Огонь подобный солнцу - Майкл Бонд

Вытащив свой стул из-под воды, он сел. Его кулаки горели от ударов по прутьям. Вокруг разнесся смех обезьян. «Они ее поймали», – подумал он и уснул.

Перед ним вверх ногами спускался огромный паук, его коричневые лапы, извиваясь, шевелились на фоне оранжевого брюха. Что-то коснулось его плеча, и он подпрыгнул от боли. Шипя и раскачиваясь, паук подбирался к нему.

Чья-то рука осторожно потрясла его. Какие-то другие коричневые ноги, обвив оранжевое паучье брюхо, содрали с него шкуру. Шкура упала Коэну на колени. Тело под шкурой было тоже оранжевым, но светлее и зубчатым. Ноги разорвали его и поднесли кусочек ему ко рту.

Его губы вдруг почувствовали сладость апельсина и брызги сока. На него смотрело лицо хозяина.

– Ты говорил сам с собой, – сказал он. Отломив еще дольку, он запихнул ее Коэну в рот.

Время то шло, то останавливалось; разобрать было невозможно. Казалось, он вновь и вновь видел один и тот же сон: Сильвия, повернув голову, смотрела на него, у нее в руке был апельсин, часть лица была скрыта темными волосами. Она спрашивала: «T'en veux plus?» Но, как только он собирался ответить, сон исчезал, и он так и не знал, что бы он ответил. «Может, мне только приснилось, что я видел этот сон много раз, а на самом деле это было лишь однажды. Я схожу с ума, начинаю забывать то, что видел во сне».

Еще дважды он, шлепая по воде, подходил к раковине попить и множество раз вновь присаживался в углу у клетки со слонами. Его постоянно будил хохот обезьян, не давая вспомнить то, что ему нужно.

Донеслись голоса, раздался топот ног по воде. Арабы столпились у двери, негромко болтали женщины. Гул вибрации судна стих. Он пересек трюм и стал подниматься за последним арабом по крутой лестнице к яркому прямоугольнику, оказавшемуся дверью, выходившей к трапу, за которым показалась блестящая голубизна Марселя.

Прислонившись к фонарному столбу в конце причала, он пересчитал остававшиеся у него деньги. От того, что ему дал полковник, осталось пятьдесят три франка; еще ненужные теперь уже динары, всученные ему Хассимом через стойку бара в «Елисейских полях», и несколько сантимов. Потрясающе, какими незначительными казались когда-то эти сантимы – плоские, невесомые кусочки олова, – как бы молча подтверждавшие свою бесполезность. Теперь эта маленькая горстка у него в руке обрела вес. «Свобода, равенство, братство» – было написано на них.

Канбьер, прямая как пушечный ствол улица, вела от старого порта строго на север. В первом переулке был открытый рынок. Он выбрал банан.

– Пятнадцать сантимов, – сказала женщина в платке. Он положил его обратно. – И прихвати с собой своих тараканов, – крикнула она вслед.

На другой улице в арабском магазине он купил два банана за десять сантимов и, присев на корточки, с жадностью проглотил их.

– Где тут какая-нибудь дешевая гостиница? – спросил он хозяина магазина.

– Французская или арабская?

– Чтобы было где поспать.

– Улица Тюбанов, через два квартала отсюда. Если окажетесь на Провиданс, – крикнул вдогонку араб, – значит, прошли мимо.

Мрачные фасады домов на улице Тюбанов выходили на узкий тротуар; в сточных канавах шуршала бумага. Какая-то старуха выметала веником на улицу блестевшие осколки стекла.

– Доброе утро, бабушка, – сказал он. – Вы не знаете, кто тут сдает дешевую комнату?

Она посмотрела на него снизу вверх, не выпуская веника из крючковатых пальцев. На ее подбородке торчала бородавка размером с наперсток.

– Ты мне не внук. Его не встретишь на этой улице среди шлюх и арабов, и от него не несет дохлой рыбой. Убирайся! – Она потрясла веником.

– Если ваш внук так же исходит дерьмом, то он наверняка похож на вас.

Коэн со смехом увернулся от вонючего веника. Пройдя дальше по улице, он увидел кусок картона, болтавшегося в окне: «Chambre meublee – a tout confort». Дверь открыла худощавая женщина в черном.

– Сколько стоит комната со всеми удобствами?

– Десять франков в день, пятьдесят в неделю. Чтобы добраться до номера, понадобилось с риском для жизни миновать четыре лестничных пролета. Перила выглядели соблазнительно, но не внушали доверия, ступени с окантованными жестью краями ходили под ногами ходуном. Дверь, судя по всему, была недавно проломлена, и к ней наискосок были приколочены три доски.

