Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Вчера он пировал с компанией друзей у певички Чжэн, — сказал Симэнь. — Я, видите ли, зашел в «Звезды радости» случайно, по одному небольшому делу. Но сегодня я там не был и не знаю, может, он пирует и до сих пор. Будь я в «Звездах радости», я б, разумеется, уговорил его пойти домой. Вы, должно быть, сильно опечалены, сударыня?

— Как же не печалиться?! — отозвалась Пинъэр. — Ведь он меня слушать не желает, с певичками спутался, дом совсем забросил, а я терпи.

— Да, вы, конечно, правы. Но зато у него прекрасный характер.

Горничная подала чай, после которого, опасаясь прихода Цзысюя, Симэнь не посмел задерживаться и стал откланиваться.

— Если вы его увидите, — на все лады упрашивала Пинъэр, — верните, пожалуйста, домой. Буду вам бесконечно благодарна.

— Об этом даже не беспокойтесь. Ведь мы с вашим супругом закадычные друзья! — с этими словами Симэнь ушел.

На другой день вернулся Хуа Цзысюй.

— Ты вот пьянствуешь, по веселым домам шатаешься, а нашему соседу, господину Симэню, тебя уговаривать приходится, — в который раз принялась упрекать мужа Пинъэр. — Купил бы подарки да отблагодарил его, а то перед ним как-то неловко.

Хуа Цзысюй тотчас же купил четыре коробки подарков, жбан вина и велел слуге Тяньфу отнести их к Симэнь Цину. Тот принял подношения и щедро наградил слугу, но не о том пойдет речь.

— Почему это соседи подарки прислали? — спрашивала Юэнян.

— Да брат Хуа приглашал меня на день рождения к У Иньэр, выпил лишнего. Ну, я его домой доставил, потом отговаривал на ночь у певиц оставаться, вот поэтому его жена, должно быть, и решила меня отблагодарить, сказала, небось, купи, мол, ему подарки.

— Ты сам о себе-то позаботься, — указывая на мужа пальцем, с укоризной выговаривала Юэнян. — Попечитель выискался! Сам в грязи, а других отчищать собираешься! Тебя самого целыми днями дома не бывает — сам за бабами бегаешь, а других увещеваешь. И эти подарки ты принимаешь как должное? Посмотри-ка карточку, от кого? Если от жены, то сегодня же напиши ей от моего имени приглашение. Она давно хотела нас навестить. А если от мужа — поступай, как знаешь.

— На карточке стоит его имя, — ответил Симэнь. — Я завтра его приглашу.

На другой день Симэнь устроил угощение и пригласил Хуа Цзысюя. Пировали целый день.

— Ты не должен оставаться перед ним в долгу, — обратилась к Цзысюю жена, когда тот вернулся домой. — Мы ему подарки послали, и он, видишь, тебя пригласил. Теперь твоя очередь его угощать.

Быстро летело время. Настал девятый день девятой луны — праздник осени.[242] По такому случаю Хуа Цзысюй позвал двух певичек и послал Симэнь Цину приглашение полюбоваться хризантемами. Симэня сопровождали Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь и Сунь Молчун. Передавали цветы под бой барабана, пировали и веселились.

О том же говорят и стихи:

Проносятся стрелами солнце с луною!Вновь осень, и нам любоваться опять,Как пышно багряны наряды у кленов,Хмельных хризантем ароматы вдыхать.Чиновному гостю пиалы наполню.Он яства красотки не хочет принять?Нет, взглядом тайком устремившись за полог,Не в силах влеченья унять!

Пировали до темноты. Когда зажгли фонари, Симэнь Цин поднялся из-за стола, намереваясь выйти по нужде. Совсем не подозревая, что за ним из-за ширмы тайком наблюдает Ли Пинъэр, он нечаянно столкнулся с ней, и они очутились друг у друга в объятиях. Пинъэр скрылась за боковой дверью и послала к гостю Сючунь.

— Госпожа послала меня сказать вам, сударь, чтобы вы меньше пили и пораньше шли домой, — прошептала горничная, незаметно подкравшись к Симэню. — Госпожа собирается отправить хозяина к певицам и хотела бы поговорить с вами вечерком.

Симэнь Цин пришел в неописуемый восторг. Вернувшись к столу, он потихоньку спрятал вино за пазуху. Певицы подносили ему чарки, но он притворился пьяным и отказывался. Приближалась первая стража. Пинъэр опять встала за ширмой и поглядела на пирующих.

На почетном месте восседал Симэнь Цин и для виду клевал носом. Ин Боцзюэ и Се Сида, вдоволь наевшись и изрядно выпив, застыли как сало, поэтому когда Чжу Жинянь и Сунь Молчун стали откланиваться, они даже глазом не повели, будто их прибили к стульям, и не думали уходить. Ли Пинъэр стала нервничать. Поднялся и Симэнь, но его все время удерживал Хуа Цзысюй.

— Брат, ну почему ты уходишь? — спрашивал он. — Или чем не угодил?

— Я пьян. Не могу больше, — оправдывался Симэнь.

Он нарочно зашатался из стороны в сторону, и слуги, подхватив его под руки, повели домой.

