Магистр ордена Святого Грааля - Дени Эжен

— Далее… Вазочка с конфетами… Сколько их там, надобно говорить?

— Бог ты мой! — воскликнул Бурмасов. — Да и сам этого не знаю! Не ждите каждый раз каких-нибудь каверз, граф, перечисляйте смелее.

— Книжица в кожаном переплете для записей… Ножичек с перламутровой рукояткой для очинки пера… Еще ножичек для разрезывания фруктов… Медальончик с изображением… — Он привстал с кресла, чтобы разглядеть… — С изображением некоей дамы…

— Да, это Амалии, — слегка поморщился Никита. — Давно бы выбросить пора. Гм, а его я бы и не назвал — отсюда, с моего места, не видно… Ну, это всё?

— Всё… Хотя нет! Одна конфетка выпала из вазы и лежит на скатерти…

— Предположим… Хотя конфетки мне тоже не видать… Ну, теперь-то всё?

— Теперь уж решительно всё, — сказал граф. — Разве только, может, крохотная булавка какая-нибудь; вовсе не различимая глазом.

— Нет никакой булавки…

— Тогда всё, — сказал комтур. — Вы удовлетворены?

— А все же, ну-ка, еще внимательнее;..

— Нет, решительно более ничего!

— Ах, граф, — пожурил его Бурмасов. — Даже конфетку вы углядели! А такой заметный предмет… Вскользь вы его даже изволили упомянуть…

Комтур в недоумении взглянул сначала на Никиту, потом снова на столик и вдруг воскликнул:

— Бог мой! Ну конечно же! Еще, разумеется, скатерть! Скатерть на столе! Как я мог ее не назвать?! Вы ведь ее, конечно же, имели в виду!

Бурмасов с улыбкой сказал:

— Наконец-то… Делает вам честь, что хоть и под конец, а все-таки догадались. Спрашивается, почему лишь в самый последний черед вы назвали столь заметный предмет? Да лишь потому, граф, что скатерть вроде как бы и самостоятельным предметом не является — настолько она непременная принадлежность стола, что и упоминать о ней большинству в голову не приходит!.

— Да, это так, — вынужден был признать комтур. — Но совершенно не понимаю, с какой целью вы задали мне эту загадку князь.

— Ровно с той целью, чтобы вы поняли ход моих дальнейших рассуждений. Заодно увидите и изъян в вашей собственной логике. Вы перечислили всех. Среди подозреваемых лиц упомянули даже самого барона, хотя уж он-то, видит Бог, не может быть причастен к доносительству на самого себя. Вы даже каких-то незримых шпионов придумали, так же, как только что несуществующую булавку на столе. А вот в реальности существующего и вполне зримого… — И вдруг воскликнул: — Держи!..

Что-то загрохотало, что-то метнулось позади фон Штраубе. Он было вскочил, но тут же на его голову обрушился такой силы удар, что он снова упал в кресло, в ушах зазвенело, и свет в глазах на минуту померк…

Глава XVII

Как это делается по-русски

…Когда мир перед его глазами снова обрел очертания, борьба подходила к концу. Христофор восседал на поверженном Антонио, руки у того уже были связаны за спиной, а Бурмасов ремнем стягивал ему ноги. Тот извивался, вертел головой и, тужась укусить Двоехорова, так скалился, что был виден черный обрубок языка.

— Неужели?.. Неужели?.. — сидя в кресле, бормотал комтур. — Боже, как я не догадался сразу?..

Наконец Антонио был повязан со всей тщательностью. Бурмасов поднялся и, отдышавшись, сказал:

— Видите, граф, слуга ваш (не взыщите) оказался сообразительней, чем ваше сиятельство. Едва я про скатерть заговорил, как он сразу смекнул, что раскрыт. В самом деле, кто еще может быть так же непременен и потому так же для всех незаметен, как скатерть на столе? Но такой прыти от него, право, не ожидал. Ничего не скажешь, быстёр!.. И ведь наблюдал же за ним, не спуская глаз, а как он скакнул да Карлуше по голове кулачищем своим заехал, право, заметить даже не успел!.. А кулачище-то пудовый! Ты, Карлуша, как, пришел в себя?.. Вижу, вижу, пришел… А силен, силен!.. Если б не Христофор!..

— Да уж, — проговорил Двоехоров, тяжело дыша. — Нечасто встречаешь такую силушку…

— Я, правда, ему смекнуть помог, — продолжал Никита. — По-незаметному достал бумажку из кармана — он ее, шельма, сразу узнал…

— Какую еще бумажку? — не понял граф.

