Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках - Василий Аксенов

Когда Ян приблизился к своим близким душам, обе ели арбузные полумесяцы, форс-мажорно отобранные у Галипольского и Харцевича, то есть у двух монархистов из Института мировой литературы.

— Ну, давайте, синьоры, я и вас запечатлею по случаю прибытия в республику Карадаг! — щелчок, жужжание, предьявление фотодокумента.

— Мне кажется, я тут похожа на какого-то порочного ребенка, — задумчиво сказала Нэлла.

— А я себе очень нравлюсь! — воскликнула Таня. — Я вижу в себе что-то монпарнасское! Атеперь, Янк, покажи-ка нам свою Зарю! Я хочу ее сравнить с Нэлкой!

У Тушинского внутри что-то съехало слегка набок. Откуда она знает о нас с Зарей? Ведь об этом не знает никто, кроме меня и Зари. Сделав шаг назад и едва не наступив на ладонь монархиста, он напомнил близким душам, что вечером после ужина состоится геттугезина у него на террасе. Из совхоза привезли два ящика недурного каберне. Ну а Барлахский, конечно, припрет полканистры чачи.

Роберт Эр в это время в сердцевине пляжа лежал в шезлонге и записывал в блокнот кое-какие рифмы: «надолго — облако», «комнате — вспомните», «черепаший — вчерашний», «горечи — полночью»… Очень часто бывает, что из такой простой рифмовки получается настоящая лирика.

Подсел, а потом и растянулся на эровском полотенце друг сердешный Тушинский.

— Послушай, старик, я только что вспомнил твой стих «Королева пляжа». Хочешь, прочту? — Эр шутливо заткнул уши. — Не смей читать, Туш! Ты все переврешь!

Тушинский тем не менее оттянул его руку и прочел прямо в ушную раковину:

По пляжу идет королева.Серебряно галька шуршит.У мидовца КоролёваПодвздошие трепещит.

Эр тут же постарался перехватить инициативу:

Откуда взялись эти строки,Не может сказать даже Туш.Трещит, как бухая сорока,И получается — чушь!

За этим последовали с обеих сторон псевдобоксерские удары и конвульсии смеха. Наконец успокоились. Ян хитровански прищурился:

— А теперь посмотри вокруг, старик. Тебе не кажется, что в этом сезоне тут скопилось рекордное число королев. Ей-ей, весь бомонд тут почему-то сгруппировался. Kpoме наших ближайших, черт бы их побрал, немало и слегка отдаленных; не находишь?

Роберт усмехнулся:

— Вроде твоей Зари, ты хочешь сказать?

Ян ударил обоими кулаками по гальке:

— Да откуда вы все узнали про Зарю? Никто никогда мне ничего про нее не говорил и вдруг оказывается, все знают! Кто шпионит? Кто распускает сплетни?

Роберт хлопнул его блокнотом по макушке:

— Послушай, все ее знают еще с 1964-го. Она тогда все лето разгуливала в твоей гавайской рубахе.

Тушинский вроде бы вскипел, вроде бы не в шутку разозлился; на самом деле он был совсем не против поговорить о своей зазнобе; вернее, об одной из многих зазноб.

— При чем тут рубаха эта несчастная? Я уже и думать забыл об этой рубахе! Девчонка, чистая, открытая, влюбилась не в меня, а в мои стихи; вот я и подарил ей эту рубаxy. Ты бы лучше посмотрел, Роб, вот сюда, сюда, вот именно на Ралиссу Кочевую. Говорят, что твоя Анка ее просто ненавидит. Есть основания или нет? У тебя с ней что-то было?

— Теперь ты видишь, кто распускает сплетни, Янк? — невинно спросил Роберт.

Ян споткнулся:

— Кто?

— Ты, мой друг.

Тут они оба отмахнулись друг от друга и на несколько минут замолчали. Потом Тушинский возобновил увлекательную тему:

— Мы все-таки начали с эстетической точки зрения, с оценки королев. Хорошо бы расширить этот аспект.

