Русская идея от Николая I до Путина. Книга III-1990-2000 - Александр Львович Янов

Читали бы, общались, удивило бы их, как быстро сменилось в лагере «непримиримых» разочарование двойным поражением ВС воодушевлением, а уныние — решимостью «превратить поражение в победу». Переменились роли. Чем больше унижен был повисший в воздухе ВС, тем зависимей становился он от них. Других союзников у него в стране не было: кто еще стал бы воевать за советскую власть? Нельзя было не заметить эту перемену ролей в резко изменившемся тоне «патриотической» печати.

Достаточно было сравнить уныние, царившее в ВС, хоть с «Новогодним словом» Проханова, которым открывался первый номер Дня за 1993 год. Вот что мы из этого «Слова» могли бы узнать: «Год, в который мы шагнули, запомнится нам как год потрясений и бурь, год сопротивления и победы, физической, во плоти, ибо победу нравственную мы уже одержали».

Это могло бы показаться бредом безумца, когда б так не напоминало «Новогоднее слово» то самое знаменитое «Слово к народу», предшествовавшее августовскому путчу 1991 года. Когда б не стекались к Москве по призыву «непримиримых» казаки, чеченцы, ветераны боев в Абхазии и в Приднестровье и снайперы «просто коричневого» Баркашова. Когда б ВС не закупил большую партию стрелкового оружия (для чего, спрашивается, законодателям стрелковое оружие)? Когда б не заседание «теневого кабинета-93» в том же Дне, начинавшееся словами анонимного премьер-министра: «Предлагаю разработать рекомендации… на то недалекое теперь время, когда оппозиции придется нести бремя власти в разоренной, охваченной беспорядками России».

Следует кому-то, кроме Илларионова, объяснять, что прежде чем «нести бремя власти», нужно ее, эту власть, сначала завоевать? А как это сделать без оружия? Так для кого закупил его ВС?

Нужно было быть слепым, чтобы не заметить, что ВС уже превратился просто в прикрытие назревающего вооруженного мятежа «непримиримых», в государственный институт, роль которого состояла лишь в том, чтобы обеспечить этому мятежу легитимность. А президент словно уснул. И полгода — между 15 апреля и 21 сентября — спал. Такое, по крайней мере, было впечатление. Когда проснулся (в 20 часов 21-го сентября выступил с телеобращением «К гражданам России», сказал, наконец, то, что все давно уже поняли: «Власть в российском ВС захвачена группой лиц, которые превратили его в штаб непримиримой оппозиции» и опубликовал знаменитый указ № 1400, прекращающий двоевластие), предотвратить кровопролитие было уже невозможно. ВС был нацелен на «завоевание власти».

Более того, главным вопросом, волновавшим страну, стал отныне уже не вопрос, сохранится ли в России советская власть, лежащий в основе конфликта, а именно вопрос об оружии, закупленном ВС и розданном боевикам.

В главе девятой («Импичмент») по дням перечислено все, что происходило после 21 сентября. Нет смысла повторять здесь очередность событий. Напомню лишь, что с 28-го, когда в конфликт вмешался патриарх Алексий, в Свято-Даниловом монастыре шли переговоры между делегациями ВС и администрации президента. И камнем преткновения на них было, конечно, разоружение боевиков. Вот, как оценивал их ход 1 октября Ельцин в телеинтервью Останкино: «Все переговоры должны начинаться со сдачи оружия… Договоренность была такая: включается свет, они сдают оружие. Свет включили, а они оружие сдавать отказались. Не сдают. Понимаете, сложно с ними дело иметь. Вроде уже даже протокол подписали ночью… И вдруг утром они посчитали, что этот протокол недействителен, и оружие сдавать не будем».

Ельцин говорил о так называемом Протоколе № 1, подписанном переговорщиками ВС Рамазаном Абдулатиповым и Вениамином Соколовым. Президентская сторона выполнила условия договора. Однако «Военный совет» Белого дома (т. е. «непримиримые», которые уже полностью контролировали ситуацию) Протокол денонсировал, заявил, что переговорщики превысили свои полномочия. Последний шанс покончить дело миром был упущен. Ельцин, тем не менее, закончил интервью так: «Мы не будем прибегать к силовым методам, потому что не хотим крови. Но и не хотели бы, чтобы боевики из Приднестровья и рижский ОМОН проливали российскую кровь».

Было поздно, однако. Численность «непримиримых» в Белом доме далеко уже превысила число депутатов, которые, как мы знаем (см. главу «Импичмент»), начали разбегаться еще 27 сентября. К утру 3 октября оставалось их в Белом доме меньше половины списочного состава. Другими словами, остался ФНС. Это решило дело. «Непримиримым» терять было нечего. Ранним утром в субботу 3 октября они НАЧАЛИ гражданскую войну. Сначала атаковали мэрию, вслед за этим начали штурм Останкино. К ночи ситуация выглядела катастрофически.

Р. Г Абдулатипов  В. С. Соколов

Вот как описывал ее Ельцин: «Я понял со всей очевидностью, что судьба страны повисла на волоске. Армия еще не вошла в Москву — не хотела или не успела? — а милиция, которую… изнасиловали требованиями не применять оружие, оказалась не в состоянии дать отпор… профессиональным убийцам, боевым офицерам, умеющим и любящим воевать». По словам Олега Мороза, летописца мятежа, «Ельцина спасло чудо».

Тут я не соглашусь. Уберегло страну от гражданской войны то, что мятежники проиграли битву за эфир. Здесь телевидение впервые продемонстрировало, что оно полностью заняло место легендарных «почты, телефона и телеграфа» как фактор, решающий судьбу гражданской войны. Это оно, телевидение, оставшееся в руках президентской команды, — благодаря неудаче мятежников захватить Останкино и удаче Олега Попцова, не опоздавшего перекоммутировать телеканалы на ВГТРК, — окончательно убедило генералов, что у Белого дома нет шансов повести за собой Москву. И еще, конечно, тысячи москвичей, собравшихся по призыву Гайдара, — по телевизионному, заметьте, призыву, — у Моссовета.

Вот отрывок: «Я никогда не любил говорить громких слов. Но бывают дни, от исхода которых зависит жизнь страны на десятилетия. Если мы сегодня пропустим к власти тех, кто к ней рвется… они способны на десятилетия покрыть страну кровавым коричневым занавесом… Дорогие москвичи, я прошу вас сегодня придти на защиту свободы». Как видите, во всем остальном несогласные Гайдар и Явлинский говорили на одном языке, когда речь зашла о защите свободы. Удивительно ли? Оба либералы. На каком языке говорит Илларионов, разоблачающий «предательство» Гайдара и в то же время путающий «кровавый коричневый занавес» с «демократическим институтом», судить читателю.

Другое дело, как мог президент довести дело до того, чтобы судьбу страны решала удача. На этот счет есть одна, странная на первый взгляд, версия. Рассказал мне о ней покойный Дмитрий Антонович Волкогонов.

Он был, конечно, генерал-полковник и советник президента, но мы с ним, как ни странно, были очень близки. Может быть, потому, что оба были писателями, и он очень опасался за свои архивы, даже просил меня увезти часть их в Нью-Йорк.

Как бы то ни было, версия была такая. В начале сентября пришел к нему старый