Ангелология - Даниэль Труссони

По узким улочкам я прошла мимо кладбища, мимо кафе, где люди слушали по радио последние известия о войне, и свернула в переулок, ведущий на рю Гассенди, — мы вместе снимали там квартиру. Мы жили на четвертом этаже, под окнами росли каштановые деревья. Сюда не доносился уличный шум, и ничто не загораживало окна. Я поднялась по широкой лестнице, отперла дверь и вошла в тихую солнечную квартиру. У нас было много места — две большие спальни, узкая столовая, комната для прислуги, смежная с кухней, и большая ванная комната с фарфоровой ванной. Слишком роскошная квартира для студенток. Я поняла это сразу же, как только ступила на натертый паркет. Благодаря связям своей семьи Габриэлла получила самое лучшее из того, что могла предложить наша академия. Почему меня поселили с Габриэллой, было для меня загадкой.

Квартира на Монпарнасе очень сильно повышала мой статус в собственных глазах. Несколько месяцев после переезда я наслаждалась ее роскошью и все время наводила порядок. До приезда в Париж я никогда не видела подобных квартир, а Габриэлла жила в таких условиях всю жизнь. Мы были противоположностями во всем, даже внешне. Я высокая и бледная, с большими карими глазами, тонкими губами и укороченным подбородком — я считала, что это признак северного происхождения. Габриэлла же была брюнеткой и классической красавицей. Она умела заставить других относиться к ней серьезно, несмотря на слабость к моде и романам о Клодине.[18] Я приехала в Париж, получив грант, мне полностью оплатили учебу и питание. Габриэлла принадлежала к одной из старейших и наиболее знатных парижских семей ангелологов. Я была счастлива оттого, что мне повезло учиться у лучших умов нашей науки, а Габриэлла выросла среди них, поглощая их блеск, словно солнечный свет. Я корпела над текстами с дотошностью вола, вспахивающего поле, а у Габриэллы был острый, великолепный, отточенный ум. Я записывала в блокноты каждую мелочь, составляла диаграммы, чертила графики, чтобы лучше запомнить информацию, а Габриэлла никогда не делала пометок. И все же она могла ответить на любой теологический вопрос и уточнить любой мифологический или исторический пункт с непринужденностью, которой мне так недоставало. Мы были лучшими студентками группы, но я всегда чувствовала, что обманным путем проникла в круг элиты, тогда как Габриэлла входила в него по праву рождения.

В квартире все лежало так же, как я оставила утром. Открытый толстый том святого Августина, в кожаном переплете, на обеденном столе рядом с тарелкой с остатками моего завтрака — хлебом и земляничным джемом. Я убрала посуду, отнесла фолиант к себе в комнату и положила на стол среди разбросанных бумаг. Там были книги, которые следовало прочесть, бутылочки чернил и множество наполовину исписанных блокнотов. Я взглянула на пожелтевшие, потрепанные фотографии. На одной были изображены мои родители — крепкие, продубленные всеми ветрами фермеры на фоне холмов, где рос наш виноградник, на другой — моя бабушка, баба Славка. Волосы у нее были повязаны платком по обычаю деревни, в которой она жила. Я так углубилась в разглядывание снимков, как будто не была дома целый год.

Я была дочерью виноделов, беззаботной, застенчивой деревенской девочкой, способной к наукам. Кроме того, я сильно, непоколебимо верила в Бога. Моя мать происходила из семьи виноградарей, ее предки тихо жили, упорно трудясь, выращивали и собирали оксеруа блан и пино гри.[19] Они прятали все семейные сбережения в стены сельского дома в ожидании, когда кончится война. Мой отец был иностранцем. Он иммигрировал во Францию из Восточной Европы после Первой мировой войны, женился на моей матери и принял ее фамилию. А потом взялся за ответственное дело управления виноградником.

Хотя отец никогда не учился, он обнаружил у меня способности к учебе. Как только я начала ходить, он дал мне в руки книги, в основном богословские. Когда мне исполнилось четырнадцать, он устроил меня учиться в Париж, привез на поезде на экзамены в академию, а как только я получила стипендию, отвез меня к месту учебы. Вместе мы упаковали все мое имущество в деревянный сундук, который достался ему от матери. Позже я узнала, что моя бабушка хотела учиться в той же самой академии, и поняла — моя судьба стать ангелологом была предопределена много лет назад. И теперь, когда меня послали найти мою опоздавшую подругу, я усомнилась, что захочу вернуться к жизни своей семьи. Если бы Габриэллы в квартире не было, я бы встретилась с доктором Серафиной в атенеуме одна.

Я вышла из комнаты и заметила движение за матовым стеклом большой ванной в конце прихожей. Дверь была закрыта. Конечно же, Габриэлла там. Странно, если учитывать, что в это время ей следовало присутствовать на занятиях. Ванна, по-видимому, была доверху заполнена горячей водой. Клубы пара заволокли стекло густым молочным туманом. Я услышала голос Габриэллы, но даже не подумала, что она не одна. Я подняла руку, чтобы постучать, и тут увидела золотую вспышку. За стеклом прошла огромная фигура. Я не верила своим глазам, но мне показалось, что ванную озарил мягкий свет.

Я подошла ближе, пытаясь понять, что происходит, и приоткрыла дверь. На полу была разбросана одежда — белая льняная юбка и модельная блузка из вискозы. Рядом с вещами подруги я различила скомканные брюки, поспешно брошенные в сторону. Ясно было, что Габриэлла не одна. Но я не стала отворачиваться, а, напротив, подошла еще ближе. Вглядевшись сквозь стекло, я увидела сцену, которая настолько потрясла меня, что я не могла двигаться, а только, как завороженная, с благоговейным ужасом стояла и смотрела.

В дальнем конце ванной, окутанная клубами пара, стояла Габриэлла. Ее обнимал мужчина. Его кожа была ослепительно-белой, и мне показалось — настолько меня поразило его присутствие, — что она излучает неземное сияние. Он прижимал Габриэллу к стене, словно хотел раздавить ее своим весом, но она не пыталась уклониться. Ее белые руки обвивались вокруг его тела, удерживая мужчину.

Осторожно, чтобы Габриэлла меня не заметила, я отлипла от стекла и сбежала из квартиры. Вернувшись в академию, я некоторое время бродила по залам, стараясь прийти в себя перед тем, как встретиться с Серафиной Валко. Здания академии занимали несколько кварталов и были связаны между собой узкими коридорами и подземными переходами. Это придавало академии мрачную беспорядочность, но сейчас она показалась мне странно успокаивающей, как будто повторяла мое настроение. Здание нельзя было назвать роскошным — лекционные залы были слишком маленькими, а классы почти не отапливались, — но я была увлечена занятиями и не обращала внимания на неудобства.