Советская правда - Всеволод Анисимович Кочетов

знакомила нас с содержанием романа, работу над которым она недавно закончила. Я слушал рассказ о молодой норвежке двадцатых годов, судомойке из кафе, которая волей событий втягивается в общественную работу, становится активным борцом за лучшее будущее своего народа, – слушал, и вспоминались мне Даша Чумалова, Наталья Тарпова, Виринея – все пролетарки, крестьянки, солдатки, все женделегатки, профсоюзницы и партийки, которые, ломая уже гнилые, но еще цепкие плетни извечной «бабьей доли», рвались в революцию, в социалистическую стройку, в новый для них большой, светлый мир.

– Я пишу об этом, – пояснила писательница, – для того, чтобы напомнить людям об идеалах, об идеях, обо всем том, о чем иные из них сегодня склонны забывать.

И тут пошло как бы продолжение одного острого разговора, который за неделю до этого состоялся в шведском городе Гётеборге, тоже морском, портовом, но более шумном, многолюдном, размашистом.

Гётеборг был последним местом нашего пребывания в Швеции. Позади остались Стокгольм, Мальмё, десятки мелких городков на длинном автомобильном пути. Накопилось немало увиденного, услышанного. Можно было уже что-то обдумывать, обобщать, из множества нахлынувшего нового выделять центральные линии.

Мы не сговаривались, но одной из таких центральных линий наших размышлений стала линия шведской молодежи и – несколько позже – то, какие преломления линия эта получает в шведском искусстве.

Началось еще во время нашего перехода через Ботнический залив из финского порта Турку в Стокгольм, на теплоходе компании «Боре». Часов до четырех, до пяти утра на палубах, в коридорах – всюду стояла дикая шумиха: какие-то люди бегали, орали, прыгали, как мустанги, плясали под свирепую музыку, швырялись посудой. Спать было невозможно.

Это резко контрастировало с тем, что мы видели в только что оставленной нами довольно строгой, трудовой Финляндии.

Наутро мы узнали, что над головами пассажиров и возле дверей их кают со всей «юной непринужденностью» развлекалась группа молодых шведов и шведок.

Потом на вечерних улицах Стокгольма мы едва не были сбиты ревущим черным автомобилем, который совершал стремительные маневры, пренебрегая даже минимальными правилами движения. Мы видели позже и целые кавалькады таких бесновавшихся автомобилей, набитых парнями и девицами.

И наконец, нам показали фильм под названием «Сусанна». Девушка лет семнадцати, Сусанна, рыженькая, веснушчатенькая, дочь родителей средней состоятельности, знакомится с симпатичным парнем, любящим спорт. Оба втягиваются в компанию таких же, как они, молодых, скучающих, рвущихся к развлечениям. Появляются старые, потрепанные, но вполне пригодные для езды вместительные автомобили. Компания гоняется на них по ночным дорогам, пляшет, пьянствует и ночует в загородных пустых дачах. Девушки перестают быть девушками, легко переходят от одного к другому. И вот однажды Сусанна и ее друг, удирая от автополиции, налетают на встречную машину. Дальше показывается долгая борьба медицины за жизнь молодых людей. Показывается до крайности натуралистично, как будто перед вами учебный фильм для начинающих хирургов. Картина цветная, и потому минут пятнадцать-двадцать весь экран в крови. Идут исследования, операции, извлечение внутренностей, изображается горячечный бред…

В чем дело?

Нам отвечают:

– Раггаре. Это раггаре. Молодые люди на старых автомобилях. Они становятся бичом вечерних городов и загородных автомагистралей. Их название означает что-то вроде вздыбленного хвоста. Вы, может быть, видели на антеннах их машин не то беличьи, не то кошачьи хвосты? Правда, вместо хвостов иные из них уже навешивают принадлежности дамского туалета.

– Ну а почему такой медицинский натурализм в киноповествовании о них?

– Может быть, это повлияет на парней и девчат. Может быть, их устрашит вид грозящих им страданий. Прогрессивная часть нашего искусства хочет как-то бороться с подобными явлениями, возникшими в последнее время. Наши мальчики и девочки напичканы американскими фильмами. Вы, наверно, обратили внимание на то, как автомобили раггаре бросаются один на другой прямо посреди улиц. Это все из американских развлечений: «таран смерти». Нельзя же на такое смотреть равнодушно. Это разлагает молодую душу нации. Это ведет к большой беде.

И вот в Гётеборге, в одном гостеприимном семейном доме, где собрались шофер грузовой автомашины, дорожный рабочий, маляр, известный в городе художник, продавщица закусочной и несколько профсоюзных работников, мы задали вопрос: кто же такие раггаре, как велико это бедствие в Швеции, не сынки ли это буржуазии?

Нам ответили – одни с большей тревогой, другие с меньшей, одни более страстно, другие менее, но все в одном духе, по существу. Нам сказали, что, если бы это были только сынки из буржуазных семей, никто бы и не волновался, это было бы вполне естественно: буржуазия гниет, она на это обречена. Но вся беда в том, что раггаре (и раггаре Гётеборга, в частности) – это и наши дети, дети рабочих. Старую машину можно купить очень дешево – за три, за две, даже за полторы тысячи крон. Ребята из кожи вон лезут, копят деньги, изворачиваются и наконец приобретают автомобили. У кого не хватает пороху на автомобиль, довольствуется мотоциклом.

– У них нет никаких идей, – резко сказал один рабочий. – Мы сами, профсоюзники, превратились в чиновников. Собрания у нас редкость. У нас нет демонстраций, митингов. У нас даже предвыборная кампания ведется по телевизору. У профсоюзных активистов завелись дачи, машины; они гоняются только за зарплатой. Рабочий у нас стал вроде американского: он работает для того, чтобы платить взносы за материальные блага, полученные в кредит. Хозяева научились затыкать нам рот подачками. Такая жизнь, такая «общественная атмосфера» не могут удовлетворить молодежь. Если мы им не даем идею, они сами рано или поздно начнут ее искать. И могут найти такую… Им ее подсунут. Им могут подсунуть нацизм!

Тут присутствующие запротестовали, сказали, что их товарищ увлекся, перехлестнул. Но он остался при своем мнении.

Такие разговоры то и дело возникали в Швеции, продолжались они вот и в Бергене, потому что не только шведов, но и норвежцев волнуют процессы, происходящие в среде молодежи.

Я предвижу возражения. Мне могут сказать: что это вы, товарищ автор статьи, на всю-то молодежь Швеции и Норвегии взваливаете грехи некоторой ее части? И в Швеции, и в Норвегии множество замечательных молодых людей. Это бесстрашные мореходы и рыбаки Севера. Это землепашцы в плодородной Сконе. Это рабочие электро– и радиозаводов. Это лесорубы, это судостроители, это известные всему миру лыжники и конькобежцы.

Все это верно, все это так, я тоже своими глазами видел крепких телом и духом молодых скандинавов. Но когда хотят победить столь тяжкие болезни, как туберкулез или рак, не утешаются тем, что от них умирает всего лишь шестой, или седьмой, или десятый на земле. Против них борются, как против самого страшного врага человечества, зная, что, если этого врага не остановить вовремя, от него, в конце концов, будет умирать каждый; в таких делах надо меньше всего