Как нашей стране доставались Победы - Станислав Аверков

…Зимой на Байконуре свирепствовали сорокоградусные морозы да и еще с жестокими ветрами. Отопление на нашей площадке 43, где мы жили во время работ над ракетой, было настолько плохое, что мы старались селиться в комнаты, находившиеся на южной стороне нашей гостиницы «Люкс». Южные отапливало солнце, а северные превращались в настоящий холодильник. В тот заезд на полигон наш номер на четверых командированных был на северной стороне гостиницы. Ложились мы спать в своих меховых куртках, на голове – меховые шапки. Однажды, когда прилетел наш самолет, часть наших днепропетровских испытателей ракет должна была отправиться на этом самолете домой. Наши счастливые коллеги, закончившие свои полигонные миссии, должны были освободить свои номера и даже на южной стороне гостиницы. Кто из «северян» переселится в них? Конечно, нашлись самые шустрые. Среди тех из нашей комнаты, кто был в это время в «Люксе», оказались шустрыми конструктор Довгалов и я. В это время Володя Дедюшко находился на одном из измерительных пунктов (сокращенно «ИП»), регистрировавших информацию о полете ракеты. Переселившись, Довгалов и я решили пошутить с Володей Дедюшко и оставили в покинутом нами номере записку:

«Володя! Мы улетели в Днепропетровск».

Решили, что общительный Володя, вернувшись из ИПа и прочитав записку, заглянет во все южные комнаты, все же обнаружит нас и приготовленное для него место рядом с нами. Но оказалось, что Володя вернулся слишком поздно, гостиница уже погрузилась в сон. Прочитал нашу записку и улегся спать, не раздеваясь.

Утром я, не обнаружив в нашей комнате Володю, сразу же побежал в наш старый номер и увидел потрясающую картину. На кровати лежал Дед Мороз! Шапка, воротник меховой куртки, усы были белыми от инея. Не хватало только бороды. Ресницы у Дед Мороза были белыми от инея!

– Предатели! – гневно прошептал Володя. – Я на вас сочинил эпиграммы:

Не встречал я нахаловПосильней, чем Довгалов,Мою жизнь исковеркав,Меня предал Аверков,Самым верным из членовОстался лишь Хренов.

– Володя! Прости! Как же это мы не сообразили, что пуск ракеты может задержаться и ты вернешься не в шесть вечера, а только заполночь!

Прибежал Хренов с чайником кипятка, примчался Довгалов. Сообща мы перенесли Володю на приготовленную для него «южную» кровать. Уселись вчетвером за «южным» столом.

Чаевничали. Володя сказал:

– Если бы такое произошло в партизанском отряде, то вам бы не поздоровилось, ведь все мы – партизаны были вооружены!

И рассказал нам о своей партизанской юности.

Владимир Николаевич был известен в КБ «Южное» не только как телеметрический асс. На его груди сияли медали «Партизану Отечественной войны» и «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 г.г.». В отличие от нас – молодых ракетостроителей – он в юношеские годы участвовал в партизанском движении, развернувшемся на территории Белоруссии.

В Белорусской энциклопедии его матери были посвящены отдельные строки, ведь в те тяжелейшие годы она была одной из тех белорусских женщин, кто в тылу врага смело поднялся на борьбу с фашистами.

Ошеломляющую историю рассказала мне эта удивительная семья.

В годы войны она сыграла особую роль в судьбе одного из творцов советской внешней политики. Той политики, многое из которой даже сегодня скрыто в стальных сейфах, доступ к которым приоткрывается в наше время лишь немногим.

Александра Ивановна Столярова и ее будущий сын ракетостроитель Владимир Николаевич Дедюшко раскрыли передо мной одну из интереснейших страниц истории страны.

Знаком я был с семьей Дедюшко несколько десятилетий. Его мама была милой седой старушкой. Жила она в семье сына Володи на днепропетровской улице Рабочей невдалеке от ракетостроительного завода «Южмаш».

Как-то был я в этой интересней семье в гостях. Жена Володи Донара (тоже ракетостроитель) накрыла стол. Началась задушевная беседа. Ну как же было не обойтись без моих расспросов о партизанских буднях этой семьи!

Показал я им газету «Известия». Прочитал вслух:

«ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ДИПЛОМАТА.

Подшитое в МИДовскую папку письмо написано от руки. Почему? Не было времени на перепечатку? Не хотел чрезвычайный посол знакомить с содержанием машинистку? Можно только гадать. Почерк трудный для прочтения, нервный, видно, что писавший очень торопился.

«Секретно.

Заведующему Вторым западным отделом Вайнштейну.

