Бронекатера Сталинграда. Волга в огне - Владимир Першанин

– Все я понимаю.

Еще раз уточнили место высадки. Вскипятили три больших термоса сладкого чая, боцман Валентин Нетреба приготовил ящик сухарей.

– Можно выделить тушенку, – скреб он затылок, – но фельдшер Репников не советует. Набьют пустые животы, умереть могут. А чай с сухарями самое то.

Костя Ступников сидел в рубке вместе с Морозовым, Валентином Нетребой и рулевым. Отогревался. В башне его сильно продуло сквозь амбразуры холодным ветром. За пулеметами временно находился Федя Агеев.

Ждали темноты. Орудия с правого берега вели пока еще редкий огонь. Развернутся в темноте, когда пойдут суда и начнется переправа. Подошли «Быстрый» и «Прибой», которые помогали перевозить оборудование ремонтной базы. Ужинали на катерах. Принесли в ведрах кашу с мясом, чай. Стряпуха Настя, которая вместе с двумя другими женщинами продолжала готовить еду, поставила ведра, закутанные в тряпки.

– Ешьте. Я с вами посижу, если не возражаете.

– Садись, – пригласил Морозов. – Может, перекусишь?

– Нет. Я напробовалась, пока готовила. Лучше покурю.

Приходили матросы, Настя накладывала им горячую пшенную кашу с кусочками баранины. Закуривая папиросу, которой угостил ее Морозов, посмотрела на Костю, с аппетитом работавшего ложкой.

– Вкусная каша?

– Да. Я такую люблю.

– Спасибо, хоть похвалил, а от наших морячков благодарности не дождешься. Если облапать да прижать, это всегда пожалуйста. Умнее ничего придумать не могут.

– А для чего мы тебя еще держим? – смеялся Валентин Нетреба.

– Помолчи уж, кавалер. Проголодался, Костя?

– Есть немного. Обедали утром, а после только сухари грызли.

– Давай подложу еще каши. Надька-то пишет что-нибудь?

– Нет пока писем. Да времени не так много прошло.

– Скучаешь?

При этих словах глянула на Костю так, что тот поперхнулся и покраснел.

– Некогда скучать, – постарался как можно беззаботнее ответить старшина Ступников. И невольно посмотрел на Настю. В полутьме рубки поблескивали ее глаза. Взгляд был какой-то странный, а красивые губы слегка улыбались.

– Ну и правильно. Чего скучать.

– Эй, девушка, ты мне парня не порть, – откладывая в сторону котелок, погрозил ей Валентин ложкой.

– Тебе-то что? Ты женатый, а наше дело холостое. Никто никому не обязан.

Мичман Морозов только посмеивался, глядя, как стушевался Костя. Когда закончили ужин, Настя попросила его:

– Помоги, Костя, ведра и посуду на берег отнести. Не возражаешь, Николай Прокофьевич?

Мичман не возражал, но сказал, чтобы старшина Ступников долго не задерживался. А Валентин снова погрозил ей ложкой:

– Смотри у меня!

– Смотрю, смотрю! Бери ведра, Костя.

Непонятно почему, у него сильно билось сердце. Костя послушно шел вслед за красивой Настей. Отойдя метров пятьдесят, остановились.

– Ставь ведра на землю. Дальше я сама донесу.

И встала вплотную, лицом к лицу с растерянным парнем. Придвинувшись еще ближе, улыбнулась:

– Поцелуй, что ли, на прощание.

Костя прижался губами к холодной щеке, однако Настя, притянув его ближе, вдруг крепко поцеловала в губы. Поцелуй длился долго, и тело женщины прижималось к нему так, что перехватило дыхание. Он обнял Настю и жадно стал целовать, забыв про все. Женщина тихо ахала, прижимаясь еще сильнее.

Костя, одуревший от такой близости, наконец отшатнулся. Настя погладила его по щеке:

– Нравлюсь?

– Да, – выдавил Ступников.

– Ты мне тоже глянулся. А говоришь: Надя, Надя… будто других женщин нет. Береги себя. Увидимся завтра.

И снова крепко поцеловала в губы. Настя не спрашивала, согласен ли Костя, она решала все сама. Ступников возвращался на катер слегка ошалевший. Словно что-то перевернулось. Он хотел и одновременно боялся завтрашней встречи. Было стыдно перед Надей и тянуло к Насте. Он совсем не думал о предстоящей ночи, вражеских снарядах и неуютной холодной реке, которую предстояло пересечь несколько раз.

Выгрузили сто пятьдесят бойцов пополнения, ящики с боеприпасами, какие-то мешки, тюки с теплой одеждой. К сходням кинулись было раненые, но их оттеснил комендантский патруль:

– Нельзя! Специальный рейс.

Раненые отступили. На трап взбирались люди в странной одежде. При свете ракет виднелись впалые лица женщин и детей, прошел старик, опираясь на палку. Одеты они были в подрезанные солдатские шинели, прожженные телогрейки, дети подвязаны платками или обычной мешковиной. И почти все несли узлы, баулы, небольшие тюки.

