Стендинг или правила приличия по Берюрье - Сан-Антонио

Я, Берю, был польщен! Я следую за своим старшим унтером, который стал моим ангелом-хранителем. Он показывает на свой топчан и говорит: «Ты будешь спать в моей постели, и теперь тебе нечего бояться». Хорошо начиналась моя военная карьера, согласитесь? Ни слова не говоря, я сворачиваюсь в клубочек на кровати, а сам думаю, что нам будет тесновато двоим, учитывая, что в вопросе габарита мы по своей морфологии не были дохляками. Он гасит лампочку и тоже ложится, и тут-то я понял мою драму во всей ее силе. Он тоже был их этих. Романтичный и нежный. «Зови меня, моя девочка», — шепчет он в темноте. И это мне! Мне, Берю: называть его моей девочкой! Я тут же встаю с постели, зажигаю свет и заявляю ему, что у меня нет никакого желания играть с ним в Анжелику — маркизу ангелов!

И с чувством собственного достоинства я возвращаюсь в свою каморку. На следующий день на улице шел сильный дождь.

Мрачный Херкман выводит меня во двор.

«Ложись», — рявкает он и показывает на грязь.

«Я же испачкаю свой красивый костюм», — возражаю я.

«Десять суток губы! Ложись!» — взвился унтер. Я вынужден был подчиниться. Это продолжалось несколько часов. Я весь был вымазан. Глина была везде: на физиономии, в волосах, в ушах, в ноздрях, во рту и даже в дупле зуба! У меня такое впечатление, что и сейчас на мне еще осталась глина! На следующий день он заставил меня еще раз повторить эту процедуру и послезавтра тоже… Настоящая голгофа! Бедственное бедствие! У меня появились мысли о дезертирстве. В конце концов я не выдержал и пошел к командиру батальона. Майор нормально понимал жизнь и не любил игру в магическое мужское очко, поэтому перевел меня в другое подразделение.

Берю прокашливается.

— И вот, — продолжает Докладчик, — я снова возвращаюсь на гражданку и становлюсь ищейкой. Я женюсь. Идет время. Однажды вечером, а я служил тогда в полиции нравов, мы проводили операцию в одной паршивой гостинице под названием «Золотая капля». И кого же я застаю в объятиях одного матросика? Моего бывшего унтера. Чтоб мне провалиться! У меня даже озноб прошел по коже от радости. Я веду его в участок. Он не узнал меня, учитывая, что я немножко раздался в талии. И вот мы с ним сидим тет-а-тет в моем кабинете.

* * *

«О, Херкман! — вздыхаю я, — давай-ка назови меня моя девочка…»

Берюрье массирует фаланги ретроспективно поработавших кулаков.

— Как я его метелил, ребята! — мечтательно говорит он. — Какой это был мордобой! Один из самых замечательных в моей карьере!

Затем, отогнав от себя воспоминания бурных дней, заключает.

— Молодого человека, понимаете, надо предостерегать против педиков. Отсталые папаши пугают их трепаком, а ведь в наше время венецианские болезни запросто лечатся одной рюмкой пенициллина. Надо оберегать их не от дам, а от мужчин. Не то его могут поймать врасплох, и, пока он сообразит, что к чему, он уже окажется на пусковой платформе. Естественно, если он собирается сделать карьеру в кинематографе или в швейном деле, это может ему помочь. То же самое можно сказать о профессиях продавца антиквариатом и парикмахера. Ко, кроме этих четырех областей, о которых я вам говорю, отцу семейства непристойно упражняться в позе лотоса, уж вы мне поверьте! Стенки легких у Торжественного слипаются от недостатка воздуха, и он смолкает.

— Ну, что, прервемся? — спрашивает он. — Я сегодня немного затянул, по причине того, что эта глава имеет определяющее значение.

Мы поглядываем друг на друга, в раздумье пожимая плечами. Некоторые посматривают на свои золотые.

Я беру ответственность на себя.

— Господин преподаватель, — обращаюсь я к нему, — кому невтерпеж, тот может мотать, остальные остаются.

— Хоп! — отвечает преподаватель хороших манер.

Один из парней, который вот уже несколько минут вертится, как на иголках, встает и смущенно лепечет, что он записался на прием к дантисту. Берю, как линь, с осуждением смотрит на него илистым взглядом.

— Давай, давай, иди ставь коронку на свой коренной зуб, лапуля, говорит он ему. — Потом посмотрим, как ты будешь воспитывать своих взрослых парней со своим запломбированным зубом.

Наш товарищ под улюлюканье аудитории покидает зал. Берю пожимает плечами.

— Лезть из кожи, а в ответ услышать о зубном враче, — вздыхает он, от этого отобьет всю охоту быть преподавателем!

Но вдохновение быстро возвращается к нему.

— Надо, что бы я немного сказал вам о том, как кормить молодых людей. Я заметил, что в настоящее время молодой человек плохо питается. Жратву он считает делом второстепенным, почти лишним. Он рубает что попало и где попало. Эта небрежность является настоящей катастрофой в нравственном плане. Это заставляет поваров готовить еду на скорую руку. Так появляются «гамбургеры» — это жалкое блюдо современной кухни. Фрикадельки, как в вашей столовке. Протертая морковь, мясной фарш, йогурт — вот что такое меню современного подростка! Клянусь вам! А для снобов придумали сэндвичклуб: другими словами, урна с бутербродами! Туда все напихано: огрызки томатов, кусочки курицы… как будто это уже один раз рубали! Для меня это слишком мало, спасибо! Катастрофа со жратвой — это драма, потому что чем может гордиться француз еще, кроме де Голля-спасителя? Только «Ситроеном», словарем «Пети Лярусс» и своей кухней, правда? Что вы еще можете назвать? Сейчас молодой человек стыдится жратвы. Ганди! Он согласен лопать завтрак в пилюлях! И даже в свечах! Вставляешь свечку в проход, проталкиваешь большим пальцем и готово: задница полна калорий, брюхо набито, витамины на месте!

