Белые лодьи - Владимир Афиногенов

— Сы-н импе-ра-то-ра? — заикаясь, спросил Зевксидам. — Самого императора? — снова удивленно переспросил мальчик.

— Да, да, самого… — раздраженно сказал настоятель и ткнул ему в губы руку для поцелуя.

С трепетом мальчик ожидал вечера. Закутавшись в простыню, взяв ножницы, он отправился в назначенное время в монастырскую терму. В ней никого не было. Он сел на каменную лавку и стал ждать.

И вот из парной появился среднего роста юноша, полноватый, с огромными карими глазами и круглым женским лицом. И вдруг таким же женским голосом он обратился к Зевксидаму:

— Здравствуй, малец… Это ты будешь стричь мне ногти?

— Я, благочестивый…

— Ну что ж, приступай. — И он полоснул по лицу Зевксидама умным обжигающим взглядом, сел на лавку и свесил до полу пухлые ноги.

Зевксидам стриг ногти и не смел взглянуть в карие глаза юноши. Закончил на одной ноге, принялся за другую, поднял голову — сказать, чтобы он поставил ногу на колено к нему, и в разрез между простынями увидел в паху юноши зловещий красный шрам… Кровь похолодела в жилах мальчика: он понял теперь, отчего у юноши такой писклявый голос…

Да, сын императора Михаила Рангава Никита, нареченный в монашестве Игнатием, был в четырнадцать лет оскоплен по приказу Льва V Армянина. Оскопленному нечего было рассчитывать на императорскую корону.

Десятилетний Зевксидам искренне пожалел юношу и заплакал, слезы так и полились по его щекам. Это очень тронуло Игнатия, он подружился с мальчиком, приблизил его к себе и, когда искалеченный отец его вернулся, все сделал для того, чтобы настоятель взял бывшего воина византийской конницы в монастырскую конюшню ухаживать за лошадьми. И даже потом, став на воле Феодоры константинопольским патриархом, Игнатий не забывал Зевксидама и его отца — Зевксидам стал лохагом при дворце, а отец — личным конюхом патриарха, и в этой должности он и поехал с ним в ссылку, когда духовная власть при императорском дворе перешла к Фотию.

В терме Сулеймана бродил неповторимый дух, сдобренный восточными благовониями. Зевксидаму сразу захотелось сходить в парную. Но он поборол это искушение, лишь разделся, закутался в простыню и в зале, где был устроен бассейн, стал ждать Ктесия и Асафа.

Лился через широкие оконные стекла под потолком красный закатный солнечный свет, багрово окрашивающий мраморный пол и мозаичный пол бассейна, на котором были изображены две купающиеся женщины с парящими над головами птицами. Вода в бассейне слегка колыхалась и, тоже окрашенная в багровый цвет, напоминала кровь. Много крови. Зевксидам даже зажмурился на какой-то миг, чтобы отогнать это видение.

Он — воин, его работа убивать, он привык к ней, и потоки крови его не пугали… Но в какие-то минуты, когда грек оставался один и что-то такое, как сейчас, похожее на кровавое озеро, колыхалось перед глазами, он вспоминал о загубленных им многочисленных жертвах.

А с чего, собственно, началось?..

С крупного мохнатого монаха, похожего скорее на палача, чем на священнослужителя, этакого носатого хама, заросшего рыжими волосами, с руками длинными и жилистыми.

Он давно плотоядно смотрел на чистенького кудрявенького мальчика и — то ли не знал того, что тот пользуется благорасположением самого сына императора, пусть и поверженного, но находящегося не где-нибудь, а в обители спасения сторонников Феодоры — Студийском монастыре, то ли похотливая страсть захлестнула разум монаха, — однажды в парной он накинулся на Зевксидама, повалил его на живот и… юркий малец успел выскользнуть, сдернуть с набедренного шнурка ножницы и вонзить их в самый пах мохнатому хаму. Тот взревел, аки бык, замолотил ногами по доскам парной и к вечеру сдох.

Когда доложили об этом настоятелю монастыря, тот долго и удивленно смотрел на аккуратного мальчика, трясущегося как в лихорадке, и сказал наконец:

— Да-а, сынок… Но ты не дрожи, не трепещи, такой ты нам больше нужен… А того, паскуду, бросьте за монастырский вал, пусть его собаки гложут.

А сын императора Никита, уже давно принявший монашеское имя Игнатий, звонко, раскатисто рассмеялся, вынул из-за пояса кожаный мешочек, отсчитал два византина и, странно посверкивая глазами, протянул их Зевксидаму…

Студийский монастырь, построенный консулом Студием, прибывшим из Рима в 459 году, южным крылом, где размещался детский приют, выходил к морю, и по ночам в непогоду Зевксидаму слышались глухие свирепые удары волн; такие же житейские волны сотрясали временами и всю империю, и каждый человек, независимо от его звания и положения, одинаково ощущал эти конвульсии. Как правило, волны эти рождались во дворце, выходили наружу и расходились кругами по Византии, достигая самых отдаленных ее окраин. Так происходило во времена всех правителей, и церковники способствовали распространению этих волн с не меньшей, а, может быть, даже с большей, чем чиновники, силой.

Монахи-студиты придерживались иконопочитания, они были ревностными противниками иконоборцев, вот поэтому так сразу поддержали власть Феодоры, но уже к тому времени и среди иконопочитателей четко определились две партии, которые в борьбе между собой нередко пускали в ход тайные орудия убийства — яд и кинжал.

Когда Феодора назначила Игнатия патриархом, Зевксидам уже стал настоящим убийцей — убрал на тот свет не один десяток людей, неугодных студитам. К этому времени ничего от кудрявенького чистенького мальчика уже не осталось, он давно обрел черты и внешность сурового воина, каким мы и увидели его впервые на диере «Стрела».

День посвящения Игнатия в патриархи Зевксидаму запомнился особенно — он убил тогда сразу трех человек.

Жил в Константинополе епископ сиракузский Григорий, по прозванию Асвеста. Его кафедральному городу грозило арабское завоевание, поэтому он и находился в столице Византии. При посвящении он по своему чину одним из немногих должен был находиться рядом с будущим патриархом. Как только Игнатий увидел Асвесту, он приказал ему удалиться, обвинив в том, что он бросил своих прихожан. И это было сделано публично, при таком торжественном церковном собрании.

Григорий, оскорбленный до глубины души, с гневом бросил на пол свечи, которые держал в руках, и вслух обозвал патриарха «волком».

Вечером на конюшню прискакал посыльный от Игнатия. Он уведомил обо всем Зевксидама и передал ему повеление патриарха убрать Асвесту и его слуг, когда он поедет в морской порт, чтобы сесть на корабль, отплывающий в Сиракузы.

Зевксидам со своими головорезами напал на повозку Асвесты, но в ней Григория не оказалось: он просто выслал своих слуг с вещами вперед, а сам по тайным делам задержался в Константинополе. Надо сказать, что церковное собрание вместе с сиракузским епископом покинули епископ Петр сардийский и Евлампий анамейский и другие клирики. В лице Григория Асвесты Игнатий нажил себе сильного врага: епископ сиракузский и его приверженцы стали сильной опорой той могущественной византийской иерархической партии, которая стала известна впоследствии под именем фотиан, то есть сторонников будущего патриарха Фотия, начертавших на своих знаменах: «Не идти против течения, а управлять течением во имя благоденствия церкви и государства».