– Что там? – спросил Валентин, удерживая одну из женщин за рукав. – Не берите ничего лишнего. Нельзя катер перегружать.

– Какое же это лишнее? Там два одеяла, трусишки, носки запасные да кастрюли с тарелками. У нас все сгорело, только это и осталось.

Валентин отступил, давая ей пройти, и продолжал считать беженцев. Когда счет перевалил за сотню, стал отбирать наиболее тяжелые вещи. Не вступая в спор, бросил на берег громоздкий чугун. Отобрал у одной из женщин самовар и большую сковороду.

– Из-за ваших железяк не сможем всех вывезти.

Но оставил тесно скатанный матрас. Без этого действительно сейчас не обойтись. С удивлением заметил, что двое подростков одеты в немецкие теплые куртки с орлами на груди.

– Где взяли?

– В развалинах. Там фрицев много лежит, только остальных до нас раздели, – ответил подросток, а второй, не выдержав, достал из-за пазухи небольшой пистолет и похвалился:

– А у меня вот что есть. «Вальтер», настоящий.

– Эй, шкет, а ну дай сюда! – потянулся к нему Валентин, но мальчишки исчезли в сутолоке.

Всего набралось сто шестьдесят человек, в том числе тридцать пять детей. В трюмы беженцы лезть боялись, особенно дети, приходилось заталкивать силком.

– Нельзя на палубе, – объясняли матерям. – Начнется обстрел, осколками поранить может.

– А внизу лучше, что ли? Как в гробу. Если снаряд врежет, живьем ко дну пойдем.

– В этой воде все равно не выплывешь, – объяснял санитар Скворцов. – В трюме безопаснее. Быстрее шевелитесь, отходить сейчас будем.

Хрустя сапогами по льду, подступил майор-военврач:

– Возьмите раненых хоть человек двадцать. Доходят люди. Их в госпиталь срочно доставить надо.

– Не могу, – покачал головой Морозов. – Мне хоть какой-то запас хода для маневра нужен. Детей везу. – И чтобы прекратить бесполезный спор, дал команду отчаливать.

Боцмана Валентина Нетребу дергал за штаны мальчишка лет шести:

– Дяденька матрос, дай сухарик!

– Сейчас сладким чаем поить всех будем с сухарями.

Но через пять минут стало уже не до чая. С правого берега, как всегда, вели обстрел орудия и минометы. Морозов приказал дать полный ход и сам встал за штурвал, одновременно отдавая команды в машинное отделение. Мичман уже хорошо изучил привычки немецких артиллеристов и обладал интуицией, которая часто спасала катер.

– Уменьшить ход!

Винты работали, поднимая за кормой бурлящий вал. Скорость резко упала, а два снаряда рванули на том месте, где мог оказаться «Смелый» с его прежней скоростью. Звякали осколки, по палубе металось несколько женщин и мальчишек, которых не удалось загнать в трюм.

– Убрать с палубы лишних! – кричал Морозов. – Перебьют, в бога мать!

Валентин Нетреба, санитар Максим Скворцов и еще двое матросов ловили растерянных напуганных людей, бесцеремонно заталкивали в трюм.

– Тут темно! Страшно! – молотил кулаком по металлу и рвался кто-то наверх.

– Зато безопасно.

Снаряд ударил рядом с бортом. Взрывной волной катер повалило на левый борт, леерное ограждение возле рубки перебило и скрутило петлей. Снизу кричали десятки голосов, звали на помощь. Устойчивый катер снова встал на киль, а в трюм нырнул санитар Скворцов.

Отчасти помогал туман, хоть и не слишком густой, но размывающий силуэт судна. Костя развернул башню стволами к берегу, но Морозов отдал категоричный приказ огня не открывать.

– Ничего мы этим батареям не сделаем, – бормотал он, выворачивая штурвал. – Только себя вспышками выдадим. Еще метров пятьсот, и они нас в тумане потеряют.

Но снаряды продолжали падать, хотя и не прицельно. Скворцов накладывал шину на сломанную руку одной из женщин и материл ее, не стесняясь детей:

– Чего ты, клуня, по палубе металась? Нашла на задницу приключение. Теперь будешь с гипсом ходить.

– А где мне его наложат? – спрашивала напуганная женщина в обрезанном мужском пальто.

Вокруг нее жались две девчонки лет десяти-двенадцати, закутанные, как колобки. Обе шмыгали носами, а одна, которая постарше, спросила Скворцова:

– Дяденька доктор, маманя не умрет?

– Нет, не умрет. Под Красной Слободой санбатов хватает, найдете какой-нибудь. Загипсуют твоей матери руку, не откажут.

Морозов привел катер не к причалам, где всегда падали снаряды, а в небольшой затон.

– Здесь безопаснее, – объяснил беженцам мичман. – И перекусите перед дорогой.

Чай пили из кружек, мисок, котелков, макая туда сухари. Электрик наладил в трюме и кубрике свет, плотно закрыв иллюминаторы. Даже при тусклом свете было видно, как истощены люди. Глаза ушли глубоко во впадины, кожа была землистого, неживого цвета. Видя, как быстро исчезают сухари и чай, Морозов спросил боцмана Нетребу: