По обе стороны любви - Елена Лобанова

Услышав короткие гудки, она еще некоторое время держала трубку, чего-то ожидая. Но гудки так и продолжались.

Оказалось, раньше этот новый театр был Домом культуры, и она — подумать только! — занималась там в хореографическом кружке. Она приостановилась на минуту, вглядываясь в окно на третьем этаже — неужто тот самый станок так и тянется вдоль стены?

Знакомая лестница была устлана теперь торжественной красной дорожкой. А когда-то скакали здесь с девчонками, скользя матерчатыми тапочками по холодному камню. Балетки шили сами, без выкроек: просто ставили ногу на ткань и обводили ступню — это была подошва, а для верха изготовлялось что-то вроде овала с дыркой. Еще помнились бесконечные страдания: ноги у Вероники были толстоваты выше колен, а похудеть никак не получалось, и когда однажды преподавательница потребовала привести для знакомства мам — «посмотреть, что от вас МОЖНО ОЖИДАТЬ в будущем», — Вероника не решилась привести маму, и после занятий за ней пришла худенькая тетя Женя…

Растерянно улыбаясь непрошеным воспоминаниям, она взошла на второй этаж.

Но у двери с блестящей надписью «Приемная» вдруг выросла внушительная женская фигура и холодно осведомилась:

— Простите, вы приглашены?

Вероника тотчас опомнилась и почувствовала себя самозванкой; жалкой графоманкой, вторгшейся в пределы профессионалов. Здесь полным ходом шла чужая, недоступная для непосвященных жизнь. И все вокруг было совершенно другое, чужое: какие-то фрески с угловатыми цветными фигурками на стенах, шторы с тяжелыми серебристыми кистями на окнах, отдаленные шаги и голоса… Тем не менее она выпрямилась и постаралась ответить по возможности с достоинством:

— Я — да, я к Владимиру Святослав… э-э… к Святославу Владимировичу.

После чего секретарша, вместо того чтобы расхохотаться и указать Веронике ее настоящее место, на глазах уменьшилась в размерах — это из другой двери шагнул в коридор сам режиссер и небожитель.

Он молча кивнул, молча полупоклонился и молча же указал Веронике путь сквозь две двери в кабинет, и через несколько шагов она очутилась у начала нескончаемого стола с рядами кресел по обе стороны.

В помещении этом, несомненно, присутствовала чертовщинка: кресла, хоть и совсем новенькие с виду, поскрипывали насмешливыми человеческими голосами, настенные светильники украдкой перемигивались в зеркале, и двойное выражение на лице сидящего напротив Вероники человека ежеминутно менялось то в сторону доверчивого простодушия, то, наоборот, в направлении едкого скепсиса.

— Присаживайтесь! — пригласил он для начала весьма приветливо.

Она перевела дыхание и опустилась не на кресло, а на обыкновенный стул с металлическими ножками и спинкой, незаметно примостившийся с краю.

— Работаете, значит, в школе? Ясно… А учились здесь же? Что заканчивали? — приступил он к ознакомительным анкетным расспросам.

Ответить ему удалось сравнительно благополучно: она не впала в ступор, не перепутала номер своей школы с домашним адресом и даже пару раз использовала в речи свободные вставные конструкции с уточняющими оборотами.

— Вообще-то учителя, я заметил, особый народ! Похожи на детей, — неожиданно сообщил он, выслушав ее. — Проводили мы для них пару мероприятий… Играют в игры, водят хороводы!

И покивал ей доброжелательно.

Она перевела дух.

Однако едва уловимая тень разочарования все же время от времени мерещилась Веронике на лице мэтра, в особенности когда он опускал глаза, поднося ко рту чашечку кофе с нарисованным иероглифом (сама она в середине разговора с изумлением обнаружила перед собой точно такую же чашечку).

— Но — Данте! — вдруг воскликнул он и отшатнулся назад в своем кресле.

И тут-то ее обдало холодом из его распахнувшихся глаз, подобных мощным прожекторам, устремленным на сцену!

— Хотелось бы полюбопытствовать — откуда возникла сама идея? И что вы читали по этому вопросу? Из каких источников, так сказать, черпали вдохновение?

— Читала, да… Сначала «Божественную комедию» с комментариями — не считая, конечно, стихов и «Новой жизни»… потом трактат «Пир» в сокращенном изложении, биографию Голенищева-Кутузова… да, и Мандельштама «Разговор о Данте».

Отчитывалась она поспешно, чуть не скороговоркой, опасаясь, что голос ей вот-вот изменит.

— И еще биографии Боккаччо и Дживилегова — биографии Данте, я имею в виду… И Борхеса «Десять эссе о Данте». А насчет идеи точно не могу сказать, как-то все так… спонтанно…

Не рассказывать же было, в самом деле, о посещении музея!

Слушая ее, он кивал, словно бы подбадривая. И вдруг спросил отрывисто:

— А иллюстрации Уильяма Блейка к «Комедии»? Неужели не видели? Уильям Блейк, поэт и художник! Восемнадцатый век, начало девятнадцатого. «Пророческие поэмы», которые никто не оценил при жизни… Хотя в школьной программе это, очевидно, не проходят?

Прожекторы в глазах опять включились. Вероника виновато качнула головой, чувствуя, что позорно багровеет.

Но так же неожиданно режиссер вдруг отвлекся от темы и погрузился в свои думы. Невидящий взгляд его соскользнул с нее и устремился в окно, в дальние дали. Она замерла, не решаясь перевести дыхание. В висках стучало. «А ведь до сих пор ничего так и не сказал!» — ехидно заметил чей-то голос внутри ее.

Однако режиссер словно услышал!

— Ну что ж, о вашей пьесе… — молвил он наконец и цепким взглядом глянул в лицо Вероники.

И она с ужасом ощутила невероятную силу и мощь этого незнакомого мужчины — тощего, не первой молодости, — невесть как заполучившего абсолютную власть над ней!

Он мог просто-напросто убить ее одним словом. Мог прекратить поступление кислорода из атмосферы в ее легкие.

И похоже, ко всему в придачу он имел очевидные садистские наклонности! Он выжидал. Он явно наслаждался её беспомощностью, смаковал ее позор. Как могла она собственными руками отдать ему проклятую папку?! Как посмела вообразить…

— …можно сказать хорошие слова, — наконец закончил он фразу и посмотрел на нее как бы с удивлением. С таким подчеркнутым АКТЕРСКИМ удивлением.

А может быть, он желал уничтожить ее особо утонченным способом — издевкой? Окаменев и вперив глаза в полированную поверхность стола, она ждала продолжения. Надо было вытерпеть все это до конца. Как говорится, назвался груздем…

— Язык и речь персонажей, в общем, достаточно убедительны, — все с тем же удивлением продолжал он. Вероника не решалась поднять глаза и поверить собственным ушам. — Я бы даже сказал — характерны… Да в общем-то и сюжет, и внутренняя динамика… и определенное знание драматургических принципов… все это в общем-то присутствует. А скажите, это уже не первая ваша пьеса? — вдруг перебил он сам себя. И в первый раз посмотрел на Веронику не театрально, а по-человечески: внимательно и с любопытством.