Лунные дороги - Наталья Аринбасарова

Наконец Наталья Петровна сказала:

— Сашенька, посмотри Егорушкин животик,

Александр Александрович осмотрел Егора.

— Это грыжа — ерундовая операция! Но сейчас я этим заниматься не могу! У меня съезд.

В Москве тогда проходил 24-ый съезд партии, и Наталья Петровна знала, что Вишневский делегат съезда. "Ты понимаешь, Наташенька", — говорила она невестке — "Саша делает сложнейшие операции на сердце, для него пупочная грыжа — пустяк. Пусть лучше ее сделает какой-нибудь молодой, хороший хирург. Он отнесется с большим вниманием к Егорушке". Вот хитренькие дамы и подгадали прийти прямо накануне съезда.

— Нет, нет и нет! — сказал Александр Александрович — Я сейчас занят. Приходите через две недели. Всех Михалковых я буду резать сам!

— Сашенька, — вкрадчиво начала Наталья Петровна — Наташа должна уезжать на съемки, и она хотела бы сделать операцию побыстрее.

— Нет, нет и еще раз нет! Через две недели я освобожусь и все сделаю, — И вдруг до него дошло — А, может быть, вы не хотите, чтобы оперировал я? У вас есть на примете какой-нибудь другой хирург?

— Ой, что ты, что ты, Сашенька! Мы будет счастливы, если ТЫ сделаешь нашему Егору операцию. Для нас это такая честь! — говорила Наталья Петровна, пятясь из кабинета.

— Тогда приходите через две недели!

— Вот, чертяка, догадался! — отойдя от его кабинета на безопасное расстояние, сказала Наталья Петровна, — Ничего не поделаешь, придется ждать две недели! Но не волнуйся — он блестящий хирург. Саша — гений!

Через две недели пятилетнего Егора положили в институт Вишневского. В день операции пришел врач, сделал ему укол. Егорушка очень беспокоился: "Мамочка, ты будешь здесь? Ты никуда не уйдешь?". И вдруг его глазки закатились, сознание затуманилось, и он уснул. Его повезли на высокой каталке в операционную. Наталья бежала следом, ее сводил с ума тонкий скрип колес. Женщина незаметно проскользнула в операционную. С сыночка сняли пижаму, неестественно растянули на столе голенькое тельце, густо намазали йодом животик. Наташа громко заревела, и ее выставили вон.

Плача, она стояла за дверью, наблюдая в щелочку за отлаженным операционным процессом — Вишневского одели, резиново обтянули его тонкие руки, повязали повязку. Хирург взял скальпель. Наталья зарыдала еще сильнее

— Ты чего так убиваешься? — спросил, только что подошедший Андрон.

— А-а-а… Я чувствую, как ему режут животик, чувствую каждое движение врача.

— Ну, да? Интересно, — изумился Андрей — А я ничего не чувствую.

Он потоптался несколько минут и уехал на работу.

Минут через сорок из операционной вышел Вишневский, увидел Наташу.

— Чего, ревешь? Все прошло хорошо. Я сделал такой малюсенький разрезик! — сказал он, отмерив пальцами несколько сантиметров — "Ювелирная работа!".

Повернулся и ушел, оставив растревоженную мать.

Наташа выскочила на ходу из урчащей "Волги", испугав своей прытью Пана Игналика. Взбежала по тяжелым ступеням лестницы, оставляя позади свекровь. "Егорушка! Миленький мой", — уткнулась Наталья в ножки сына. Медсестра меняла повязку, и показала матери шов. Наташа не смогла оценить ювелирной работы знаменитого хирурга Вишневского — по всему животику извивался огромный багрово-бугристый змей. Александр Александрович, как большой хирург, резал, не мелочась. "Вот тебе и "разрезик"!" — сказала подоспевшая Таточка.

В институте отношение к Сан Санычу было благоговейное, разве что не прикладывались к его лотосным стопам. Когда он шел по коридору, поблескивая пуговицами своего генеральского мундира, гордо неся венчанную очками лысую круглую голову, никого не замечая и ни с кем не здороваясь, больные и медперсонал жались к стеночкам. Он был царь и бог. Михалковым, как приближенным к его святейшей особе, разрешалось оставаться на ночь. В мужской палате, где, кроме Егора, было еще двое мужчин, Наталья, сидя на стуле возле сына, коротала ночи. Уходила домой, чтобы приготовить ему поесть и принести чистое белье.

Как-то утром, проводя осмотр больных, Сан Саныч застал Наташу в палате: "Ну, видишь, как я красиво все сделал!" — сказал он, осматривая Егоркин живот — "А ты даже не зашла меня поцеловать". От смущения Наталья крепко обхватила его руками и громко расцеловала. "Ой, а я сегодня не побрился!". Щеки у него были гладкие, благоухающие французским одеколоном от "Carven".

