Удивительный мир Кэлпурнии Тейт - Жаклин Келли

– Подойдет? – спросила я дедушку. Выглядела она не то чтобы очень.

– Подойдет, – кивнул он.

– Интересно, от чего она погибла?

– Может быть, удастся узнать после того, как мы ее вскроем.

Мы отнесли лягушку в лабораторию в старой плетеной корзинке для рыбы, приготовили нужные инструменты и лоток для препарирования. Еще один шаг по эволюционной лестнице – добрались до типа Хордовых, подтипа Позвоночных. Это означает, что у лягушки есть позвонки и спинной мозг, совсем, как у людей. Это вам не дождевой червь. Да, к вопросу о дождевых червях. Куда делся Тревис? Я его уговорила присутствовать при препарировании. А может, и зря. Напрасный труд, напрасные волнения. Его даже результаты изучать не заставишь. И этот мальчик собирается стать ветеринаром? Интересно, как это у него получится?

Следуя дедушкиным указаниям, я положила лягушку на лоток с воском, перевернула на спину и закрепила каждую лапку булавками. Сделала надрез в форме буквы «Н» во весь живот. Кожа гладкая, но упругая. Оттянула кожу, опять закрепила булавками и сделала такой же надрез в толстом слое мышц. Вот и внутренности – удивительно большая печень, крошечная поджелудочная железа, кишки, похожие на червяков. Похожие на мешочки легкие, почки.

– Посмотри на сердце, – показал пинцетом дедушка. – В нем только три камеры, а у млекопитающих и птиц уже по четыре. В сердце лягушки богатая кислородом кровь и бедная кислородом кровь смешиваются прежде, чем кровь начинает разгоняться по телу. Значит, оно не такое эффективное, как сердце птиц и людей – у нас сердце разгоняет по телу только богатую кислородом кровь. И это дает организму больше энергии.

Мы закончили изучением почек, клоаки и яичников – лягушка оказалась женского пола, но икринок в данный момент не было. Может, настоящий герпетолог и догадался бы, от чего она умерла, но мне ничего не приходило в голову.

Я понесла лоток с лягушкой в амбар. Тревис сидел на табуретке и развлекал амбарных кошек с помощью куска веревки. Увидел меня и простонал:

– Ой-ой-ой. Что на этот раз?

– Помнишь, я тебе пообещала, что мы двинемся вверх по эволюционной лестнице? Вот наше первое позвоночное. Леопардовая лягушка. Ты их видел на реке.

Я протянула ему лоток.

– Ужас, – пробормотал Тревис и опустил голову между колен. На этот раз его не вырвало и в обморок он не свалился. Очевиден некоторый прогресс.

Следующим был мертворожденный крольчонок из потомства Банни. Я заставила Тревиса смотреть, что я делаю. Привязала крошечное жалкое создание к доске, закрепила лапки веревочками. Взяла острый перочинный ножик и сделала аккуратный надрез вдоль грудки и живота. Взглянула на брата как раз вовремя, чтобы заметить, как у него закатились глаза. Уронила нож, зато поймала Тревиса прежде, чем он свалился на солому.

Оказалось, что мой братец, который так невероятно любит животных – по крайней мере снаружи, – совершенно не может видеть их внутренности. А как увидит, сразу – хлоп в обморок.

Я ждала целую вечность, но наконец прибыла моя лента для пишущей машинки. Я чуть не упустила этот момент, решила, что посылка на столе – одна из дешевеньких книжек, Ламар получает их по два раза в месяц.

Я понеслась наверх. Агги писала очередное бесконечное письмо к Лампику (так я про себя называла Лафайета). Как ей удается писать такие длинные послания, когда в ее жизни ровным счетом ничего не происходит – понять не могу.

– Получила! Получила! – выпалила я.

Она даже головы не подняла:

– Что ты получила?

– Ленту. Можем начать уроки.

– А-а-а-а… – она потянулась и зевнула. – Хорошо. Завтра начнем.

– А почему не сегодня? – я не могла сдержать нетерпения.

– Я занята.

– Чем? Письмо пишешь?

– Доложу тебе, – фыркнула она, – что это очень важное письмо. Может быть, самое важное письмо в моей жизни.

– Ну да? Почему бы тебе его не напечатать? А я бы смотрела и училась.

– Нет, это личное письмо. Убирайся!

– Куда? Это моя комната.

Была моя. Когда-то.

– Ну, и моя тоже. Убирайся отсюда и возись в своих грязных лужах со своим ненаглядным дедушкой. Это ваше любимое занятие, да?

Отвратительный тон. Но в чем-то она права. Я сделала вид, что мне все нипочем, и с гордым достоинством ответила:

– Мы изучаем все. Природа едина, от пруда до далеких звезд.

Агги только фыркнула. Я изо всех сил старалась еще что-нибудь добавить.

– Ты, между прочим, ему тоже родня. Он твой… он твой… – я судорожно пыталась нарисовать в уме генеалогическое древо. – Он твой двоюродный дедушка.

