Братья-оборотни - Вадим Проскурин

Мудрые люди говорят, что если заниматься каким-нибудь делом достаточно долго и упорно, то рано или поздно что-нибудь получится. И правило это распространяется не только на обычные повседневные дела, но и на всякую извращенную херню, какая нормальному трезвому человеку не придет в голову никогда и ни за что. Если, например, маленькая рыжая женщина примется кувыркать через пень большую серую собаку, и будет делать это упорно и неустанно, то рано или поздно все у нее получится. Так и вышло.

— Фу, наконец-то, — сказал Мелвин Кларксон, отряхиваясь. — Я уже заебался.

— Ты долбоеб неуклюжий, — сказала ему Бонни. — Неужели трудно было помочь хоть чуть-чуть? Я тебе не грузчик такую животину ворочать.

— Кувыркательные движения собакам не свойственны, — сказал Мелвин. — А если бы ты не пиздела и не стонала, давно бы уже обратила меня и не устала бы совсем. Ленивая ты девка, Бонни.

Бонни нахмурилась, уперла руки в бока и сказала:

— Если бы не колдовство этой ленивой девки, ты бы, мудак, до сих пор по лесам бегал бы. Так что заткни ебальник и не пизди, а вырасти лучше одежду, чтобы голым не ходить, а то замерзнешь.

Мелвин опустил взгляд и увидел, что голый.

— Не понял, — сказал он. — Бонни, что значит вырастить одежду?

— То и значит, — ответила Бонни. — Ты же оборотень, тебе должно быть похуй что выращивать: шерсть или одежду. Или перья, как этому дракону. Я уже заебалась тебе одежду наколдовывать.

— Но я не умею! — воскликнул Мелвин. — Шерсть — она как-то сама собой отращивается, а управлять процессом я не умею.

— Ну и дурак, — сказала Бонни. — Дракон умеет, а ты не умеешь. Долбоеб.

— А причем здесь дракон? — не понял Мелвин.

— Он тоже оборотень, — объяснила Бонни. — Я смотрела, как вы грызлись, у тебя и у него плоть устроена одинаково, вы однотипные оборотни. Только он умный, а ты дурак.

Мелвин насупился и спросил:

— Почему это я дурак?

Он хотел, чтобы вопрос прозвучал грозно, но не получилось. Очень трудно быть грозным, когда ты голый. Вот и на Бонни его попытка не произвела ни малейшего впечатления.

— По жизни дурак, — сказала она. — Ты когда псом оборачиваешься, речь утрачиваешь напрочь, а дракон в любом облике разговаривает, как человек. Ты когда дерешься, прешь напролом, как мудак, а дракон соображает, когда надо драться, а когда лучше убежать. А когда дракон отращивает новый член взамен откушенного, он сразу перьями покрывается, а у тебя шерсть растет только там, где ни разу не откусили. Дурной ты оборотень, недоделанный.

— Гм, — сказал Мелвин.

Бонни подошла к нему и потрепала по плечу.

— Да не расстраивайся ты, — сказала она. — Я не в обиду говорю, а чтобы ты понимал. Одежду я наколдую, только лучше сначала, наверное, снова принять облик как на иконе. А то узнает кто в лицо, не дай бог… Бенедикт, например…

— А что Бенедикт? — пожал плечами Мелвин. — Бенедикт — поп достойный, вменяемый. При других обстоятельствах я бы с ним союз заключил против Роберта-коммунара. Поначалу я, конечно, на Бенедикта зол был, потому что он жесток неимоверно и когда меня в замковом застенке пытали, он такое придумывал, что до сих пор передергивает, как вспоминаю. Я его как впервые увидел после той моей казни, сразу в глазах помутилось, чуть было не загрыз. А потом подумал и понял, что не зря мне господь не попустил его загрызть. Потому что Бенедикт, хоть и не святой никакой, а грешник злоебучий, мудак трижды опизденевший, тремя кадилами выебанный… но союзник из него может получиться вполне достойный. Если бы не этот дракон… Я Бенедикту собирался открыться, когда Роберта убью. Потому что без него мое повторное воцарение легитимизировать будет очень непросто. А с ним просто.

— Но ты же еретик богомерзкий, — заметила Бонни. — Тебя на костре сожгли. И не покаялся ты ни хера, до самого конца обвинял Роберта и Бенедикта в грехах и преступлениях, клеветал и кощунствовал нагло и закоренело. За то и поплатился.

— Клеветал и кощунствовал — это пока в Локлире Роберт сидит, — возразил Мелвин. — А когда в Локлире сяду я, это будет не клевета и не кощунство, а духовный подвиг, типа, пошел на мученическую смерть, но господь не попустил и явил чудо. Поняла?

— Поняла, — кивнула Бонни. Немного помолчала и добавила: — Вон там, в траве, какое-то тело копошится. Думаешь, это Бенедикт?

