Приданое для Царевны-лягушки - Нина Васина

– Сейчас не время, – с облегчением ответил Платон и положил трубку.

Он сделал два шага от тумбочки, когда телефон затрезвонил опять.

– Лейтенант Подогникопыто!

– Я все знаю. Сигнализация не действует. Вычеркните меня.

Когда Платон дошел до спальни, телефон зазвонил опять. Птах подождал, но Веня не двинулся с места. Платон тоже не реагировал. Тогда он снял трубку и нажал на рычаг, чтобы наконец позвонить самому.

Переодевшись, Платон обошел квартиру.

– Где Илиса? – спросил он.

Вениамин, не сдвинувшийся за это время с места, посмотрел раненой собакой.

– Поехала с Федькой... На «Скорой» в больницу. Тони, сейчас твой друг узнавал по телефону, куда отвезли тело Омолова. Он так и сказал – тело.

– Он мне не друг.

– Он записал на бумажке номер больницы. Он сказал – тело.

«Неужели этот пройдоха меня обманул с ранениями?» – подумал Платон. Но представить, что Аврора вот так запросто взяла и убила племянника, не мог.

– Пойдем... Веня.

– Это недалеко.

Они вышли во двор и направились к детской площадке. Платон покосился на Вениамина, но тот шел уверенно. Остановился у высокой избушки, с одной стороны которой выходила скользкая металлическая горка, с другой – лестница. Низ избушки представлял собой нечто настолько авангардистское, что только при больших усилиях воображения можно было назвать куриными ногами.

– Здесь, – остановился Веня.

Платон огляделся. На качелях вдалеке кто-то взрослый тихонько раскачивал маленького ребенка. Шелестели липы.

– На детской площадке? У домика Бабы-яги? – понизил голос Платон.

– Да. Менты пулю выковыряли вот тут, – Веня показал на белеющую щербинку от недавно выбитой щепки где-то в районе предполагаемой коленки предполагаемой куриной ноги. Платон вдруг подумал, что ног сделано четыре, а у курицы их две. Он сам себе был противен, но ничего не мог поделать – напряженно, словно в данный момент это было самым важным, думал, сколько «курьих ножек» должно быть у избушки Бабы-яги.

– И что... Свидетели были? – спросил Платон.

– А как же. Парочка школьников, две бабки и сантехник.

– Рассказывай. – Платон присел на бортик горки.

– Короче, мы с Квакой поехали за аквариумом. Федька довел Аврору до бешенства и сунул ей пистолет. Но она долго сопротивлялась. Сказали, что Федька ее силой вытащил на улицу, принес сюда и поставил. Отсчитал пятнадцать шагов. Пока считал, Аврора пыталась удрать, хоть и крыла его последними словами при школьниках. Пьяная – что с нее возьмешь? Федька тогда уменьшил расстояние, обложил ее по-умному, она стала стрелять. Выстрелила три раза, потом ее сбил с ног сантехник. Говорят, – добавил Вениамин, закрыв глаза, – Федька очень удивился, когда падал.

– Все? – спросил Платон.

– Про Федьку – все. Мы подъехали как раз одновременно со «Скорой». Пока Федьку грузили на носилки, подкатили менты. А потом – наряд по сигнализации. По старой памяти завалили меня мордой в песок, но потом переключились на убойный отряд. Пока выясняли, кто здесь и зачем, я пошел в квартиру и выдрал пульт из стены. А потому что достали со своей сигнализацией!

– Веня, подожди, – прошептал Платон. – Я ничего не понимаю, а ты?

– Я все понимаю, а толку?

– Тогда давай сначала, и с объяснениями, а то для меня впору психушку вызывать.

– Мы с Квакой поехали за аквариумом... – уныло начал по новой Вениамин.

– Стоп! Лучше отвечай на вопросы. Пистолет был заряжен?

– Ну так! – хмыкнул Веня.

– Боевыми? В смысле, настоящими?

– А то!

Платон встал, прошелся к щербинке от пули, потрогал ее.

– Если Федор хотел покончить с собой, почему просто... – пробормотал он.

– Ну уж это – полная лажа! Покончить с собой в любимом шлеме, да? – подошел к нему Веня.

– Тогда – что?

– Он мазь испытывал. Вернее, не испытывал, а хотел убедиться, что она сработала.

– Мазь?!

– Сядь, Тони, ты совсем белый. Федька и меня просил в него пальнуть, когда пройдут две недели. Я отказался. Тогда он насел на Аврору, а той, сам знаешь... Все по фигу, когда пьяная.

– Мазь... – прошептал Платон, кивая головой. – Мазь... Но это же... Это же полный идиотизм! – Он с трудом сдержался, чтобы не заплакать.

– Ну, не знаю, – задумчиво протянул Веня. – Квака сказала, что после этой мази Федька от пули и ножа не умрет.

Сквозь пелену слез Платон уставился на племянника, как на инопланетянина. Он почти завидовал его дебилизму, ему в этот момент захотелось стать умственно отсталым, чтобы не отличать жизнь от смерти.