Куря табак и потягивая привезенное из совхоза каберне, друзья начали тихий сосредоточенный разговор. Время от времени они окидывали с понтом рассеянными взглядами шевелящееся собрание почти голых тел, а потом опять углублялись. Издали можно было предположить, что они толкуют какую-нибудь философскую тему, ну, например, расширение неокантианства с помощью привнесенных их поколением поэтов новых рифм. На самом деле речь шла о более существенных материях. С эстетической, именно с эстетической, ни с какой другой, точки зрения была утверждена десятибалльная шкала оценок. Давай начнем сверху. Конечно, сверху. Нелепо как-то подниматься снизу. Снизу, брат, начнешь, может поехать крыша. Берем три верхних балла. Ну вот, пример, упомянутая уже нами особа, каким-то образом оказавшаяся здесь без своего постоянного назойливого спутника. Чистая десятка. Теперь давай поговорим о Заре. Может быть, позже о ней поговорим? Нет уж, давай сразу уточним, чтобы не мучили угрызения. Прошу восьмерку и забудем об этом: она мне не баллами дорога. Давай теперь назовем тех, кто безоговорочно получает какой-либо из двух высших баллов. Нинка Стожарова, у которой интеллектуальная дружба с Ваксоном, без всяких сомнений. Ульянка Лисе, с ее эстетически удивительным изгибом спины, этим летом безупречна; за нее горой встанет весь взвод «жестоких героев» ВТО. А посмотри на Софку Теофилову, вернее Фоску, конечно Фоску, которая приехала с нашим Антошей, вернее, привезла его с собой; девушка немного возрастная, но отнюдь не лишенная, ну, эстетического совершенства. А вот и дерзновенная Катька Андропова, нет-нет, не дочь чекиста, а скорее звезда «Современника», где она уже взяла сценическое имя — Человекова. Ну кто лучше нее может посмотреть через плечо, одновременно как как бы отталкивая одну персону и притягивая другую? А вот посмотри, целая стая эстетически великолепных и довольно бесшабашных к нам заявилась из пансионам кто такие? Ба, да ведь это девушки из ансамбля «Мрия», романтические хохлушки! А вот эти, партизанки-то российских просторов, искательницы-то восхитительных происшествий, «сестры — тяжесть и нежность»; так отмечены были, как высказался Роб, «жены большого полета»; вот и извольте разбираться. Между прочим, тяжести неплохо было бы поубавить, тогда и получили бы, ну. если не десятку, то девятку. Молчи об этом, друг, а то отхлещут по щекам!

Так они болтали сначала полушепотом, потом уже шепотом, потом уже молча, то есть при помощи больших пальцев на великолепную курортную тему, дань которой отдал и Мишель, который Лермонтов. А вокруг них дядьки из секретариатов шуршали газетами — вообразим, не ленились переводить в Крым подписку на вдохновенную «Правду»! — и обменивались мнениями об актуальных событиях. Прислушались бы поэты, услышали бы, как перелетают от одного капитального тела к другому злободневные имена — Дубчек, Смрковский, Млынарж и в в противовес им Брежнев, Косыгин, Шелест, но они не прислушивались.

Солнце уже подошло к зениту, когда из моря выплыла и пошла к берегу первая «королева» этого дня. Ей было на вид лет восемнадцать, на деле — лет на пять больше. Купальник на ней был сначала темно-белого, то есть мокрого цвета, но высохнув на солнце, он просиял ярко-белым, на фоне которого ее загар стал темно-оранжевым. В принципе ее можно было бы сравнить с девушками одного из племен государства Сомали, в котором набирают манекенщиц иные парижские кутюрье, если бы не ее выцветшая до золотоносного уровня грива; такого с прекрасными дикарками не случается. Другое существенное отличие, которое, возможно, разочаровало бы модельеров, но привело в восторг всех более-менее активных мужчин литфондовского пляжа, состояло в том, что она не была похожа на высоченную вешалку для одежды. Спортивно-женственные пропорции ее тела были в полной гармонии с ее вроде бы девчачьей манерой передвижения в пространстве. Стоило только посмотреть, как она с кромки воды стала отмахивать «привет» кому-то в толпе пляжников, чтобы постичь ее прелесть и легкость в сочетании с некоторой самоиронией. Иными словами, она не была похожа на девушек сомалийского племени.

Ей вроде бы не хотелось привлекать к себе внимание литературных масс, и она делала вид, что не замечает, как много глаз на нее уставились. Среди уставившихся были, разумеется, и два ценителя женских прелестей.

— Ну, вот и чемпионка! — произнес Ян.

— Десять баллов точно! — подтвердил Роберт.

— Она совсем не изменилась, — сказал Тушинский

— Ты ее знаешь? — спросил Эр.

— А ты не знаешь?

— Где-то, кажется, видел.

— Ты не рехнулся, Роб? Ты ее видел и не раз в моей комнате на Чистых прудах.

Роберт охнул, схватился за живот и перегнулся вдвое как будто кто-то из пролетающих засандалил ему по органу глупости, который, как известно, располагается под ребрами.

— Милка?!

Колокольцева сигналила своей подруге Катьке Человековой, которая совсем недавно вошла в круг первостатейных звезд, сыграв в ударном фильме невесту советского шпиона, принявшего огонь на себя. Сегодня рано утром кто-то сбросил с отвесов в Львиную бухту мешок почты, среди которой была записка от Влада Вертикалова. Корявым почерком бард сообщал, что он снова в Коке и специально для того, чтобы увидеть ее. Изнемогает. Жаждет увидеть. Чувствует себя х…во. Хотя бы положи руку на лоб. Ищи в Литфонде. Море было спокойное, и она отправилась из бухты в бухту вплавь. Из Первой Лягушки взяла чуть-чуть мористее, наискосок к пляжу. В полукилометре от берега познакомилась с мощным литовцем, который завершал заплыв от Хамелеона. Сказал, что повторил рекорд Велимира Хлебникова. Боги Олимпа, этот литовец оказался Юстасом Юстинаускасом, художником, о котором она писала в журнале «Декоративное искусство»! В полнейшем восторге он пригласил ее в ресторан. Какой к черту ресторан? Здесь нет никаких ресторанов, одни столовки паршивые. Знаете, Милка, у меня все еще голова кружится от этого коктебельского восторга. Если нет ресторана, устроим пикник; идет? Вот это здорово, Юстас, приглашение принято; мне только надо будет сарафан какой-нибудь одолжить у бабы Марины.