Военные приключения. Выпуск 4 - Александр Проханов

— Доложил командиру отряда. Но сроки, сроки, можно ли задерживаться? Думаю, придется отдать жвака-галс.

— Хотите подарить океану якорь?.. Лишаете людей возможности поверить в себя…

— О чем ты говоришь?

— О вымбовках.

Это не требовало объяснений. У вымбовок одно назначение, ими пользуются, когда нужно вращать шпиль, вручную выбирать якорь-цепь.

— В такой-то шторм? — удивился Дружинин. — Ты лежи… — В голосе командира уже слышалось раздражение. — Якорь — дело командирское, не замполитовское.

Командир быстро вышел. Некоторое время возле Алтунина сидел корабельный фельдшер старшина 2-й статьи Куприянов, потом ушел, решив, что замполит заснул. А он лежал и маялся. Его все-таки немного поташнивало, и он боялся, что это от сотрясения мозга. Но это могло быть и от качки. Такой шторм кого хочешь умотает. Он прислушивался к себе и в то же время думал о странном перекосе в сознании иных командиров-воспитателей, перекосе, который он про себя называл «болезнью мирного времени». Выражалась эта болезнь в растущей робости перед возможными опасностями, в боязни, как бы чего не вышло. Ушибется матрос или, не дай бог, упадет за борт — с командира голову снимут. По может ли моряк бояться шторма? Прятаться в трюме только потому, что по палубе гуляют волны? Надо обеспечить безопасность, но надо выходить на палубу. Пехоту обкатывают танками. И матроса надо «обкатывать». Штормовой волной. Чтобы мужал, укреплял веру в самого себя…

Коридор был пуст. Шатаясь то ли от качки, то ли от навалившейся слабости, Алтунин прошел по коридору. У трапа запнулся, чуть не упал, торопливо оглянулся, боясь, что кто-либо увидит его таким. По трапу поднимался с трудом, подтягиваясь на руках.

В рубке было светло. Сначала Алтунин подумал, что уже утро, но свет был неровный, колеблющийся. Он подошел к иллюминатору, возле которого стоял Дружинин, увидел из-за его плеча стальной бок волны, нависшей над бортом, блестящую в свете прожектора палубу и шестерых матросов, приросших к вымбовкам у шпиля. В следующее мгновение волна накрыла бак и схлынула, исчезла в темноте. Шестеро матросов все так же медленно ходили вокруг шпиля, словно и не было никаких волн.

— Спасибо, Сергей Иваныч! — сказал Алтунин.

— За что спасибо? — спросил Дружинин, даже не обернувшись, словно заранее знал, что замполит встанет.

— За вымбовки.

— Думаешь, твоя идея? Остаться без якоря в самом начале похода? Позорище. Из-за нас отряд совершил поворот «все вдруг». Время теряем, а ты говоришь…

— Тогда за урок спасибо, за педагогику. После вымбовок эти ребята будут кандидатами в круглые отличники. Переборов такое, они преодолеют все.

Дружинин ничего не ответил, прижавшись лбом к стеклу, старался разглядеть что-то на баке. Внизу все тем же медленным хороводом ходили матросы, и было в этом их размеренном движении нечто упрямо непреклонное, уверенное. Позванивала рында на баке. Сквозь шум волн слышалось погромыхивание выбираемой якорь-цепи.

— Кто там, не разберу? — спросил Алтунин.

— Боцман, машинист и твои «четверо Володей» из второго кубрика.

— Жаль.

— Что жаль?

— Володя Войханский — редактор стенгазеты. Как же он о себе писать будет?

— Было бы о чем, а желающие написать найдутся. — Дружинин обернулся, добавил строго: — Идите-ка вы, Николай Иваныч, отдыхать. А то как бы не пришлось докладывать командиру отряда о вашем конфузе.

Спустившись в свою каюту, Алтунин лег и попытался уснуть. Но не спалось. Он прислушивался к шторму, ловя в переполняющих каюту шумах глухое постукивание якорной цепи, и думал о главном боцмане мичмане Зубанове, машинисте Дронове и о «четверых Володях», шагавших сейчас вокруг шпиля и, по сути дела, спасавших честь корабля. Потому что потерять якорь не только накладно, но еще и стыдно для моряка.