— Не думаю, а уверен, — ответил Мелвин и улыбнулся. — Я когда в собачьем теле пребываю, нюх у меня становится ниибический. Я все жду, когда же он храбрости наберется и вылезет, намекаю, намекаю…

Отец Бенедикт выскочил из травы, как стрела из арбалета. В руках он сжимал чудотворный посох, направленный волшебным наконечником прямо на Мелвина. Выражение лица Бенедикта напомнило Мелвину загнанную в угол крысу.

— Сейчас ты у меня донамекаешься! — завопил святой отец. — Как переебу лучом божьего огня, пиздец тебе настанет немедленно!

Судя по всему, этой тирадой Бенедикт намеревался Мелвина напугать. Но не вышло.

— Дракона ты этим лучом не переебал, — сказал Мелвин. — А Бонни говорит, мы с драконом одинаковые по устройству, правильно я говорю, Бонни?

— Угу, — подтвердила рыжая ведьма.

— Я этой девочке в колдовских делах доверяю, — продолжил Мелвин свою речь. — Она в колдовстве знает толк. В отличие от тебя, мудака. Так колдовская палка твоя не поможет тебе ни хера. Кстати, Бонни, ты как думаешь, эта палка божественная или колдовская?

— Никакая, — ответила Бонни. — Там под набалдашником спрятан волшебный артефакт, но он не святой и не дьявольский, его Гримпенская нечисть сотворила, а она духовно нейтральна, это всякому колдуну известно.

— Ты чего пиздишь?! — возмутился Бенедикт. — Я этот артефакт лично отобрал у самого дьявола…

Тут он понял, что проговорился, и смущенно умолк. Мелвин и Бонни засмеялись.

— Да ты, сука, с нечистой силой сношаешься, — сказал Мелвин. — Сам признался, мудозвон, в присутствии двух свидетелей.

— Да какие вы на хуй свидетели! — воскликнул Бенедикт.

— Да я не о себе, — сказал Мелвин. — Вон в тех кустах два монаха прячутся. Вылезайте, братья, и свидетельствуйте, пока вам пиздец не пришел.

Бенедикт крутанул посохом, и Мелвин быстро крикнул:

— Отставить вылезать!

И добавил, уже спокойнее:

— Потом вылезете, пусть этот долбоеб сначала успокоится.

— Я не долбоеб, а иерарх святой церкви, — заявил Бенедикт.

Но посох опустил.

— Ты не иерарх, а полутруп, — возразил Мелвин. — Ты одной ногой в могиле стоишь, знаешь, почему?

— Почему? — спросил Бенедикт.

— Потому что если мы с тобой не договоримся, я тебя убью, — ответил Мелвин. — Или, может, ты хочешь проверить, кто из нас двоих милее всевышнему? Твой артефакт против моей силы оборотня? Один на один?

Бенедикт нахмурился и некоторое время молчал. Затем сказал:

— Допустим, не хочу. Что дальше?

Мелвин улыбнулся и сказал:

— Тогда начнем договариваться. Эй, монахи! Валите на хуй, пока живы, нам с Бенедиктом лишние уши больше не нужны.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Противостояние

Они сидели на поваленном дереве: Мелвин и Бонни — рядом, Бенедикт — поодаль. Время приближалось к полудню, солнце ощутимо припекало, Бенедикт то и дело утирал со лба пот, Бонни тоже заметно вспотела. Только Мелвин Кларксон, вновь принявший облик святого Михаила, ничуть не страдал от жары. Зато страдал от неудобного тела — голова огромная, ручки-ножки маленькие, лысина на пол-головы, жуть!

— Это ж надо было так лошадей перепугать! — вещал отец Бенедикт. — Обычно если какой зверь на дорогу выскочит, волк, например, или кабан, да хоть сам черт! Лошадь — она что делает? Отбежит в сторонку ярдов на сто и стоит себе смирно, только глазом косит. А сейчас как ухуячили, куда глаза глядят, так прямо пиздец какой-то. Магия это богомерзкая, истинно вам говорю, богомерзкая магия и ничто иное!

— Ты язык не распускай, — посоветовал ему Мелвин. — Магия не всегда богомерзкая. Обижусь, обращусь псом, пооткусываю руки-ноги, что будешь делать?

Бенедикт улыбнулся ехидно и ответил так:

— Вы лучше подумайте, ваше высочество, что сами станете делать, когда меня пообкусываете. Без моего благословения вашему высочеству в Локлире не укрепиться никак. Сельские рыцари если что в башку себе вобьют, так потом булавой не вышибешь. Если решат, что перед ними дьявольский чернокнижник, так уже не успокоятся, пока не истребят. Соберутся на пир, напьются, раздадут пьяных обетов всем святым, кого помнят, типа, бессмертной душой клянусь истреблять оборотня в рыцарских погонах, покуда хватает жизни. А когда протрезвеют, рады будут назад все откатить, но не осмелятся, потому что за бессмертную душу страшно. Проще в разбойники уйти, чем обречь душу на вечные муки во имя общечеловеческих ценностей. Помните, как в Худе разбойники барона местного насмерть затравили?