— А вот эту, — показал Бурмасов. — Сейчас еще малость подсохнет, тогда прочтем. Но думаю, из его переписки с заговорщиками. Я не случайно в прихожую выходил. Вроде как по нужде, а сам на кухню, где наше платье сушится. Вот из его плаща и извлек. Хорошо, не чернилами писано, а грифелем — от воды не расплылось, прочитать сможем.

— Но позвольте, — вмешался Литта, — как он мог что-то кому-то передать, когда он без языка?

— Не без рук же, — сказал князь. — Так что записку написать вполне мог.

— Но что он мог понять из нашего разговора? Ведь он итальянец и русскому не обучен!

— Однако и вы, граф, и мой друг Карлуша — оба тоже не урожденные русаки, а по-русски говорите почти так, будто здесь родились.

— Фон Штраубе, как и все члены ордена, коим, как я полагал, со временем предстоит жить в России, по моему настоянию еще в Голландии изучали этот язык, — объяснил граф. — Там после визита государя вашего Петра Великого язык сей почитают весьма важным и обучают ему со всем тщанием. Сам же я провел здесь, в России, более десяти лет. А вы хотите, чтобы какой-то неграмотный, к тому же безъязыкий итальянский крестьянин…

— Постойте, постойте, — перебил его Бурмасов, — а с чего вы, собственно, взяли, граф, что он итальянец? Вы с ним, что ли, по-латвийски разговаривали, с безъязыким-то?

Граф был несколько смущен.

— Нет, — сказал он, — я изъяснялся с ним при помощи жестов. Он все понимал без слов.

— Ну а как он вам достался? — спросил Никита.

— Видите ли, князь, у меня в доме часто происходили разговоры, которые… Как бы вам объяснить…

— И так ясно, — кивнул Никита. — Не для посторонних ушей. Дальше…

— Потому я вынужден был едва не каждую неделю менять прислугу: все казалось, что за мной шпионят.

— Так оно, пожалуй что, и было, — согласился князь. — И тут вам присоветовали…

— Да, да! — подхватил комтур. — Мне сказали, что продается всего за сто рублей безъязыкий иностранец, ни слова не понимающий на здешнем наречии, но зато понимающий язык жестов… Увы, у вас тут все еще, как в Древнем мире, продают людей, — вздохнул он.

— Да, это, увы, так, — подтвердил князь. — Правда, торгуют тут нашими же, русаками, а вот чтоб итальянцев с торга продавали — такое пока еще как-то у нас не прижилось… Однако ж интересно бы знать граф, кто именно вас подвигнул на сие приобретение.

— Насколько помню… Да, да, точно! Это был полковник Баловницын!

— Известная личность, — усмехнулся Никита. — Близок был к Обольянинову, к государеву оку. Ловко он к вам своего человечка-то подсунул!.. А человечка, видать, потом господа заговорщики перекупили.

— И давно вы обо всем догадались, князь?

— Да вот как мне Карлуша ненароком сказал, что у вас есть безъязыкий слуга, сразу же и смекнул. Вполне обольяниновские штучки, я не раз про подобные премудрости слыхал. А как во время потопа на рожу его разбойничью поглядел, — Бурмасов кивнул на пучившего злобные глаза лжеслугу, — так уж не сомневался, что это за птица.

— Так что ж, он и не итальянец? — изумился комтур. — Однако я в Италии не один раз бывал, но разобрать вот так вот, по лицу…

— Я тоже в детстве с покойным батюшкой езживал в Неаполитанское королевство, — сказал Бурмасов. — Рожи там у иных бывают и поразбойничей, чем у наших, а все равно другие, чем тут, похитрее. А у этого ката одна злоба в очах. Ну а уж когда я увидел, как ему язык укоротили, сомнений не осталось и вовсе: чтоб так чисто клещами выдрать — работа только отечественная. У итальянцев сноровки такой не осталось, а у нас после пугачевского бунта столько этих самых языков поотрывали, что обучились той науке не хуже, чем ваши монахи на латыни изъясняться… Ты еще, Христофор, — обратился он к Двоехорову, стоявшему над поверженным лже-Антонио, — спину его покажи. А то его сиятельство еще сомневается, так чтобы удостовериться мог.

Подпоручик сдвинул халат с плеч распростертого и обнажил спину, покрытую страшными рубцами.