Мария Антуанетта - Елена Морозова

Тем временем войска Иосифа заняли Нижнюю Баварию, а Фридрих II, у которого Цвейбрюккен попросил защиты, и саксонцы, с которыми прусский король заключил союз против Габсбургов, заняли Богемию. Началась «картофельная война», названная так потому, что солдатам приходилось не столько участвовать в манёврах и локальных стычках, сколько добывать себе для пропитания картофель, разоряя крестьянские поля. Понимая, что только Мария Антуанетта может склонить Людовика оказать хотя бы дипломатическое давление на Фридриха, императрица решила воздействовать на дочь, написав, что поддержка короля Пруссии будет означать гибель союза нынешнего, а «она этого не перенесет». «Король Пруссии боится только вас, и, признаюсь, меня это радует, ибо это дает нам дополнительные преимущества. Наш союз естествен и необходим для наших стран, скреплен нежными чувствами и нашим образом мыслей», — писала Мария Терезия.

Не задумываясь, о чем, собственно, речь, зная только, что семья ждет от нее победы, королева налетела на Людовика с требованием убрать Верженна, не желающего поддержать ее брата. В ход пошло все: слезы, крики, даже прочувствованная речь от имени будущего ребенка. Сохраняя невозмутимость, король остался при прежнем мнении. Даже когда в обмен на помощь в Баварии Иосиф предложил уступить Людовику Нидерланды. Тогда королева призвала к себе Морепа и Верженна, дабы воздействовать на них за спиной у короля. «Я говорила с ними достаточно сердито, что, кажется, произвело на них впечатление, особенно на последнего, — сообщала она Марии Терезии. — Я осталась недовольной доводами этих господ, они лукавят и приучают к этому короля. В таком важном деле ужасно сталкиваться с нечестными людьми». Лукавством, видимо, называлось желание разъяснить королеве, что у Франции нет возможности вести войну на суше. Но Мария Антуанетта не унималась, повторяя все, что внушал ей Мерси: поддержка, обещание, преданность альянсу… Утомленный ее слезами, Людовик XVI предъявил ей постановление Королевского совета: земли, приобретенные Австрией в Польше и Баварии, не считаются владениями, гарантированными соглашением 1756 года, и защищать их Франция не обязана. Говорят, у королевы случилась такая сильная истерика, что король срочно призвал Полиньяк успокаивать подругу. Неожиданно в конфликт вмешалась русская императрица Екатерина II, заявившая о готовности выступить на стороне Пруссии. Тогда, не желая начинать войну, Франция намекнула о своей готовности поддержать законные требования Пруссии. И заинтересованные стороны — под председательством королевского уполномоченного Бретейля и уполномоченного от России князя Голицына — сели за стол переговоров. В результате 13 мая 1779 года в Тешене был подписан мир, учитывавший баланс интересов сторон. Роль миротворца подняла авторитет короля Франции на международной арене. Но королева была уверена, что мир настал благодаря стараниям ее матери: «Дорогая матушка, какое счастье, что наконец настал мир! Он заключен благодаря усилиям моей милой матушки, но мне бы хотелось немного польстить себе, сказав, что и мы этому немного посодействовали. Разумеется, отныне самой главной моей заботой станет сохранение союза между нашими двумя странами <…> матушке я обязана спокойствием своим, ее доброте, ее кротости и, не побоюсь сказать, ее терпению по отношению к этой стране». «Этой стране», то есть Франции, которой она правила и которую до сих пор не воспринимала как свою… Кампания в поддержку брата не прошла для Марии Антуанетты даром: ее снова называли «австриячкой» и говорили, что она предает Францию. Молва о предательстве набросила черную тень на репутацию королевы. Предательство оскорбляло нацию, о чем во время революции не раз будет сказано.

Как обычно, Мария Антуанетта не обращала внимания на слухи и не задумывалась над тем, что ее жгучее желание помочь брату шло вразрез с интересами Франции, страны, королевой которой она являлась и чьи интересы обязаны была ставить на первое место. Но она не знала страны, не хотела и не умела управлять ею; для нее вся Франция сосредоточилась в Версале; но даже королевой Версаля ей быть не хотелось: ее устраивало положение королевы Трианона. Она хотела быть собой — красивой, молодой, любимой. Никаких обязанностей, только ее желания. Добиваясь помощи для Иосифа, она добивалась ее не для австрийского императора, а для любимого брата, который вместе с матерью попросил ее об услуге. А семье она отказать не могла: живя во Франции уже семь лет, она все еще считала своим домом Вену. Хотя вскоре всему предстояло измениться — она носила под сердцем ребенка, которого долго и отчаянно ждала не только она, но и король, и все его подданные.

Убедившись в своей беременности, Мария Антуанетта стала говорить только о своем будущем ребенке и воспитании младенцев. XVIII столетие открыло детство, Руссо в «Эмиле» изложил теорию естественного воспитания и призвал, оградив ребенка от губительного влияния цивилизации, позволить ему следовать своим природным наклонностям. Принципы воспитания младенцев в семье Марии Терезии отчасти совпадали с принципами великого философа. То, как растили ее братьев и сестер, Мария Антуанетта считала самым правильным способом. Их не пеленали; они всегда находились либо в колыбельках, либо на руках у гувернанток, и с той минуты, как их впервые выносили гулять, их начинали активно приучать к свежему воздуху, где в конце концов они проводили почти целый день. «Полагаю, это самый здоровый и самый лучший способ воспитания. Я размещу своего ребенка на нижнем этаже дворца, в манеже с невысокими бортиками, что позволит ему быстрее научиться ходить, чем если бы он начинал ходить по паркету».

Желая уведомить публику о своем состоянии, королева попросила у короля 500 луидоров, «что составляет 12 000 франков», чтобы оплатить долги тех, кого посадили в тюрьму за долги кормилицам, а также четыре тысячи франков на бедных Версаля. В письмах матери она все чаще писала о своем состоянии: «По моим подсчетам, у меня третий месяц; я начинаю заметно поправляться, особенно бедра; я так долго не осмеливалась даже надеяться на беременность, что сейчас мое состояние иногда кажется мне сном»; «…я потолстела на 4,5 дюйма»; «Моя дорогая матушка столь добра, что уже беспокоится за будущего ребенка; смею заверить, я буду хорошо о нем заботиться».

«В пятницу 31 июля, в десять часов тридцать минут, мой ребенок первый раз пошевелился; с тех пор он постоянно шевелится, и каждое его движение наполняет меня счастьем», — писала королева. После первого шевеления ребенка она отправилась к королю и сообщила ему, что один из его подданных дерзнул оскорбить ее; увидев взволнованное лицо короля, она добавила: «О, сир, он колотит меня ножками в живот». Людовик радостно рассмеялся ее шутке. Многие усмотрели в этом благой знак свыше: ребенок королевы первый раз пошевелился в день, когда пришло известие о победе при Уэссане (неподалеку от побережья Бретани), где впервые после начала войны с Англией столкнулись французский и британский флоты. Победу в этом сражении фактически не одержал никто, но моральное поражение потерпели англичане, и герцог Шартрский примчался в Париж известить французов о победе. Однако, как выяснилось, поведение Шартра, которому доверили командовать одним из флагманских кораблей королевской эскадры, оказалось не слишком достойным, и король, не став разбираться в запутанных подробностях, на некоторое время удалил герцога от двора, тем самым еще больше увеличив разлад между двумя ветвями дома Бурбонов.