Холмы Рима - Андрей Стоев

Практически сразу его обогнал Кшиштоф. Томек никогда бы не подумал, что толстый Кшиштоф может бежать, перебирая ногами так быстро, что виделось только мелькание. Затем Ржавый снова ощутил спиной дыхание адского ветра, и прибавил ходу, обгоняя толстяка.

Упали без сил они одновременно, уже возле замка старшины. Кроме них, спаслось ещё двое салаг, стоявших в хвосте состава. В этот день Томек Дуда, собрав свои пожитки, вернулся обратно в свою деревню.

* * *

— Для меня всё же очень непривычно видеть тебя с этой стороны, мама, — признался я.

— Осуждаешь меня? — бросила на меня острый взгляд мать.

— Ни в коем случае, — отказался я. — Тем более что именно на тебя я и рассчитывал, больше мы ничего им не могли противопоставить. Просто я привык считать тебя образцом доброты и сострадания, и видеть тебя такой для меня странно и непривычно.

— Ты считаешь медикусов добряками, Кеннер? Напрасно. Мы видим столько страданий, что перестаём на них реагировать. Равнодушие — это наша защитная реакция и наша профессиональная болезнь. Никогда не доверяй участию медикуса, это всего лишь маска. Нам ведь не так уж редко приходится действовать против интересов больного. К примеру, ты знаешь, что лекарка обязана блокировать репродуктивную функцию носителя наследственного заболевания?

Что-то это попахивает фашизмом. Помнится, они тоже принудительно стерилизовали больных. Правда, только психических, но разницы, в сущности, никакой. По всей видимости, клятва Гиппократа здесь в обиход не вошла. Впрочем, и там у нас мало кто воспринимает её всерьёз.

— Не берусь судить о целесообразности, — заметил я, — но с морально-этической точки зрения это выглядит очень сомнительно. Как можно лишать человека возможности оставить потомство?

— Это закон, — пожала плечами она. — К примеру, кое-где практикуется законодательное ограничение рождаемости — как это выглядит для тебя с морально-этической точки зрения? Или вот лекари не всегда могут вылечить бесплодие, но тебя же не возмущает факт, что бесплодные не могут оставить потомство?

— Это другое, — возразил я. — Одно дело, когда это результат случайности, ошибка природы, и совсем другое, когда это осознанное решение постороннего человека.

— Не берусь судить, что в природе случайность, а что нет, — заметила мама, — но я не вижу принципиальной разницы между этими случаями. Медикусы просто фиксируют решение природы о том, что данный индивидуум не может оставить здоровое потомство. Если уж ты взялся апеллировать к этике, взгляни на это с другой стороны. Кто будет оплачивать лечение ребёнка с наследственным заболеванием? Разве это не безответственно — рожать заведомо больных детей?

— Почему ты не допускаешь, что родитель сможет оплатить лечение ребёнка?

— Зачем все эти сложности в таком случае? — удивилась мама. — Можно просто оплатить своё лечение у целительницы, тогда блокировка снимается. Закон всего лишь препятствует рождению заведомо больного ребёнка. Кеннер, меня беспокоит твоё отношение. Ты сложнейшую проблему общества сводишь к переживаниям отдельного индивидуума. Для руководителя, от которого зависят тысячи людей, это совершенно непозволительно.

— Ну, руководство людьми не должно исключать моральные нормы, — не согласился я.

— Это замечательно, что для тебя важны моральные нормы, но ты смотришь на ситуацию слишком однобоко. Ты рассматриваешь только права больного, но почему-то забываешь, что у его детей тоже есть права. Вот недавний пример: оба родителя не больны, но несут дефектный ген. Первый ребёнок также носитель дефектного гена, но он здоров, а вот второй родился с муковисцидозом. Мать отказалась забирать его после родов, и он попал в приют. Что твоя мораль говорит по поводу этого случая?

— Выглядит не очень хорошо, — признал я.

— Согласись, что страдания его родителей, которым после этого запретили иметь детей, не идут ни в какое сравнение со страданием их брошенного ребёнка. Ему, правда, повезло, что он в конце концов попал в мою лечебницу, но ведь туда попадают далеко не все. Да и будучи вылеченным, он всё равно остался брошенным.

— Моё суждение было поспешным, — признал я. — Я уже не уверен, что будет правильным в такой ситуации.

— У этой проблемы есть более глобальная сторона — кроме прав родителей и ребёнка, есть ещё права общества, — продолжала мама. — Давай рассмотрим этот вопрос немного шире, отвлекаясь от судьбы какого-то конкретного человека. Если мы позволяем бесконтрольное рождение детей с наследственными дефектами, то это прямой путь к вырождению популяции. Раньше за этим следили боги — вот у них были действительно жестокие методы чистки генофонда. Отдельный человек для богов значит меньше, чем ничто. Сейчас мы стали заботиться о чистоте генов сами — не даём появляться дефективным детям, лечим больных, проводим профилактику. Но боги за нами приглядывают, и стоит нам перестать следить за генетической чистотой, этим займутся они. И нам это не понравится, можешь быть уверен. Причём это даже не худший вариант. Самый плохой вариант — это когда за генофондом никто не следит, тогда дело рано или поздно неизбежно кончится вырождением популяции. Поставь себя на место того же князя — выберешь ли ты интересы тех, кто не в состоянии оплатить лечение своих наследственных заболеваний, если за это впоследствии придётся заплатить возможным вырождением своего народа? Правитель не может позволить себе действовать исходя из эмоций.

Глава 13

Остальную Польшу мы проехали без каких бы то ни было проблем, с единственной остановкой во Вратиславии. Но и там вратиславский воевода никак себя не проявил и как будто нас вообще не заметил. Станционные службы без малейших задержек обеспечили нас всем необходимым и немедленно отправили дальше. Возможно, брудненский воевода был единственным разбойником в Польше, хотя я скорее поставил бы на то, что местные каким-то образом уже узнали о случившемся и предпочли с нами не связываться.

Прага встретила нас зимней моросью. Наш поезд завели на специальную стоянку для литерных поездов, далеко от здания вокзала, который от литерного перрона не был даже виден. Лишь издалека слышались какие-то объявления для пассажиров на немецком, из которых до нас доносились только отдельные слова. По отзывам, этот самый старый пражский вокзал на Панкраце был жемчужиной старинного зодчества, но он меня не заинтересовал — я достаточно равнодушно отношусь к архитектуре, да и не думаю, что здешняя Прага так уж сильно отличается от той.

— Будем заниматься туризмом? — поинтересовалась ещё не до конца проснувшаяся Ленка.

— А ты хочешь? — спросил я.

В ответ она настолько заразительно зевнула, что я сам зевнул в ответ, а мама засмеялась.

Надо отметить, что хотя Прага не особо отличалась, сами чехи были заметно другими. В том мире гуситские