– Уйди... – попросил он тихо.

– Тони, не нервничай. Все будет хорошо, – похлопал его по руке Веня. – Сейчас приедет Квака, расскажет что и как. Вот увидишь, все будет хорошо.

Странно, но это подействовало. Может быть, потому, что Вениамин не утешал. Он говорил совершенно уверенно, без малейшего лицемерия или сочувствия.

Вернулись в квартиру. Почти сразу за ними пришла Илиса.

– Все в порядке, – сказала она с порога. Сбросила туфли, сдула со лба мокрые колечки волос, прошла на кухню и сразу же вернулась со стаканом. – Выпей, Платон Матвеевич, тебе полегчает.

Платон с жадностью выпил все. Он сразу же покачнулся, Илиса с Веней повели его под руки в спальню.

– Что?.. Что в порядке?

– Следствия, наверное, не будет, – объясняла Илиса, – Федор перед смертью пришел в себя и сказал, что сам просил стрелять.

– Перед смертью? – застыл Платон. – А что же тогда в порядке? – Он опять покачнулся, Веня подтолкнул его, усаживая.

– Все, – уверенно заявила Илиса, поднимая его ноги и забрасывая на кровать. – Ты, Платон Матвеевич, поспи пару часиков, хорошо? – ласково уговаривала она, снимая ботинки. – А когда проснешься, мы все обсудим, ладно?

– Вы... Мы... Вы сошли с ума? – спросил Платон, тщетно пытаясь удержать перед глазами два лица, но они исчезли миражом, как только он протянул руку, чтобы дотронуться.

Поздно ночью настойчиво зазвонил телефон в коридоре. А может быть, ранним утром – но не днем это точно – сырая темень потащилась за Платоном, хватая его за лодыжки холодными скользкими лапами, чтобы он не ушел далеко.

– Лейтенант Подогникопыто! – бодро отрапортовала трубка.

Платон отнял ее от уха и внимательно рассмотрел.

– Вы меня слышите? Алло!

Платон слышал, но ответить не мог – он тихонько хихикал, согнувшись. Подогникопыто – надо же придумать такое!

– Гражданина Омолова мне! ПэМэ!

– Вероятно, это я – ПэМэ, – давясь смехом, ответил Платон. – Вы – Подогникопыто, а я – ПэМэ...

– Тут ведь что получается, гражданин Омолов. Не числится в Федеральной службе гражданин Птах.

– Конечно, не числится! – уже не смеялся, а подвывал в изнеможении Платон. – Он же наверняка секретный агент! Он не может просто так числиться!

– Он там не числится по причине ухода на пенсию, – заметил лейтенант. – И, соответственно, никак не может никого курировать. Это касательно вашего племянника, поведение которого совсем не внушает мне доверия, совсем.

– Пенсия? – удивился Платон. – А я думал, что они – пожизненные воины...

– Птах, кстати, это его прозвище с того периода, когда Служба еще была Комитетом. А настоящая фамилия – Цапель. Цапель Николай Иванович.

– Цапель, в смысле – Цапель?.. – Платон едва сдержался, чтобы не захохотать в трубку.

– Платон Матвеевич, вы мне импонируете. Поэтому я все это вам докладываю. Вы неплохой человек, просто поддающийся влиянию. Поэтому вокруг вас и вертятся всякие странные личности.

– Я вам что?.. – подавился смехом Платон.

– Импонируете. Так что примите мои соболезнования, – выдала трубка.

– По поводу чего? – удивился Платон.

– Мне сказали, что ваш племянник... Старший из братьев Омоловых скончался от огнестрела.

– Ерунда, – весело заметил Платон. – Федор не умрет от пули или ножа. Вот если бы Аврора его отравила или утопила!

– Вы все-таки будьте осторожны, – строго заметил лейтенант Подогникопыто. – Ваша квартира все еще у меня на контроле.

– А вот и нет! – со злорадством ответил на это Платон. – Венька вырвал из стены сигнализацию – никакого контроля!

– Ваша квартира у меня на контроле именно из-за Омолова В.О. Как криминально опасная. Всего хорошего.

Платон вернулся в кровать, долго еще там вертелся и тихонько смеялся: – «Цапель! Умора...», пока не забылся тяжелым вязким сном, от которого не наступает ни успокоения, ни отдыха.

– Выпей кофе! – приказала Квака.

«Вот и день. Дни тоже бывают, когда спишь...» – подумал Платон, а вслух сказал:

– Я люблю сладкий.

– Три ложки сахара.

– А почему тогда такой горький?

– Цианида переборщила, – буднично заметила Квака.

– О! – застыл Платон, почти в экстазе ожидая прихода смерти.

– Это шутка, – вздохнула Квака и слегка стукнула его по подбородку, чтобы рот закрылся.

– Распишись здесь, здесь и здесь.

Белый лист бумаги у самого лица. Квака в белом платье в светлом прямоугольнике окна.