне вся кровь закипела, до последнего миллилитра. Никогда мой организм не испытывал столько разных эмоций за такое короткое время.

– 67 в «Убийце»!

– А у меня 69. Давай сначала!

На этот раз у меня тоже вышло 69. Я встал, дыхание перехватило. Мы оба ринулись к палатке и влетели внутрь. В слабом свете горелки я увидел смертное покрывало Фарида, и у меня снова свело желудок. В палатке пахло смертью, свежим покойником. С перехваченным горлом я подошел к сейфу, придвинул его и опустился на колени перед замком. Руки у меня так дрожали, что пришлось поддерживать правую левой. Мишель оттолкнул меня и занял мое место:

– Дай я, ты в таком состоянии ни одного колесика не повернешь. Ты на грани нервного срыва. Числа помнишь?

– Да… да… 37? Потом…

А дальше я не помнил. По всему телу пошли судороги.

– «Лжец» – 51, – уточнил Мишель. – И «Убийца» – 69

Когда он повернул последнее колесико, раздался щелчок. Мы молча смотрели друг на друга. Образ свободы давно уже не являлся мне. Я даже на секунду не решался вообразить, что смогу выйти отсюда на солнечный свет.

– Скорее, скорее!

Я думал, там ключ. Ключ, который освободит меня от цепи и я смогу вместе с Мишелем уйти за красную линию. Уйти отсюда в мир живых. И увидеть Клэр, а может быть, и Франсуазу… Ведь Мишель теперь сможет дать ей костный мозг! О господи! Неужели это будет возможно? Каких-нибудь две минуты назад мы были в агонии, а теперь…

Мишель осторожно снял замок.

Потом опасливо поднял защелку, наклонился вперед и приоткрыл тяжелую крышку ящика. Я задохнулся и чуть не потерял сознание от волнения. Ящик открылся, но крышка мешала видеть, что там внутри. Мишель посветил внутрь горелкой. Я хотел подойти с другой стороны, но он резко захлопнул крышку и уперся мне в грудь ладонью:

– Не надо. Не смотри.

Голос у него был страшный. Я так сжал острый камень, что порезал себе ладонь.

– Но я хочу посмотреть! Что там такое?

Я представил себе самое худшее: отрезанную голову, еще одно фото моей жены и дочери, кем-то замученных.

Железное лицо застыло передо мной на несколько долгих секунд.

Наступило бесконечное молчание.

Наконец Мишель медленно открыл крышку ящика и сдвинул мягкую прокладку, которая не давала тому, что там лежало, стукаться о стенки. Ящик стоял таким образом и свет падал так, что сначала я увидел, как от стенки палатки отделилась и выросла огромная тень.

Это был не ключ. Не отрезанная голова или фотография. Гораздо хуже.

Это был топор.

44

Я не испытал никаких особенных эмоций. Я ничего не мог для него сделать и отстраненно наблюдал, как он скользит вниз по склону, где, судя по всему, погибнет. В каком-то смысле я надеялся на то, что он упадет. Я никогда не бросил бы его, пока он мог бороться, однако прийти ему на помощь я не мог. С другой стороны, я понимал, что в одиночку я имел все шансы выбраться. Если же я попытаюсь его вытащить, то мы рискуем остаться там оба.