Купеческий сын и живые мертвецы (СИ) - Белолипецкая Алла

— Ванечка! — Зина схватила друга детства за плечо, с силой дернула. — Ванечка, отзовись! Ну, пожалуйста!

А Мавра Игнатьевна, не тратя времени на разговоры, склонилась к своему бывшему воспитаннику и припала ухом к его груди.

— Что, Мавруша? — Зина от страха назвала алтыновскую ключницу так, как обращалась к ней только тогда, когда сама была маленькой девочкой и приходила в дом Митрофана Кузьмича на рождественскую ёлку. — Слышишь что-то? Бьется у него сердце? Не молчи, ответь!

Однако ответить ей ключница не успела, поскольку в этот самый момент две вещи произошли одновременно. Тонкий фитилек свечи в том фонаре, который держала Зина, мигнул напоследок коротенькой вспышкой, а затем свеча погасла. И тотчас же сверху — резко, словно то была струя из пожарного брандйта — на них хлынула вода. Грозовая туча разродилась здоровенным ревущим дитятей: громогласным и не признающим никаких преград ливнем.

В один миг Зина совершенно оглохла и ослепла. И только ощутила, как к её необутой ноге притиснулось что-то мокрое и одновременно на удивление горячее. Поповской дочке потребовалось секунды три или четыре, чтобы понять: это к ней прижался Эрик. Может быть, рассчитывал, что её платье хотя бы немного защит его от хлынувшей с небес рокочущей реки. А потом девушка ощутила чьи-то пальцы на своей руке. И даже взвигнула от накатившего дикого страха: она решила, что к ней уже подобрался вплотную кто-то из умирашек. Но нет: тут же она услышала голос ключницы — показавшейся Зине едва слышным, хоть та наверняка кричала:

— Дай мне фонарь, девка! И накрой меня свои подолом! Я заменю свечу в фонаре и попробую её запалить!

Зина сделала, как ей велели — благо, тут снова сверкнула молния, и поповская дочка сумела разглядеть и саму ключницу, и жавшегося к её собственным ногам кота, и неподвижное тело Ивана Алтынова в шаге от себя. А ещё — девушка поняла, что хлынула на них не только вода небес: к ним почти вплотную прихлынули умирашки. Те из них, что не успели войти в алтыновский склеп, все ковыляли теперь к ним. От троих людей и кота эти рваные фигуры находились теперь в десятке шагов — самое большее.

— Поторопись, Мавруша! — крикнула Зина.

Но алтыновская ключница и сама не настроена была медлить. Быстро чиркая кресалом о кремень, она при помощи огнива всеми силами старалась поджечь фитиль свечи. Но тот заниматься не желал, хоть убей.

Зина ощутила, что Эрик отстранил свой жаркий бок от её ноги и, судя по всему, ринулся куда-то вбок.

"Он тоже увидел умирашек, — мелькнуло у Зины в голове. — И решил спасаться один — без нас".

Да и то сказать: рыжий котяра наверняка и в этом мраке видел превосходно. Не то, что они с Маврой — которые стали будто две слепые кротихи.

И тут снова сверкнула молния, так что поповская дочка чётко увидела скрючившуюся под её подолом Мавру Игнатьевну. А когда вновь наступил мрак и над Духовским погостом прокатился гулкий и протяженный раскат грома, девушка услыхала изумленный Маврин вскрик. И следом за этим прозвучал мужской голос, который показался Зине и знакомым, и незнакомым одновременно:

— Дай-ка огниво мне! Я всё сделаю!

Должно быть, Мавра этого невидимку послушалась — поскольку ни слова протеста не произнесла. Ещё пару мгновений царил мрак, а затем под подолом Зины затеплился свет фонаря. Он показался поповский дочке таким ярким, что на миг она задохнулась от неловкости: её ноги в этом свете озарились от чулок до панталон. А фонарь при этом сжимала мужская рука.

Впрочем, этот мужчина тут же ловко выхватил фонарь у неё из-под платья — поднял высоко над головой. И вот тут-то поповская дочка задохнулась уже по-настоящему. На сей раз — от удивления. И даже перевела взгляд туда, где только что лежал её Ванечка — без всяких признаков жизни. Но там только дождь накатами поливал траву. А Иван Алтынов — тот стоял сейчас рядом с Зиной и Маврой Игнатьевной в полный рост. Лицо его больше не казалось маской ужаса, напротив: оно отображало спокойствие и какую-то особенную, прежде Ивану не свойственную, уверенность в себе. К правому сапога купеческого сына притирался Эрик, и вид у котофея был самый, что ни есть, довольный. Даже невзирая на то, что шерсть его от дождя обратилась в подобие мелких сосулек, и с двух сторон его лапы обтекала вода.