Агги оторопела. Ясно, что ей это в голову не приходило. Наконец она додумалась:

– Только свойственник, а не кровный родственник.

– Все равно считается. Так что изволь говорить о нем с уважением.

Фырк-фырк.

На следующий день она вытащила свой драгоценный ундервуд из шкафа и поставила на стол. Вынула ленту и заправила мою, протащив ее через многочисленные штырьки.

– Смотри внимательно. Я повторять не буду.

Затем она заправила чистый лист бумаги и уверенно застучала по клавишам:

Южно-эфиопский грач увел мышь за хобот на съезд ящериц.

Я смотрела через ее плечо.

– А зачем это понадобилось грачу? И откуда у мыши хобот? Такого не бывает.

– Дурочка, это просто упражнение. В этом предложении есть по разу все буквы алфавита.

Я была в таком восторге, что даже не обратила внимание на оскорбление. И не стала указывать на то, что кое-какие буквы повторяются. Мы поменялись местами, и я села на стул. Она показала мне, как держать руки в «начальной позиции», а потом я начала печатать.

Ну, не вполне. Научиться печатать – дело долгое и занудное, совсем не такое чудесное, как я воображала. Я даже испугалась, что Агги раздумает со мной заниматься, но бояться было нечего. Она слово сдержала. Я занималась невероятно скучными упражнениями – все равно что гаммы на пианино, а она каждый день проверяла, как идут дела, и даже оценки мне ставила, как настоящая училка.

Мы начали с ыва. Такого слова нет. Рычаги с буквами то и дело перепутывались, и я проводила кучу времени, их распутывая – больше времени, чем, собственно говоря, печатала. Единственным – маленьким – удовольствием было звонкое «дзинь» в конце каждой строки – звоночек, который предупреждал, что край бумаги близок. Тогда надо было со всей силой тянуть рычаг и переводить каретку, чтобы опять оказаться в начале новой строки.

– Держи пальцы так, словно играешь на пианино, – миллион раз напоминала мне Агги. – Сгибай их, а не распрямляй.

Я горько жаловалась на эти упражнения, но только про себя. Я же сама все это придумала и заплатила немало, так что нечего жаловаться. Сама виновата.

Агги ворчала, что мои упражнения действуют ей на нервы. Ее можно понять. Я переставила стул и маленький столик в кладовку. Там я по полчаса в день била по клавишам. ЫВА. ЫВА. ЫВА. Наконец я перешла к АВЫФ. Какой прогресс! Постепенно мы стали печатать настоящие слова – куда лучше, но все же совсем не так увлекательно, как может показаться. Я печатала кот, и пол, и дом снова и снова, и мне уже хотелось орать. Это еще хуже, чем «Букварь Мак-Гаффи». Потом я перешла к мяч, пять, дядя. Мой левый мизинец был куда слабее остальных пальцев, а буква «я» так и лезла везде, попадалась чуть ли не в каждом предложении. Никакая фраза без нее не обходилась, так мне, по крайней мере, казалось. «Я» получались слабенькие по сравнению с другими буквами, и фразы выглядели рябыми и неровными. Но я старалась. И преуспела.

Как-то раз я настолько погрузилась в свои упражнения, что не заметила сгрудившихся в дверях кладовки братьев. Они глядели на меня во все глаза. Я подняла голову.

– Чего вам?

– Да ничего. Просто интересуемся, откуда такой шум.

– Мешает – закройте дверь.

Поначалу было так:

Клик…

Клик…

Клик…

Очень скоро уже так:

Клик… Клик… Клик…

Прошло еще немного времени и стало получаться так:

Клик-клик-клик. Дзынь! Бум!

Через пару недель я пришла к дедушке в библиотеку и сказала:

– Вам не нужно послать куда-нибудь письмо? А то я практикуюсь – печатаю на машинке.

– Ну, вот еще один гигантский шаг в новое столетие. Держи черновик, я как раз собирался его переписывать. Посмотрим, что ты сможешь сделать.

Я помчалась в свою «контору», заправила чистый лист бумаги в каретку. Замерла над клавишами – надо навсегда запомнить этот момент. Это уже не тренировка, это настоящая работа.

Уважаемый профессор Хиггинс,

В соответствии с Вашей просьбой посылаю вам несколько семян Vicia tateii. Покорно благодарю за присылку семян Vicia higgenseii, которые я получил на прошлой неделе. Семена прибыли в хорошем состоянии. Я надеюсь прорастить эти семена и впоследствии иметь возможность обменяться с Вами мнениями касательно сравнительной анатомии и физиологии обоих видов.

Искренне Ваш,

Уолтер Тейт

К счастью, я перечитала напечатанное, чтобы убедиться в отсутствии ошибок – и обнаружила четыре! Ужас, какая невнимательность! Первая настоящая работа, и такое безобразие. Я тщательно перепечатала письмо, два раза перечла и побежала в библиотеку.