Богач, бедняк... Том 2 - Ирвин Шоу

Мы собираемся спустить яхту на воду дней через десять. Пока не решили, как ее назовем. Когда мы ее купили, она называлась „Пенелопа-II“, но это слишком заумное название для бывшего боксера. Ну если я завел об этом разговор, хочу сказать, что никто здесь не дерется. Они, правда, отчаянно спорят, порой очень громко, но никто никого при этом не трогает и пальцем. Как приятно здесь войти в бар, заранее зная, что тебе не придется прокладывать себе путь назад, к выходу, кулаками. Говорят, что все обстоит по-другому к югу от Неаполя, но я не знаю, ничего не могу сказать.

Хозяин верфи – отличный парень, судя по моим разговорам с другими, убедился, что не берет с нас лишних денег, и помогает во всем. Даже организовал для нас два чартерных рейса. Один – в июне, второй – в июле. Говорит, что будут и другие клиенты. У меня бывали драки с итальянцами в Соединенных Штатах, но здешние итальянцы – совершенно другие. Очень приятные люди. Я выучил несколько итальянских слов, только, конечно, не смогу пока произнести по-итальянски речь.

Когда мы спустим яхту на воду, то ее капитаном станет Дуайер, хотя я купил ее на свои деньги. У него есть все необходимые документы третьего помощника, и он знает, как управляться яхтой. Но он меня учит всему, что знает сам. В тот день, когда я выйду в открытое море и ни в кого не врежусь на траверсе, я назначу себя капитаном. После того как начнем зарабатывать, все доходы будем делить поровну, потому что он – отличный парень, и я не могу обходиться без него.

Еще раз напоминаю тебе о твоем обещании ничего не сообщать обо мне Руди. Если только он узнает, что я совершил такой безумный поступок, купил худую старую яхту в Италии на деньги, которые он заработал для меня, он совершит харакири. У него совершенно другое представление о деньгах – это те бумажки, которые хранятся в банке. Ну, каждый волен поступать, как нравится. Как только я поставлю свой бизнес на солидную основу, как только начну получать прибыль, сразу же напишу ему и приглашу его в круиз вместе с женой. Бесплатно. Тогда он убедится сам – такой ли уж тупой у него брат.

Ты мне пишешь нечасто, и из твоих писем у меня складывается впечатление, что не все у тебя гладко. Может, тебе стоит сменить работу, заняться чем-то другим? Если бы только мой друг Дуайер не слишком смахивал на педика, на что мне, конечно, абсолютно наплевать, я попросил бы тебя выйти за него замуж, и у нас в таком случае на борту появился бы свой кок. Шутка.

Если у тебя есть богатые друзья, которым хотелось бы совершить круиз по Средиземному морю нынешним летом, порекомендуй им меня. Это уже не шутка.

Может, вам с Руди покажется, что я рехнулся, как это так, твой брат и вдруг капитан на яхте, но думаю, что у меня это в крови. Ты же знаешь, что наш отец ходил под парусом по Гудзону. Но вот однажды оказался перебор. Не такая уж и шутка.

Наша яхта покрашена в белый цвет с голубой полосой. Она выглядит как новенькая. Не жалко отвалить за нее и миллион долларов. Хозяин верфи говорит, что может хоть сейчас продать ее и получить десять тысяч долларов чистой прибыли. Но мы ее продавать не будем.

Если случайно окажешься в Нью-Йорке, прошу тебя, сделай одолжение. Разузнай, где моя жена, что она сейчас делает и что с моим сыном. Я не скучаю по американскому флагу, по ярким огням городов, но я страшно скучаю по своему пацану.

Пишу тебе такое длинное письмо только потому, что у нас идет такой дождь, словно он озверел. И в результате мы не можем покрыть во второй раз краской рубку (голубой). Плюнь в глаза тому, кто станет уверять тебя, что на Средиземноморье никогда не идут дожди. Сегодня на камбузе суетится Дуайер. Он зовет меня есть. Ты себе и представить не можешь, какая здесь стоит вонь от его стряпни. С любовью, целую тебя, твой Том».

Ну вот, повсюду дождь – в Порто-Санто-Стефано, в Венеции, в Калифорнии. Джордахам никогда не везло с погодой. Но двоим из них, по крайней мере, везет с другим, пусть даже только на один сезон.

– Пять часов дня – самое паршивое время суток, – вслух произнесла Гретхен. Чтобы избавиться от жалости к самой себе, она задернула шторы и налила себе еще в стакан виски.

Ливень не прекратился и в семь. Гретхен села в машину и поехала на Уилширский бульвар за Кози Крумаха. Она медленно, со всей осторожностью спустилась с холма, а потоки воды глубиной шесть дюймов неслись, обгоняя ее, булькали, натыкаясь на шины. Беверли-Хиллз – город тысячи рек.