Егор быстро поправлялся, и на третий день он уже ходил с медсестрой по палатам и помогал ей делать уколы. Иногда в своей зелененькой пижамке он стремительно шел через огромную приемную, мимо нескольких секретарш, прямиком в кабинет Вишневского. "Куда ты, Егорушка?" — в ужасе шептали женщины — "Туда нельзя". "Я к самому главному!" — отвечал Егор и, ничуть не робея, входил в заветный кабинет. Там он проводил некоторое время, рассматривая чучела зверей, потом дисциплинированно возвращался в палату. Удивительно, как дети безошибочно чувствуют, что они могут себе позволить!

Андрон давно закончил "Первого учителя". В Москве картина прошла незаметно. Начальству не нравилось, что бай показан в фильме красивым, сильным, работящим, симпатии зрителей невольно отдавались ему, а главный герой — учитель выглядел истеричным, чумазым, безграмотным. Раньше такой непозволительной вольности советским кинематографистам не разрешалось, но спасало всемогущество фамилии.

Уже вовсю шли съемки картины "История Аси Клячиной", и вдруг радостная весть: ""Первый учитель" будет показан в Венеции!". Предполагалось, что супружеская чета прибудет не к открытию фестиваля, а ко дню показа их фильма. "Никаких приготовлений, пока не выяснится точно — летим мы или нет! А то сглазишь!" — сказал Андрей.

За десять дней стало известно, что поездка их состоится. Две Наташи помчались по комиссионным магазинам на поиски ткани для вечернего туалета. В те, не обремененные выбором, времена что-нибудь красивое можно было добыть только в комиссионном магазине. Дамы нашли чудную тонкую парчу серебристую, как иней. "А еще я тебе дам свой отрез лионского бархата!" воскликнула Наталья Петровна. Не каждый день приходится собирать невестку на международный кинофестиваль, поэтому Матенька приложила всю свою изобретательность, перетряхнула весь свой гардероб, чтобы Наташа выглядела: "Comme il faut!". Она нашла портниху, которая за десять дней сшила два вечерних туалета, правда, за работу взяла немыслимые для тех времен деньги. "Ничего, не поделаешь", — сказала Наталья Петровна, — "Платим за срочность!".

Серебристое платье было длинным, красиво задрапированным на груди, а сзади концы ткани лились роскошным шлейфом. К нему Наталья Петровна выдала драгоценную брошь в стиле "рококо", прихотливо украшенную изумрудами, рубинами, сапфирами, к ней прилагались изумительные серьги, свисавшие очаровательными бульбочками. Второе платье из черного лионского бархата сделали коротеньким, 66-ой год щеголял в мини. К нему Наталья Петровна подобрала бриллиантовую звезду и жемчужные серьги.

— А вот это будешь накидывать на плечи, — сказала она, укутывая невестку в шелковистый палантин из голубой норки.

Молодая женщина очень боялась потерять украшения. В прессе писали, что на прошлом Венецианском фестивале у Софи Лорен были украдены все драгоценности. Они придумали сшить маленький мешочек на веревочке, чтобы Наташа могла носить на груди уникальные вещи свекрови. Настя, бывавшая за границей, дала Наталье массу полезных советов.

Наконец долгожданный день наступил. Андрон с Наташей, набив целый портфель баночками с черной икрой и водкой, нагрузившись двумя огромными чемоданами, отправились покорять Италию. В первый раз Наталья ехала за границу, в первый раз ее пригласили на фестиваль, в первый раз ей предстояло увидеть море.

Самолет прилетел в Рим. Наташу поразили итальянки — с чистой солнечной кожей, ухоженными, роскошными волосами, южно-веселые, в них было столько обаяния, грации, жизни! Наталья долго провожала взглядом одну блондинку в коротком платьице. Ее ноги далеко не идеальной формы, были сплошь усыпаны веснушками. Но как она шла! Она шагала так раскованно, сексуально покачивая бедрами, вся, искрясь благодарностью природе, расстаравшейся, творя столь чудный экземпляр.

Из Рима Андрон с Наташей полетели в Венецию. Как и полагается, их встретил сотрудник посольства в сером югославском костюме. На катере честная компания отправилась на остров Лидо, где собственно и проходил международный Венецианский кинофестиваль.

Было пасмурно, легкий катерок рассекал воду, лагуна гостеприимно раскрывала свои бирюзовые просторы. Наталья села на самый краешек кормы. Со всех сторон девушку окатывали пьянящие волны. Наташа, одетая в белый непромокаемый плащ, могла безбоязненно отдаться новым ощущениям. Столько было языческого, первородного в гуле ветра, в соленых брызгах, в мокрых летящих волосах! Ей казалось, что она прекрасная нимфа на носу корабля аргонавтов.