Комната имела Г-образную форму; в ней стояли кровать, комод и приделанная между ними разбитая раковина. Сквозь паутину в окне с четырьмя стеклами на потрескавшуюся фанеру комода падал свет. Матрац был рваный и покрытый пятнами.

– А где одеяла?

– Залог – десять франков за каждое. Он попробовал открыть кран. Потекла коричневатая вода.

– Это не питьевая. Я приношу по бутылке каждый день, – сказала хозяйка, указывая на пыльную бутылку из-под вина, валявшуюся на полу возле кровати. – За каждую дополнительную бутылку по пять сантимов.

– Я поселюсь здесь на неделю, если вы забросите сюда одеяла.

– У вас есть документы? Вы не похожи на француза. Вы должны зарегистрироваться внизу. В комнате никакой еды. Туалет в коридоре. Туалетной бумагой не пользоваться – от нее засоряется унитаз. И никаких драк.

– Поверьте, мне не с кем драться.

– Я не верю никому, кто так говорит. Он проснулся в сумерках, в голове стучало от голода и жара. Опустошив бутылку с водой, он включил свет и смотрел на облупившуюся краску. Через окно с улицы долетал шум голосов и машин. С запада, окрашенного багрянцем заката, сквозь разбитое стекло туалета до него долетал звон вечерних колоколов.

«Что же я видел во сне? Господи, очутиться бы сейчас в Монтане. Апрель, снег сошел с обращенных к югу лугов Тобако Руте, с них сбегают быстрые, переливающиеся всеми цветами радуги холодные ручьи. Появляется первая блестящая трава, молодая зелень пробивается на верхушках деревьев, разворачиваются нежные листики осины, ивы уже одеты в листву, вдоль ручьев величественно, как индейцы племени „черноногих“, стоят тополя с зелеными макушками, лоси щиплют ярко-зеленую траву на проталинах, слышен легкий частый топот койотов по прошлогодней листве».

Он посмотрел в окно. «Монтана – это безмолвие. Право на тишину принадлежит не человеку, оно целиком и полностью является неотъемлемой частью жизни природы. Еще и поэтому я уехал из Монтаны: я не мог смотреть, как она гибнет. Я уже не мог вернуться туда, где в прохладе высоких сосен мы гонялись за солнечно-золотистыми лосями и где теперь на месте спиленных деревьев остались одни пни и обожженная солнцем, изрытая бульдозерами земля. А сенаторы, конгрессмены, лесничие и лесорубы делят национальное лесное богатство, как наркомафия сферы влияния в Бронксе... Когда-то Монтана была щедрым даром Господа всему миру, Его самым ценным и любимым украшением... Почему же мир такой? Нет, почему мы, люди, такие, какие есть? Когда же мы станем другими?»

Он разложил свои деньги на комоде. Восемь франков и двадцать один сантим. Открыв в раковине воду, он разделся и стал умываться. Из раны в ноге выделялся желтый гной с тошнотворным запахом. Устав от мучительного напряжения, он повалился на кровать. Через некоторое время он встал и хлопнул себя по здоровому колену. «Мне нужно поесть. До Парижа еще десять дней».

Он шел по темневшей улице. Какая-то женщина смотрела на него из дверей, кошка, зашипев, спряталась за контейнер с отходами. Проехал грузовик, «А. Триместр, мясо и сало» – было написано краской на его двери. В арабском кафе на углу он съел бифштекс с картошкой за три с половиной франка. Конина была жесткой, но сочной, и он проглотил ее в одно мгновение.

– У вас есть какая-нибудь работа? – спросил он сурового на вид хозяина.

– Ален, – позвал он, положив руки на фартук. В кухонном окне появилась неровно постриженная голова с заплаканными глазами.

– Oui, – сказал он.

– Вот этот ищет работу.

– Voila, – ответил Ален. – Мы все ищем.

Медленно, как старик, Коэн брел по улице Тюбанов.

– Allo, mon mec, – послышался голос из темноты двери дома, где была ее комната. Он поднял глаза в надежде увидеть высокую консьержку. – Хочешь развлечься? – спросила женщина. Она была темной и полноватой, под платьем вырисовывалась ее обвисшая грудь.

– Я педераст, – сказал он и проскользнул мимо нее в полутемный холл.

Когда он добрался до площадки пятого этажа, с грохотом распахнулась одна из дверей. Из нее вылетел и растянулся на полу человек в одежде матроса. Его берет, прокатившись по площадке, запрыгал вниз по лестнице. Человек поднял голову.

– Дешевая шлюха, – сказал он и тут же завопил от удара обутой в ботинок ногой прямо под ребра.

– Убирайся вон, гомик! – Женщина перевела гневный взгляд на Коэна. – Ты что, тоже считаешь, что я должна вернуть ему деньги, если у него ничего не получается?

– Я думаю, что он просто ненормальный, если у него ничего не получается с тобой. Я покажу ему, как это делается.