Унесенные водкой. О пьянстве русских писателей - Иван Дроздов

«Люция Павловна неожиданно спросила меня:

— Вы пьете?

— Вообще-то… непьющий, но в гостях, при встречах…

— Иван Владимирович — ритуальщик, — пояснил Геннадии Андреевич, — сам в одиночку не пьет и тяги к алкоголю не имеет, но при случае… когда все пьют…

Мне не понравилось, что за меня так бесцеремонно расписались, особенно резануло слово «ритуальщик». Больше всего на свете я ценю свободу, внутреннюю независимость от чужих мнений, взглядов, и вдруг — ритуальщик!

— Извините, — стал возражать я, — ритуал, обычай, правило, а я…

— Верно — правило, обычай, — продолжал Шичко, — скажу вам больше: вы запрограммированы на винопитие. Самой жизнью, всем объемом жизненных впечатлений. Вы были младенцем, а уже видели, как пьет кто-то из ваших близких. Вы видели свадьбы, похороны… Везде пили. И так каждому из нас закладывалась программа. Ритуал, как перфокарта, — у нас в сознании.

Умом я понимал правоту рассуждений Геннадия Андреевича, а сердце протестовало. Все-таки содержалось что-то обидное, унижающее во всем, что говорилось о моей психологии, о сознании, внутреннем мире — о том, что составляло главную суть моего «я», чем втайне я дорожил и что свято хранил от всяких внешних вторжений.

Наступила пауза — долгая, неловкая. Все думали о природе винопитий, казавшихся невинными нам всем, в том числе и Федору Григорьевичу…

Да, мы пили, но так немного, что считали себя непьющими.

Люция Павловна, наклонившись ко мне, проговорила:

— А вы попробуйте совсем не пить. Совсем-совсем. Ну, вот как мы. — Взглядом она указала на графины и графинчики с соками, стоявшими на столе. — Ведь это же свобода, это — независимость. Полезно и красиво.

В разговор вновь вступил Геннадий Андреевич:

— Наконец, исполните долг гражданина.

— Каким образом? — не понял я.

— Послужите примером для других. Глядя на вас, и близкие ваши, и друзья задумаются. А, может, и совсем перестанут пить.

Мне, естественно, хотелось проявить по отношению к хозяевам и, особенно, к хозяйке, деликатность:

— Да, да, конечно, я попробую…

— Вы обещайте! Это очень важно, если вы сейчас же, вот здесь, скажете нам: пить не стану. Ни капли. Никогда!

— Разумеется. Я, пожалуйста, если хотите…

— Очень, очень я этого хочу — чтобы вы не пили. И он вот, ваш друг Федор Григорьевич, и жена ваша Надежда Николаевна — все мы очень хотим… Ведь вы литератор, пишете книги, статьи, учите других не пить, а сами хоть и понемногу, но позволяете…

И я сказал:

— Обещаю вам — пить больше не буду.

— Совсем?

— Да, совсем. Ни капли. Никогда!

На обратном пути мы некоторое время ехали молча. На этот раз наш путь лежал по проспекту Смирнова, пересекал Черную речку, печально знаменитую дуэлью, во время которой был смертельно ранен Пушкин. Вечерний Ленинград, отражаясь то в водах Черной речки, то Большой, то Малой Невки, стелил тысячи огней, и чудилось, что небо поменялось местами с землей и звезды летели нам под колеса. Я думал о своем обещании не пить — никогда и ни капли! — временами жалел, что лишил себя удовольствия изредка в кругу друзей поднять рюмку с хорошим вином, являлись дерзкие мысли нынче же нарушить клятву, но, украдкой поглядывая на свою жену, на Углова и Эмилию Викторовну, понимал, что нарушить слово свое не могу и что не пить вовсе — это теперь моя судьба, мой новый стиль застолий.

Несмело, неуверенно заговорил:

— Я, кажется, сдуру…

— Что? — встрепенулась Надежда. — Уже на попятную? Нет, голубчик, ничего не выйдет. Если притронешься к рюмке, всем расскажу, как ты давал обещание, сорил словами».

Вот так произошло мое возвращение к первородному состоянию абсолютной трезвости. С тех пор прошло много лет, я не выпил ни одной рюмки вина, и не только не жалею об этом. но и бесконечно благодарен тем. кто обратил меня на путь трезвости.

В нашем поселке на берегу крошечного озера с зеркально чистой водой жил уважаемый всеми нами исторический писатель Сергей Николаевич. Говорю «исторический» потому, что писал он исторические рассказы, повести и как эпический писатель жил тихо, уединенно и имел строгий основательный уклад жизни.

В отличие от всех других писателей, моих товарищей, он охотно вступал со мной в беседы о пьянстве. После опубликованной повести «Тайны трезвого человека» сказал:

— А этот твой герой Геннадий Шичко к тебе на дачу приедет?

— Обещал быть, но не знаю, когда соберется.

Сергей Николаевич оживился.

— Ты меня познакомь с ним.

— Хорошо, мы зайдем к вам.

Сергей Николаевич был на несколько лет меня постарше и, может быть, потому называл меня на ты, я же в общении с ним не позволял себе фамильярности, чувствовал в нем большую внутреннюю культуру, какой-то не свойский, а высший дух, аристократизм жизни и мышления. Ему под стать была и его супруга Екатерина Ивановна — член-корреспондент Медицинской академии, директор какого-то научного института.

Оба они пили, но пили так, что никто их не считал не только пьяницами, но даже пьющими. Они и в процесс винопития вносили элементы тонкой бытовой эстетики, легкого изящного артистизма. Сергей Николаевич не пил водку, а пил вино, коньяк, ликеры. И, прежде, чем поднесет рюмку к губам, посмотрит сквозь ее содержимое, скажет: «Чистый рубин. Так бы и любовался!» И выпьет не сразу, а мелкими глоточками, — как ныне учит пить и закусывать Солоухин.

«Но что это он спрашивает о Шичко? — подумал я тогда. — Уж не хочет ли избавиться от столь малого для него удовольствия?»

Заходил я к нему два-три раза в неделю, замечал: пьет он ежедневно и свою очередную книгу — роман об Иване Калите — подвигает медленно.

Однажды мне кто-то сказал:

— Екатерину Ивановну уволили с работы — за алкоголизм.

— Как? — удивился я.

— А так. Она уж давно… пристрастилась. Пила спирт на работе, каждый лень.

Известие меня ошеломило. Екатерину Ивановну я знал лет тридцать. И жены наши были подругами. Но в последнее время мы редко ее видели: она все больше жила в Москве, на дачу не приезжала. А если приедет — поработает час-другой в саду, на своем розарии, и поднимется наверх в спальню.

«Устает на работе», — думал я, и не давал себе труда поразмыслить, а что с ней происходит.

На этот раз решил: «Вот зачем спрашивал меня о Шичко Сергей Николаевич».

Стал задумываться о роли в их жизни вина. У них были три сына — все женаты, имели детей и жили в Москве. Они тоже пили, — видимо, в подражание родителям. Среди их детей — двое дефективных. «Неужели и тут — злая сила алкоголя?»

В то время я уже ввязался в борьбу с алкоголизмом, написал три-четыре статьи, опубликовал повесть о Шичко, а вместе с академиком Угловым опубликовали полумиллионным тиражом книгу «Живем ли мы свой век».