— Ванечка? — пролепетала Зина. — Это и вправду ты?..

Собственный вопрос отнюдь не показался ей глупым или неуместным. Что-то вкупеческом сыне: в его осанке, в наклоне головы, в том, как он смотрел сейчас на Зину — неуловимо переменилось всего за четверть часа. Похоже, и Мавра заметила это: взирала на своего бывшего воспитанника, чуть приоткрыв рот.

— Да, это я, — сказал Иван Алтынов; и даже сквозь шум дождя Зина различила, что голос его стал звучать иначе — сделался глубже, богаче модуляциями. — Но скажи мне, пожалуйста, какой сейчас год?

Зину так ошеломил этот вопрос, что она чуть промедлила с ответом. А Мавра Игнатьевна, услыхав, о чем спрашивает Иван, принялась часто и быстро креститься, бормоча:

— Святые угодники!.. Да он никак умом двинулся, сердешный!.. Или уж молния так его шандарахнула, что всю память ему сожгла...

Но Зина совладала с собой — произнесла как могла спокойнее:

— Сейчас у нас год — одна тысяча восемьсот семьдесят второй от Рождества Христова.

При этих её словах на лице Ивана Алтынова возникло выражение, которое Зина истолковала сразу: то была смесь досады и обречённого понимания.

— Десять лет... — произнес купеческий сын. — А здесь не переменилось ничего...

И Зина собралась уже спросить, что именно подразумевает её друг детства, говоря про десять лет. Но не успела: из-за пелены дождя, из мрака, что находился за пределами круга света от блеклого старого фонаря, к ним шагнули сразу три понурых существа в рваной одежде. Они ковыляли едва-едва, а ливень ещё больше замедлил их, но теперь это вряд ли имело значения: умирашки подобрались слишком уж близко.

— Зина, Мавра Игнатьевна — сюда, ко мне! — тут же велел Иван и подхватил с земли не свой шестик-махалку, а ручку от сковороды, с которой давеча пришла алтыновкая ключница; в другой руке он по-прежнему сжимал фонарь.

И Зина не заставила звать себя дважды: тут же метнулась к своему другу детства, встала у него за спиной. Эрик Рыжий повторил её движение: тоже оказался позади хозяина, под его защитой. А вот Мавра Игнатьевна странно промешкала: стала оглядываться по сторонам, то ли всматриваясь в умирашек, то ли выискивая какие-то иные пути отступления.

— Мавруша, да что же ты? — крикнула Зина.

А Иван сделал шаг вперёд — и перехватил своё новое оружие поудобнее. Однако пустить его в ход не успел. Три рваных существа как бы упали на ключницу с разных сторон — валя её наземь, подминая под себя. И даже рокот ливня не заглушил того страшного крика, который в следующее мгновение издала купеческая экономка.

Глава 18. Между Сциллой и Харибдой

1

Крик Мавры Игнатьевны ещё не успел оборваться, когда Иван Алтынов подскочил к месту её падения и нанес три удара подряд: чугунным наконечником чапельника по головам кадавров, напавших на экономку. Все три удара достигли цели: Иван даже при скудном свете своего фонаря разглядел, как проломились, будто картонные, три черепные коробки восставших мертвецов. И они все трое разом перестали (рвать бабу Мавру зубами) двигаться. Не теряя ни мгновения, купеческий сын тремя пинками сбросил упокоившихся покойников со своей бывшей нянюшки. А потом хотел уже склониться к ней: поглядеть, что с ней, помочь ей подняться. Однако то, что он увидел, ожгло его сильнее, чем давешний удар молнии. И купеческий сын будто прирос к месту секунды на две или на три.

Там, где у Мавры ещё недавно находилось горло, теперь зияла рваная рана размером с куриное яйцо, из которой толчками била кровь. При свете фонаря она казалась чёрной и блестящей, словно нефть. Однако Иван Алтынов мог бы поручиться отцовским состоянием: на деле она была ярко-алой, словно лепестки мака.