При этих словах у Толстого в брюхе что-то заколыхалось. По нему пробегает легкая дрожь подобно тому, как под порывами ветра озерная гладь покрывается рябью.

— Когда я был малолеткой, моя училка повторяла «надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть». Только когда мы неожиданно заявлялись в школу в час тридцать после первой смены, во дворе пахло холодным мясом с петрушкой или жареным мясом, или рагу из кролика по-деревенски. Эта милочка не служила в полиции, где питаются гормонами и колбасой в целлофановой оболочке. Она жарила и парила на медленном огне что-то вкусненькое и солидное. Я помню соте из козленка, запах которого два дня стоял в классе и от которого вся моя тетрадь была забрызгана слюной.

Даже наш кюре со своей кафедры проповедовал кулинарные рецепты. А это значит, что сама церковь не осуждает жратву. Вспомните папу Иоанна XXIII с его брюшком, похожим на бурдюк с Мазерати. Можно было подумать, что он прятал тиару под своей сутаной! Такую трудовую мозоль не наживешь таинством небесным. Святой дух, как показывает практика, делает животики только дамам. Women only! Как говорят англичане. Итак, я утверждаю, что учить пацанов есть — это основа их воспитания. Мужчина, который любит и умеет хорошо пожрать, никогда не будет плохим человеком. За столом человек становится добрее. Стол облагораживает душу.

Толстый медленно облизывает своим языком для склеивания канцелярских пакетов большого формата свои чревоугодливые губы, беспорядочно слизывая нескончаемый хоровод из вкусных и обильных обедов. Он — живая статуя солидного питания, его пылающий здоровьем результат, его гордый побочный продукт.

— Благодаря жратве я и женился, — выдает он свою тайну. В то время, когда я познакомился с Бертой, иными словами мадам Берюрье, я жил в Исси-ле-Мулине, где я снимал холостяцкую квартиру. Я тогда был простым полицейским. Берти работала официанткой в одном ресторанчике недалеко от мэрии.

Его Величество делает снисходительную гримасу.

— Только это между нами, разумеется, — шепчет Смущенный. — Теперь, когда у меня свое мнение об улице и когда я уже главный инспектор, почти, вероятно, будущий комиссар, лучше не затрагивать эту тему. Стандинг заключается также и в том, чтобы забыть неудачное начало карьеры либо говорить об этом в шутливом тоне. Моя благоверная не любит, когда я напоминаю ей о ее предыдущем.

В глазах его появляется влага.

— Хотя надо было видеть, как она вас обслуживала: разные закуски, поросячье ребрышко со спагетти, взбитые сливки и графинчики вина с берегов Роны!

Настоящая маленькая волшебная фея. Четыре полные тарелки сразу носила она на одной руке, согнув в локте руку, как будто это поднос. Она ходила от стола к столу, разгружая направо и налево, и при этом лапанье клиентов ее не смущало. Она не уронила ни одного блюда. Она еще и шутки успевала отпускать. В этой профессии важно иметь живость ума. Допустим, какой-то ханыга уронил на пол вилку. Берта не была лицемеркой, она не говорила ему в духе «Недвигайтесь, я ее вам сейчас заменю»! Нет! Она поднимала ее, вытирала ее уголком своего кокетливого белого фартучка и говорила незнакомому господину: «Я бы вам все равно принесла эту же вилку, поэтому незачем лишний раз тащиться на кухню с этой вилкой!» Такие каламбуры снимали напряжение с посетителей. Или, предположим такое: какой-нибудь скандалист начинал ворчать, что зеленый горошек прокис. Тогда Берта, доводя свое напряжение до 220 вольт, отвечала: «А почему бы вам не затолкать его в зад, если вы не можете глотать, монсеньер?» Зал взрывался хохотом, а ворчун рубал прокисший горошек и больше не пикал. Вы представляете? Она мне очень нравилась, эта молоденькая девушка. Сейчас она несколько раздалась вширь, и ей пришлось даже ехать в Брид-ле-Бэн, чтобы попытаться сбросить несколько килограммов, но в то время, по поводу которого стоит вопрос, Берта была девчонкой высшего класса. У нее все принадлежности были на месте: барабанные тормоза, телескопическая вилка, дорожные сумки, хорошо закрепленные на багажнике. В общем, главный выигрыш! Плохо только, что она работала у торговца углем и вином, который был усатым, старым и вдовцом. Это был палаша Ипполит. Его старуху сбил маршрутный автобус N 20, когда она однажды утром болталась в районе Сен-Лаго. Это прямо у выхода из Римского двора, возле решетки. С той поры он стал упорно бегать за нижними юбками Берты. От такого задка, как у мадам моей жены, обязательно обостряются чувства, а в голове возникает целая панорама миражей, даже у мужика с ревматическими ногами.