Кози готовился получить степень кандидата по социологии, и они посещали два общих курса, поэтому иногда занимались вместе, особенно перед экзаменами.

До этого он учился в Оксфорде, был старше других студентов и, кажется, более интеллигентным, решила Гретхен. Он приехал из Ганы, и правительство выплачивало ему стипендию. Она знала, что на такую стипендию сильно не пошикуешь, и поэтому, когда приглашала к себе позаниматься, всегда угощала его обедом.

Гретхен была уверена, что он постоянно недоедает, но он никогда не заводил об этом разговор. Она никогда не осмеливалась посещать с ним рестораны, расположенные слишком далеко от студенческого городка, – никогда ведь не знаешь, как отреагируют официантки, если вдруг белая женщина покажется в их заведении с чернокожим, несмотря на то что он всегда безукоризненно одет и говорит по-английски с оксфордским произношением. В аудитории никаких недоразумений не возникало, и два-три профессора, судя по всему, не считали зазорным прислушиваться к его мнению. С Гретхен он всегда был подчеркнуто вежлив, но держался несколько отчужденно, в общем, вел себя как преподаватель со студенткой. Он никогда не видел ни одной картины Колина. У него нет времени ходить в кино, признался он ей однажды. Она никогда не видела его в компании девушек, и у него, судя по всему, не было друзей, кроме нее, если считать ее его другом.

Он обычно садился к ней в машину на углу Родео и Уилширского бульвара в Беверли-Хиллз. У него не было машины, он обычно подъезжал к Уилширскому бульвару на автобусе от Вествуда, где жил неподалеку от студенческого городка. Она ехала по бульвару, напряженно вглядываясь в забрызганное мокрое ветровое стекло: дождь был такой сильный, что дворники не справлялись с потоками воды. Кози стоял, как и обычно, на углу. Он был без плаща и даже не поднял воротник пиджака, чтобы защититься от воды. Вскинув голову, он вглядывался сквозь мокрые линзы очков в размытые очертания потока уличного движения с таким видом, будто любовался парадом.

Подъехав к нему, она остановилась, открыла дверцу, и он размеренно, как бы с ленцой, влез в машину. Дождевая вода капала с его одежды, тут же образовав лужицу на полу вокруг его ботинок.

– Кози! Ты ведь мог и утонуть, – упрекнула она его. – Почему ты не ждал меня в подъезде, по крайней мере?

– В моем племени, моя дорогая, – ответил он с достоинством, – мужчины не убегают, когда с неба проливается немного воды.

Она рассердилась.

– В моем племени, в моем племени, – передразнила она его, – в моем племени белых слабаков у мужчин довольно здравого смысла, чтобы укрыться от дождя. Ты… ты…– она напрягала мозг в поисках нужного обидного слова, – ты – израильтянин, – вдруг выпалила она.

В салоне воцарилась напряженная тишина. Кози вдруг громко захохотал. Гретхен тоже не удержалась от смеха.

– А пока сидишь здесь, – сказала она, – вытер бы свои очки, если это не нарушит обычаев твоего племени.

Он послушно вытер очки. Когда они приехали к ней, она заставила его снять рубашку и пиджак и предложила надеть один из свитеров Колина. Кози был невысокого роста, примерно таким же, как ее умерший муж, и свитер пришелся ему как раз впору. Она не знала, что ей делать с одеждой Колина, и его вещи по-прежнему лежали в ящиках шкафа, верхняя одежда висела в кладовке, там, где он ее и оставил. Иногда она, вспоминая об этом, говорила себе, что надо отдать вещи Красному Кресту или какой-то другой организации, да все руки не доходили.

Они ели на кухне: жареный цыпленок с горошком, салат, сыр, мороженое и кофе. Гретхен открыла бутылку вина. Однажды Кози сказал ей, что, когда учился в Оксфорде, привык пить вино за едой.

Он постоянно отказывался от еды, уверял, что он совсем не голоден, что она напрасно беспокоится, но она видела, как, несмотря на все его протесты, он съедал все до последнего кусочка, все, что она ставила перед ним, хотя она, конечно, не бог весть какая повариха, и приготовленная ею пища была лишь съедобной, не более того. Отличались и их привычки пользоваться столовыми принадлежностями. Он всегда держал вилку в левой руке. Этому он научился в Оксфорде. Он учился в этом университете тоже по предоставленной ему стипендии. В Аккре у его отца была небольшая лавка хлопчатобумажных товаров, и, если бы не университетская стипендия, он никогда не наскреб бы денег, чтобы дать образование своему способному сыну. Он не был на родине уже шесть лет. Он хотел вернуться туда сразу же после защиты диссертации и получить работу в одном из правительственных учреждений столицы.