О доблестном рыцаре Гае Гисборне - Юрий Никитин

Джозеф посадил Гая среди благородного сословия на скамье второго ряда, от принца отделяет всего семь человек, а это значит, ему досталось очень почетное место.

Соседи справа и слева покосились на Гая с недоумением, но уважительно. Здесь родовитые и могущественные, но если его сажает сам Джозеф Сэмптон, личный секретарь его высочества, который ничего не делает сам, а только по приказу принца Джона, то это явный знак о появлении нового из числа сильных мира сего…

Сосед слева сразу же сказал дружески:

– Я Эдвард Энтони, граф Куртрэ. Обратите внимание вон на того с черными перьями на шлеме. То ли траур у него, то ли стремится так привлечь внимание, хотя уже привлек более достойным образом, ссадив подряд троих достойных бойцов…

– Спасибо, – поблагодарил Гай, – обязательно присмотрюсь.

На противоположной от королевской стороне ложи красочно одетый мальчишка полез на высокий столб с семью рядами поперечных досок с крючками, на самой нижней вывешен длинный ряд щитов рыцарей, пожелавших принять участие в турнире.

После первых стычек несколько щитов перебрались на вторую снизу доску, подъем каждого нового зрителя встречали довольным криком и рукоплесканиями, и сейчас мальчишка с усердием тащит щит победителя на самое высокое место.

На поле снова сшиблись, потом снова, собравшиеся неистовствуют по обе стороны поля, как благородное сословие, так не очень: одинаково перекошенные морды, и такой энтузиазм, словно удалось оттеснить Саладина и отбить у него великий Иерусалим, заветную цель Крестового похода.

Сэр Эдвард Энтони бурно реагировал на появление каждого бойца, орал, вскрикивал, хватался за голову, вопил, подбадривал, стучал по толстому бревну ограды, Гай вдруг подумал дико и неуместно, что эти люди как-то живут, совершенно не думая ни о каком Иерусалиме, который нужно отвоевать у наступающих врагов, они даже не понимают, что они не совсем люди, а что-то, так и не успевшее стать людьми, потому что люди отличаются от животных вовсе не тем, что придумали одежду и цепляют на себя золотые цепи…

Наконец он заметил, что одни участники турнира вызывают больше восторга у женщин, как вот граф Дидье Летт и барон де Борнь, причем барону больше рукоплещут замужние дамы, а графу – юные девушки, барона Кристофера Бэлдора приветствуют бурно ремесленники, он им дал льготы, на его землях уже разместились, по слухам, целые гильдии, а вот когда появились суровые и замкнутые рыцари ордена тамплиеров, им рукоплескал сам принц, а вместе с ним и все его окружение.

Он поймал на себе пристальный взгляд, повернул голову и успел увидеть, как девушка, сидящая рядом с мужчиной, тут же начала рассматривать с преувеличенным вниманием турнирное поле.

Граф Вальтер со своей прекрасной дочерью Вильгельминой, их не узнать с ходу, он в невероятно пышном и дорогом костюме, весь в золоте, золотая цепь на груди, а его дочь в малиновом платье, жемчужное ожерелье на груди, волосы на этот раз целомудренно убраны под платок, но настолько прозрачный, что драгоценное золото волос победно покоряет сердца мужчин даже сквозь такую символическую преграду.

Гай на всякий случай улыбнулся в их сторону и обратил внимание на цель своего приезда, принца. Тот бурно реагирует, что-то выкрикивает, но в общем шуме не слышно, хлопает ладонью по широкому дереву подлокотника, а когда что-то уж очень нравилось, то стучит часто и сильно. Гаю с его подозрительностью показалось, что очень уж вкусы Джона совпадают со вкусами большинства, а если бы народ помалкивал, то принц, наверное, и не знал бы, кому аплодировать, вот что значит сидеть в королевском кресле и быть вынужденным угождать даже вилланам, ремесленникам и прочему люду, чтобы те считали его своим властелином.

Он присматривался к подсчету очков и без подсказки понял, что одно очко дают, если копье сломано о корпус противника, два – о его щит, три – если противник сброшен с седла. Но в корпус целят только новички, что с трудом удерживают копье горизонтально, для опытного бойца это позор, большинство бьют в щит, турнирный втрое меньше по размерам боевого, хотя впятеро толще и крепче.

В шлем почти никто не бьет, копье обычно соскальзывает, из-за чего и опытные бойцы теряют хватку, не говоря уже о том, что всадник в момент удара может чуть сместиться в сторону, а это уже стопроцентный промах…

Это не Франция, сказал себе еще раз, когда увидел, как сшиблась очередная пара. Просто одинокие рыцарь с одной стороны поля и рыцарь с другой понеслись навстречу друг другу с опущенными копьями и ударили ими друг друга.

И все. Никаких бегущих позади каждого оруженосца и слуг, чтобы подхватить падающего господина, не дать расшибиться о землю, тут же унести в шатер, если требуется помощь, либо же просто помочь удержаться в седле, сунуть ему в руку выпавший из пальцев конский повод.

Злая мысль, что долго барахталась среди мелких и сонных, наконец пробилась на поверхность, он решительно поднялся и, стараясь никому не мешать, вышел из длинного ряда и потихоньку начал пробираться к накрытому балдахином месту, под которым расположился сам принц Джон и его ближайшие лорды.

В голове прокручивал все, что скажет принцу, раз тот может наблюдать за этой ерундой и одновременно работать, как вдруг настороженный слух поймал обрывок речи, когда архиепископ Лонгчамп, он же лорд-канцлер, наклонился к принцу и сказал негромко:

– Ваше высочество, а этот рыцарь…

Гай остановился, стараясь, чтобы на него не обращали внимания, а сам весь превратился в слух. В Палестине пришлось обострить свойство слышать далеко и четко, ибо те, кто слышал плохо или не желал прислушиваться, полегли под ночными вылазками сарацин…

– Гай Гисборн, – услышал он сдержанный ответ принца Джона. – Хорошая у меня память?

Архиепископ пробормотал:

– Прекрасная, ваше высочество!

– Что вы хотели узнать, – спросил принц нетерпеливо, – говорите поскорее!

– Гай Гисборн, – повторил Лонгчамп в задумчивости, словно пытался отыскать в памяти именитый род неких Гисборнов или хотя бы священников, – говорят, он прибыл по вашему личному приглашению?

Гай старался не поворачиваться к ним лицом, но краем глаза видел, как принц Джон довольно кивнул, на губах заиграла ехидная усмешка.

– По весьма настойчивому приглашению, ваше преосвященство. Этот гордец еще и пытался отказаться!

– Какой нахал! – заметил архиепископ.

– Вот именно.

– Только такие и ушли с вашим братом, – сказал Лонгчамп с негодованием. – И я бы сказал, но боюсь прогневить Господа, что в Англии стало намного тише и спокойнее!

Принц Джон кивнул, но лицо омрачилось.

– Да, – согласился он, – намного спокойнее. Как на кладбище.