Политика Меттерниха. Германия в противоборстве с Наполеоном. 1799–1814 - Энно Эдвард Крейе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По мнению Меттерниха, ошибались обе группы политиков. Они ставили сугубо региональные интересы выше более важных общеевропейских интересов Австрии. Захват Сербии по настоянию Наполеона поставил бы австрийскую монархию в зависимость от Франции в будущем и, вероятно, навсегда похоронил бы надежду на восстановление баланса независимых сил на континенте. Вместе с тем союз с Россией или даже негласное поощрение ее экспансии на Балканах, в рамках союза или без него, побудили бы Бонапарта принять контрмеры. Это не только привело бы к войне, в которой Франция, по убеждению Меттерниха, одержала бы победу, но также вызвало бы боевые действия на юго-востоке с неизбежным перенесением их на территорию Австрии, будь она союзницей Наполеона или его первой жертвой. Поэтому, хотя министр иностранных дел и разделял позицию отца в том смысле, что русская оккупация Сербии не представляла бы в кратковременной перспективе реальной угрозы для Австрии, он понимал, что в конечном счете последствия этого могли быть гибельными. Балканская политика Меттерниха преследовала, таким образом, одну цель: сохранение Османской империи в качестве буфера между Австрией и конкурирующими европейскими державами.
Меттерниху казалось непостижимым, что Александр не согласился с таким подходом, что он вместо этого принялся сочетать войну против Порты с подстрекательством сербов к восстанию. Политика Александра, независимо от ее традиционных пороков, показывала также, в какой ничтожной степени он был готов идти на уступки ради союза с Австрией. Россия обнаруживает «беспрецедентную слепоту» в выборе «безобидных, мирных соседей… в качестве объектов своей экспансии… и разрушении одной за другой опор своей безопасности», – докладывал Меттерних кайзеру. Таким образом, министр иностранных дел был уверен в том, что царь рыл могилу не только для России, но и для Австрии.
Уверенность Меттерниха в неминуемом провале России крепла из-за Польши, в отношении которой у Наполеона были все преимущества. На самом деле главной причиной надвигавшейся войны была Польша, потому что Наполеон так и не смог убедить Александра в том, что польский вопрос останется в том же состоянии, в каком его оставил договор в Шенбрунне. В результате царь занялся в декабре 1810 года в связи с проблемой Ольденбурга решением польского вопроса сам. Он предложил польскую корону своему старому другу и почитателю в Варшаве князю Адаму Чарторыйскому. Однако поляки отнеслись к инициативам Александра без энтузиазма и сразу же после их выдвижения, и позднее. Понятовский подтвердил свою преданность Наполеону, и в конце концов даже Чарторыйский был вынужден порвать со своими друзьями в Санкт-Петербурге.
Мало вероятно, чтобы Меттерних знал все подробности дипломатических споров вокруг Польши, но ему и не нужно было знать их. Очевидно, что Наполеон превосходил Александра в борьбе за умы и сердца поляков. Вот почему Меттерних считал Польшу секретным оружием Наполеона, которое будет применено в нужный момент. Он был убежден, что война начнется с провозглашения польского государства, за которым последуют массовые восстания в польских провинциях России. Они лишат Россию территориальных приобретений, сделанных полвека назад. На ее протяженных и сравнительно малонаселенных границах появятся многочисленные вооруженные силы противника. Армия в 200 тысяч немцев из Рейнского союза и поляков в сочетании с 80 тысячами французов, утверждал Меттерних, «распространит пожар восстания на самые отдаленные уголки старой границы Польши». По его оценкам, после этого у Франции останется еще 300 тысяч войск в Европе, «что будет более чем достаточным для удержания в повиновении Германии и Италии, а также уничтожения в зародыше любого повстанческого движения…». Таким образом, численное превосходство наряду с преимуществами в использовании подрывных методов борьбы были на стороне Наполеона. В этом состояла отповедь Меттерниха тем, кто уверял, что начало войны «станет сигналом к всеобщему восстанию против французов и предвестником русских побед».
Веря в то, что война неизбежна, что Россия не имеет в ней «ни малейшего шанса на успех», Меттерних усматривал альтернативу для Австрии в соблюдении нейтралитета или в союзе с Францией. В кратковременной перспективе нейтралитет был более предпочтительным и реальным: хотя Австрия и не могла предотвратить войну, она могла отсрочить ее своей непоколебимой и беспристрастной политикой в отношении Франции и России. Каждую из двух держав нужно было убедить в мирных намерениях Австрии. В этом случае война, по крайней мере, не возникла бы из страха перед возможностью образования враждебной коалиции или необоснованной надежды на австрийскую поддержку. В долговременной же перспективе нейтралитет представлялся нежелательным. Его было бы недостаточно ни для нанесения Наполеону поражения, ни для сохранения Галиции. По оценке Меттерниха, утрата Галиции могла быть компенсирована возвращением под австрийский суверенитет всех провинций Иллирии, аннексированных в 1809 году, и, если повезет, возвратом пограничной территории с Баварией по реке Инн. Приобретение части Силезии тоже казалось возможным, но только в случае расчленения Пруссии, которого Меттерних не исключал.
Эти идеи составили основу меморандума Меттерниха кайзеру от января 1811 года в период кризиса, связанного с аннексией Ольденбурга. Меморандум вновь продемонстрировал способность Меттерниха выжимать максимум пользы из неблагоприятной ситуации. Он также показал, до какой степени опыт 1809 года изменил дипломата. Поспешность и самоуверенность обратились в осторожность и расчетливость. Прежде он доверял России – теперь он не верил ни ее политике, ни ее намерениям в отношении Австрии, ни ее способности вести разумную, не говоря уже об успешной, войну. Народные повстанческие движения в Германии и поддержка Пруссии, ставку на которые он считал в 1809 году оправданным риском, в 1811 году он рассматривал как безнадежные предприятия. В свете этого может возникнуть впечатление, что Меттерних зашел слишком далеко в противоположном направлении, особенно в связи с тем, что его главный постулат о поражении России оказался ошибочным, точно так же, как и его «математически выверенное доказательство» нейтральности России в 1809 году. Однако эта ошибка не