Положение отчаянное. На близком расстоянии прямо тяжело видеть, наблюдать бездеятельно гибель живых и часто очень ценных товарищей, жертвующих собой в обстановке, исключающей даже возможность сопротивления, активной борьбы… Очень прошу вас: проработайте, подайте докладную записку руководству, но не ограничивайтесь устным докладом по инстанции».

Это последнее сообщение из Праги полномочного представителя СССР в Чехословакии Сергея Сергеевича Александровского, отправленное дипломатической почтой. Достаточно взглянуть на дату -15 января 1939 года, чтобы понять, почему автор нервничал и спешил. Несколько месяцев тому назад союзники Чехословакии – Великобритания и Франция отреклись от нее в Мюнхене. По соглашению, название которого во многих языках стало синонимом предательства и коварства, от Чехословакии отторгли около 20 процентов ее территории. Было уже ясно, что Гитлер не остановится на этом…

Через несколько дней сам полпред по срочному вызову руководства вылетит в Москву и уже больше никогда не вернется в Прагу. В Москве он будет побуждать правительство более энергично спасать друзей, хоть чем-то облегчить участь Чехословакии.

Казалось бы, Советскому Союзу не в чем себя укорять. В сентябре 1938 года, за считанные дни до подписания Мюнхенского соглашения, заместитель наркома иностранных дел СССР В. Потемкин направил полпредам СССР в Германии, Польше, Италии, Венгрии и Румынии срочную телеграмму, в которой приказал немедленно уничтожить все секретные документы, кроме шифров, и приготовиться в случае необходимости уничтожить и шифры. Не нужно быть дипломатом, чтобы догадаться, что означают такие телеграммы. Указание Потемкина говорило о том, что СССР допускал возможность если не войны, то уж по крайней мере серьезного конфликта с этими государствами. На западных границах были приведены в боевую готовность несколько дивизий.

Вот на какие меры шел СССР в поддержку Чехословакии, несмотря на то, что договор СССР с Чехословакией, заключенный при активном участии Александровского в 1935 году, предусматривал оказание помощи только при условии, что такую помощь пожелает оказать Праге ее главный союзник Франция. Париж, напротив, подталкивал Чехословакию к капитуляции. А сама Прага фактически отказалась от нашей помощи и предпочла принять условия Мюнхена.

Читаю папки "Референтура по Чехословакии" тридцатых годов. Читаю, и пытаюсь понять, как соотносится личная драма Александровского с крутыми переломами эпохи, выбрасывавшими из колеи нормальной жизни (а часто и из жизни вообще) миллионы людей.

Читаю и будто слышу – голос умного, тонкого человека, отчаянно, на пределе возможностей, защищающего интересы своего государства. И все же именно в 1939 году Александровский становится вдруг больше не нужен советской дипломатии. Почему? Еще совсем недавно нарком Литвинов спрашивал его: где бы он хотел работать дальше, в Бухаресте или в Варшаве? И Александровский убедительно объяснял, почему Варшава в этом смысле была бы предпочтительней… И вдруг вот так – не нужен, выброшен без особых церемоний. Смотрю на решительную подпись Молотова под словами "Надо бы тов. Александровского уволить из НКИД" и думаю: неужели не дрогнула рука, и не стало ни на секунду жалко по крайней мере ценного работника, если уж не человека?

Молотов давно был лично знаком с Александровским, не понаслышке знал о его опыте, успехах его дипломатической деятельности в Берлине и работы – в качестве полпреда – в Литве, Финляндии и особенно в Праге. Возможно, он даже читал автобиографию Александровского, написанную им 30 января 1937 года. Читаю ее сегодня и я, пытаясь понять, что в ней могло вызвать неудовольствие.

… Судя по воспоминаниям современников, Александровский был в тридцатые годы одним из самых популярных дипломатов в столице Чехословакии. В совершенстве владея языком ("В Словакии меня принимали за силезского чеха, на Моравии за словака, а в Чехии за чехословацкого немца", – пишет он в одном из писем М. Литвинову), тонко чувствуя и языковые и политические нюансы, он легко вступает в контакт с представителями разных слоев, умеет и сострить и незаметно направить разговор в нужное русло, и "отбить" словесную "атаку". Он смог установить близкие, доверительные отношения с Эдуардом Бенешом – сначала министром иностранных дел, а потом и президентом Чехословакии. (Эта близость много лет спустя будет поставлена Александровскому в вину, когда его бездоказательно обвинят в том, что он якобы передавал получаемую от Бенеша сверхважную информацию, не только в Москву, но и в Берлин).