Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной - Белла Ахмадулина

1967

«Как я желал осилить перевал…»

Как я желал осилить перевал!Как перевал моей беды желал!Я бедствовал. Но, словно весть любви,Следы мои на нежный снег легли.Я шел сквозь ветер, как сквозь толщь стены,Но были горячи мои ступни,И таял под моей ногою снег.Так я служил рожденью горных рек.

1967

ЗАВЕЩАНИЕ

В одном из абхазских селенийПригожий, поджарый, столетний

Жил некогда старец на свете.И вот что он думал о смерти:

— Кончина — еще не причинаЗабыть про родимого сына.

И вот что сказал он:— О мальчик!Запомни: велик, но обманчив

Избыток воды поднебесной,Небесной, соленой и пресной.

Как много пролил ее каждый!Но каждый терзается жаждой;

Коль путнику лакома влага,Тебе это прибыль и благо.

Поэтому, сын мой, сыночек,Заботливо пестуй источник.

Струю утруждай жерновами,А пламя побалуй дровами,

Чтоб весть о рождении хлебаПростёрлась от пацхи до неба,

Но, правя огнём и водою,Не спорь с их старинной враждою.

1967

Из балкарской поэзии

Кайсын Кулиев[194]

ПРИСЛУШАЙСЯ К СЛОВАМ

Прислушайся к словам: «Сегодня снег идет», —звук стёрся дочерна, но как бела услада!Прислушайся к словам: «Сегодня льется дождь», —всего-то, а душа — свежей дождя и сада.

Прислушайся к словам: «Светает на земле», —лицо — уже светло, еще темна природа.Прислушайся к словам: «Звезда встает во мгле», —и обретут слова значенье небосвода.

Прислушайся к словам: «Печется хлеб в печи», —нет новости старей, и нет желанней вести.Прислушайся к словам: «Горит огонь в ночи», —при них тепло, светло, как при тепле и свете.

Прислушайся к словам: «Зеленая трава», —прислушайся к словам: «Сад расцветает снова», —и кажется тебе, что мать твоя живаи прочен на губах вкус молока парного.

Прислушайся к словам: «Уже луна взошла», —на землю снизойдет покой благословенный.Прислушайся к словам: «Гора опять бела», —и мысль соотнесешь с веками и вселенной.

1970

ГОВОРЮ САМОМУ СЕБЕ

Устав, в груди речь пробуди былую,новы слова, когда печаль стара.Свободно шествуй, как вода по лугу,живи, как встарь умели мастера.

Устав, слова усталостью не мучай,дай им сверкать! Твои луга — везде.По грудь в траве идет олень могучийидет, пока не припадет к воде.

Устав, не дай словам изведать дрёму,струится сердце, как река без сна.Склон — по траве, ведро — по водоёмуи по словам печалятся уста.

Устав, упейся белизною речи,не сочетай слова и темноту.Иди по жизни, как большие реки,как вольный тур по горному хребту.

1970

«Что бы ни делалось на свете…»

Что бы ни делалось на свете,всегда желавшем новизны,какой бы новый способ смертини вызвал старый бог войны,—

опять, как при слепом Гомере[195],лоза лелеет плод вина,шум трав и розы багровенье —всё, как в иные времена.

И слёз о смерти так же много,и счастлив, кто рождён уже,и так свежо, так старомоднобессмертья хочется душе!..

1970

СТИХОТВОРЕНИЕ, НАПИСАННОЕ В БОЛЬНИЦЕ

Н. А. Лопаткину[196]

Страданье человека! Милосерднымты делаешь того, кто человек.Что было домом — стало пеплом серым,чернейшим снегом стал белейший снег.

Страданье человека — пепел зёрен,казненный хлеб, не утоливший рот.Я видел пепел колоса. Он чёрен.Люблю смотреть, как зеленеет рожь.

Я тронул пепел дерева рукоюкрестьянина, не устыдившись слёз.Зато зимой я плакал над строкою:«Весною зацветает абрикос!»

Страданье человека — смысл насущныйхлебов, погибших в пепле и золе.Я видел горе. Плач детей я слушал.Так полюбил я радость на земле.

1970

«Деревья, вы — братья мои…»

Деревья, вы — братья мои.Темнело, но всё же моглиглаза мои видеть при звёздах,что впали вы в дрёму и отдых,как путник, как пахарь, как кто-то,кого утомила работа.Деревья, я раньше уйду.Я вам оставляю звезду,и снег, и рассвет, и пространство,к которому сердце пристрастно.Спасибо вам, братья мои,за то, что метели мели,за тень и за шорох листвы,за то, что я — раньше, чем вы…

1970

ЧОККА

В селении Тегенекли,где, пав с Эльбруса, вдаль теклирека и малость ручейка,жил, благоденствуя, Чокка.Он умер в сто шестнадцать лет,из них сто лет он сеял хлеб,и ровно сто шестнадцать летон видел горы, солнце, леси высоко над головой —свет наших душ, Эльбрус седой.Здесь скот его, и огород,и той дороги поворот,где от мелькнувшего огнякрепчала прыть его коня.Здесь что ни путь — то перевал,здесь он на свадьбах пировал,здесь скорбной сухостью зрачкана кровь и смерть смотрел Чокка,но жизни воздавал хвалу,растил детей, косил траву,и, поупрямившись сперва,тащился ослик по дрова.Так жил он сто шестнадцать лет,из них двенадцать лет он слепот слёз. И там, вдали от гор,он сам не знал, зачем огоньон разводил, зачем зернолелеял, как заведено.Пускай минует вас тоска,которой тосковал Чокка!..Он умер дома, в декабре,при белом снеге на дворе.Навек оставшийся в зиме,он счастлив, он — в родной земле.Теперь считать я не берусь,как часто позволял Эльбрус,чтобы Чокка пришел туда,где лишь вершина и звезда.Кто жил вблизи, кто жил вдали —всяк ехал, шел в Тегенекли.Чокка всегда был гостю рад,для гостя пенился айран[197],и я недавно и давноел хлеб его и пил вино.Я видел, как он целый деньгрёб сено, возводил плетень,да что там день — почти векатрудился на земле Чокка,считая не важней тщетывсё, что сложнее простоты.Попробуйте-ка так пожить,так знать рассвет, так стог сложитьи незаметный вечный следоставить там, где вечный снег.Жил сто шестнадцать лет Чокка,ущелья, горы, облака,дожди, колосья, деревалюбил он больше, чем слова.А я доверился словамИ жизнь Чокка поведал вам.

1970