Белая лестница - Александр Яковлевич Аросев

бог, линейками, розгами, драными ушами, безобедными часами вогнанный в души семинаристов, науськивал их против татар. Не могли они и малого татарчонка пропустить, чтоб не сделать ему из полы свиное ухо или чтоб не крикнуть просто: «Свиное ухо ашал!»

Из-за этого кастетами запасались татары. Теми кастетами, что были вооружены разбойнички атамана Ланцова, прятавшиеся в тесном Дунькином ущелье, угрожая пешему и конному на дальнем конце Татарского озера.

Стальные кастеты атамана Ланцова надевали сыны татарских мулл и эфенди на свои широкие руки. Такие же стальные кастеты надевали сыны купцов и подрядчиков, сторонников византийской церкви, и выходили на большие бесшабашные кровавые бои.

Одни — во имя смиренномудрого палестинского бога — Христа.

Другие — во имя истеричного пророка из пастухов аравийских пустынь.

Присоединялись к кулачным бойцам и другие: на сторону семинаристов — стекольщики, маляры, подручные свечного и мыловаренного заводов, на сторону татар — ломовые возчики, извозчики, торговцы рахат-лукумом и орехами.

Выходили спозаранку, по воскресным дням, зимой и осенью. Зимой на застывшем озере, как Александр Невский на Чудском. А осенью на луговых угорьях, что горбились, надувались сжатыми травами и скошенными хлебами по правую руку от озера, если смотреть на восток.

Там, сминая бритую траву, сходились. Партия на партию. Русские вразброд: скликали друг друга, играя силой, подставляли «ножку» друг другу, боролись, а бранные слова стояли в воздухе не ради ссоры, а ради шутки, забавы, ради светлого дня. Татары грудкой, втихомолку кастеты щупали в карманах, чтобы вынуть их вовремя, когда подадут сигнал: короткими словами они сбивали друг друга тесней и тесней. А молчаливее всех, печальнее всех, красивее всех был их атаман молодой, черный, смуглый, худощавый, гибкий. Родом особенный: из Золотой Орды.

Из русских первым выходил всегда сапожниковский сынок, краснощекий Ваня Расторгуй. Он первый катился отчаянным шаром к татарской орде и, подбежав вплотную, из подола рубахи ситцевой делал свиное ухо под самым носом синеглазого татарского атамана. Молчали татары. А Ванька Расторгуй шаром катился по ихнему ряду, дразня свиным ухом. Высокий и мрачный торговец старьем Гайнутдин Шарафутдинов первый размахнулся, и кулак его, как камень, падающий с неба, опускался над головой Расторгуя. А Расторгуй вовремя пластался на землю, рыбой выскальзывал из-под кулака, крякнув от удовольствия и ловкости. Тогда дрожали русские голоса дикой радостью.

Молчали татары. Отбегал от них задом, боком храбрый Ваня Расторгуй.

Тогда бежал на русских, как лань, гибко, зигзагами татарский атаман, которого семинаристы прозвали «храбрый Япанча». Япанча подбегал к русским рядам. Быстро-быстро махал кулаком и с размаху, с прыжка, норовил нанести удары сразу по трем-четырем русским носам. Стрелою вонзался в гущу семинаристов.

Как рассохшаяся бочка, разваливалась семинарская толпа с плеваньем, с матерщиной, с угрозами; и тогда, принахлобучив круглые шапки на бритых головах, устремлялись татары в эту развалившуюся толпу, как тесная груда ядер, и начинался кулачный бой.

Без кастетов. К ним еще не подан сигнал. А вот когда в центре татарской толпы, отбиваясь направо и налево, Ваня Расторгуй кричал «ур-ра», тогда все — и семинаристы и их враги — хватались за кастеты. И стальными сжатыми пальцами норовили друг другу в зубы, в лоб, в грудь.

Кипел кулачный бой. Кто как умел. Многие лбами норовили поранить чужие груди. В взметах пыли и земли сырой часто дрожали слезинки алой крови.

Кипел кулачный бой в стороне от темного широкого озера. Над луговыми угорьями словно молотьба слышалась от побоев. И крякали уставшие бойцы в половецких степях. Двадцатый век сам от себя отворачивался и косил, безглазый, на шестнадцатый.

На таком бою и явился однажды высокий молодец. Всем складом своим походил на семинариста. Но не было в нем той широкой внутренней доброты, которой отличались крепколобые будущие «наставники» и учителя. Слишком много воли было в этом немного сутулом, худом, высоком человеке. Слишком он мало и слишком определенно отвечал на все вопросы.

— А ты где обучаешься? — спросили его семинаристы, когда он вместе с ними очутился воскресным утром на луговых угорьях.

— И как тебя зовут?

— В речном училище, и зовут меня Платон, — ответил тот. — Хочу подраться.

— На татар?

— А кого больше?

— Нас больше, мы сильнее.

— Тогда я за татар.

— Битым хочешь быть… Мы ведь татар на обе лопатки.

— А посмотрим.

И ушел на татарскую сторону. И опять выходил перед боем Ваня Расторгуй. Кичился перед татарами «свиным ухом», опять Шарафутдинов хотел его оглушить кулаком, но не позволил этого сделать новый пришелец в их стан.

— Тухта, тухта[9] маленько, — сказал он Шарафутдинову.

Покосились татары на него. И сомнением заиграли черные брови синеглазого атамана ихнего, храброго Япанчи.

Второй раз выходил Ваня Расторгуй. Второй раз отошел без ударов.

И пошел он в третий раз ярить татар «свиным ухом».

А навстречу ему вышел пришелец новый в татарский стан.

Ваня Расторгуй шаром подкатился под него. А новичок норовил хватить его за шиворот. Но Ваня — как шар, его трудно поймать. И начал Ваня на озорство кататься вокруг да вокруг высокого, костлявого, немного сутулого новичка. Прочие семинаристы и татары стояли смирно и только гикали, скаля зубы на единоборство. На корточки присел новичок — хохот. А Ваня вокруг да вокруг. И вдруг словно прилип Ваня к руке своего противника, прилип затылком, около шеи.

Новичок, держа Ваню за воротник, поднял, показал направо, налево. И не торопясь, но с силой бросил Ваню оземь. И тут загикали татары. Атаман их Япанча лбом воткнулся в толпу семинаристов. Били друг друга смертным боем. Бежали семинаристы врассыпную от татар, как от пожара. А татары и атаман их Япанча и новый Голиаф их, Голиаф победивший, с воем преследовали бегущих, как когда-то Батыевы полчища на реке Калке.

И в пылу, в бою никто не заметил, что случайно Ваня Расторгуй, румяный, молодой, нежно приник щекой к короткому пню. Веселая кровь Ванина охватила пень струями с двух сторон, словно опоясала красной лентой.

Никто этого не заметил. Даже тот, кто бросил его. Долго Ваня лежал у пня без сознания, а Голиаф, победивший его, весело уходил к городу вместе с татарской ордой.

* * *

Волга, майская, ясная, светлая под высоким небом, разлилась бледно-голубой лентой зеленых ковров. Вырвалась из-под снега, скатила его ледяными глыбами к Астрахани. Топила ледяные горы в буйном Каспии. Каждый год радовалась Волга по-новому.

Каждый год — в единоборстве со льдом — побеждала его, разметав ледяные оковы по неугомонному своему простору. Каждый год.

А в жизни много годов.

И всю-то жизнь свою Волга мерила, как борьбу, с белой непогодью зимы. То белые снега побеждали Волгу, то