— И что с ним такое сталось? — недоумевал Ин Боцзюэ. — От вина отказывается. Выпил всего ничего и уж захмелел. Чтобы успокоить хозяина и не ставить в неудобное положение певиц, предлагаю: давайте возьмем большую чашу, и пусть обойдет она полсотни кругов, а потом разойдемся.

— Вот бесстыжий арестант! — услыхав такие речи Боцзюэ, не переставая ворчала за ширмой Пинъэр.

Она дала знак слуге Тяньси, чтобы тот позвал Хуа Цзысюя.

— Если хочешь с ними пить, то ступай сейчас же к певицам, — заявила мужу Пинъэр. — Терпенье мое лопнуло. Хватит с меня этих истошных криков! И так за полночь — сколько масла выжгли!

— Но тогда не ругайся, что я всю ночь не приду.

— Ладно, ступай! Не буду ругаться.

Хуа Цзысюю только того и надо было. Он бросился к гостям и выложил им желание Пинъэр.

— Пошли к певицам! — воскликнул он.

— Нечего нас обманывать! — возразил Боцзюэ. — Неужели невестка[243] так и сказала?! Поди, как следует спроси, тогда и пойдем.

— Так и сказала! Велела завтра приходить.

— Ну и прекрасно! — вставил Се Сида. — Брат Ин хочет самого себя перехитрить. Ведь брат Хуа только что испросил разрешения супруги. Значит, можно идти со спокойной душой.

И друзья вместе с певицами, сопровождаемые слугами Тяньфу и Тяньси, направились в Крайнюю аллею к У Иньэр.

Пробили вторую ночную стражу. У Иньэр спала. Когда послышался стук, она встала и со свечой в руке пригласила входить.

— Мы у твоего приятеля любовались хризантемами, — пояснил Боцзюэ, — но не успели до стола добраться, как он нас к тебе повел. Так что ставь вино.

Не будем говорить, как они пировали у певицы, а расскажем о Симэнь Цине.

Симэнь прикинулся пьяным и отбыл домой. Переодевшись у Пань Цзиньлянь, он, предвкушая приглашение Пинъэр, поторопился в сад. Наконец он услышал, как запирают ворота и загоняют собаку. Вскоре над стеной появился едва заметный в темноте силуэт Инчунь. Служанка стала нарочно звать кота, а сама дала знак ожидавшему в беседке Симэню. Тот поставил на стол скамейку, забрался на нее и осторожно вскарабкался на стену, по ту сторону которой стояла лестница.

С уходом Цзысюя Пинъэр распустила волосы-тучи и встала на террасе. Одета она была просто, но со вкусом. Обрадованная приходу Симэня, она провела его в ярко освещенную спальню, где их ждал ломившийся от яств стол. Из кувшина струился аромат вина.

Пинъэр держала высоко поднятый яшмовый кубок. Когда Инчунь наполнила его вином, хозяйка низко поклонилась гостю и сказала:

— Премного вам благодарна за все, сударь. Вы были так щедры в изъявлении любезности, что я чувствую себя крайне неловко перед вами. Вот и пригласила вас на чарку вина, чтобы хоть чем-то отблагодарить за все ваши хлопоты. А тут еще эти бесстыжие — чтоб их сразило небо! — сидят, ни с места. Меня из терпения вывели. Только что их выпроводила к певицам.

— А что если брат Хуа вернется?

— Я наказала до утра не заявляться, — успокоила Симэня хозяйка. — С ними и слуги пошли. Остались только служанки да тетушка Фэн, привратница. Старуха меня вырастила — свой человек. Передние и задние ворота заперты.

Симэнь сильно обрадовался. Они сели рядом и угощали друг друга по очереди из своей чарки. Инчунь разливала вино, а Сючунь подавала кушанья. Видя, что хозяйка и гость уже навеселе, служанки убрали со стола и вышли из спальни, закрыв за собой дверь.

Симэнь Цина и Ли Пинъэр манило на благоухающую постель с коралловым изголовьем и парчовым пологом, и они отдались утехам.

Надобно сказать, что в богатых домах окна тогда делались с двойными рамами. Пинъэр заперла дверь и закрыла обе рамы, так что в комнате горел свет, а снаружи ничего нельзя было увидеть. Служанка Инчунь, которой исполнилось семнадцать, смекнула, к чему идет дело. Подкравшись под окно, она проткнула головной шпилькой оконную бумагу и стала подглядывать, как забавляется ее хозяйка.

Только поглядите:

Под тонким шелковым пологом колыхались тени взад и вперед. При свечах в полумраке свивались, сливались. То затрепещет рука, то ножки лотос золотой взметнется. Чу! Нежно иволга воркует, тихо щебечет ласточка. И мнится, Цзюньжуй с Инъин.[244] повстречался или с божественною девой ложе разделил Сун Юй[245] Не умолкают клятвы в любви и верности до гроба. Когда «влюбился в пчелку мотылек», нет больше сил расстаться. Сражение идет, и алые волны катятся вдоль покрывала. Влага волшебного рога проникает до самого сердца. Бой бы продлить, да крюк стянул полог, а на нефритовом челе насупились бровей изгибы.