«Четырьмя Володями» Алтунин окрестил их незадолго до этого похода, когда вступал в должность замполита. Знакомясь с кораблем, он спустился во второй кубрик и увидел четырех улыбающихся ребят. Попросил их представиться полностью, с именем и отчеством.

— Командир отделения минеров старшина второй статьи Владимир Иванович Чапаев, — громко доложился первый из них.

— Чуть-чуть не Василий Иванович, — сказал Алтунин.

Старшина вздохнул, сказал заученно:

— Батя виноват, лишил такой возможности.

— Но это и ответственно быть полным тезкой…

— А вы? — спросил Алтунин, обращаясь к другим.

— Командир отделения комендоров старший матрос Турченко Владимир Николаевич.

— Старший матрос Войханский Владимир Александрович.

— Командор матрос Владимир Тухтай.

— А отчество?

— Тухтаевич, товарищ лейтенант. У нас, у арабов, фамилия и есть отчество.

— Как это — у арабов?

— А я араб, товарищ лейтенант.

— Откуда вы родом?

— Из-под Бухары, товарищ лейтенант. Кишлак Джувгари Гиджуванского района.

— И давно вы туда приехали? — спросил Алтунин, решив, что Тухтай из семьи каких-нибудь переселенцев.

— Лет пятьсот назад, а может, и больше, — озорно блеснув глазами, ответил матрос.

— А я и не знал, что у нас в стране есть арабы, — искренне удивился Алтунин. И отметил про себя, что надо будет запланировать беседу этого араба с личным составом.

— Не кубрик, а сплошной интернационал, — сказал Турченко.

Помолчали. Потом кто-то из матросов сказал:

— Мины-то настоящие.

— Так мы не подрываться идем, а подрывать их, — счел нужным вмешаться Алтунин.

— Но ведь там, товарищ лейтенант, война идет, А мы будем посередине, с одной стороны — арабы, а с другой — израильтяне. Всякое может быть.

— Всякое, конечно, может быть. Но его не должно быть. Ясно вам?

— Так точно, товарищ лейтенант!

Они улыбались, довольные. Матросы, умеющие шутить, — это ли не актив политработника? Начальник, понимающий матросские шутки, — можно ли желать лучшего?..

Спал Алтунин как в беспамятстве, не разбудили ни качка, ни волны, бесновавшиеся за бортом. Проснулся, услышав стук в дверь. В дверях стоял матрос Войханский, побритый, умытый, в сухой робе, будто не об только что висел на вымбовке, выхаживая якорь.

— Извините, товарищ лейтенант. Командир сказал: нужно делать новый стенд, а материала нету.

— А якорь?

— Якорь на месте. Теперь его только с клюзом вырвать может.

— Который теперь час?

— Второй. То есть не второй, товарищ лейтенант, а четырнадцатый. День уже. Все давно отобедали.

Одевшись, Алтунин тут же достал старые бумаги, разложил на койке, принялся искать заготовленный когда-то чертеж стенда. И в этой радостной суете забыл и о своем ночном конфузе.

II

В тропической жаре, казалось, плавился сам океан. Гладким ослепительным, зеркалом лежала водная гладь на все четыре стороны, и только за кормой словно бы искрилось битое стекло. На расстоянии кабельтова от кормы этот след сливался с двумя другими, тянувшимися за соседними кораблями. Дальше, до самого горизонта, лежала безукоризненно прямая, как автострада, широкая полоса вспененной зыби.

Корабли шли почти борт о борт: слева — противолодочный крейсер «Волгоград», взметнувший на пятьдесят метров громаду основной надстройки, справа — большой противолодочный корабль «Смелый» с изогнутым, устремленным вперед форштевнем, похожий на ежа из-за многочисленных, торчащих в разные стороны, антенн и станин пусковых ракетных установок. Между ними, отделенный от боевых кораблей неширокими полосами воды, стараясь держаться нос в нос, шел скромный танкер. Вправо и влево от танкера тянулись стальные тросы с подвешенными к ним резиновыми шлангами. Шла обычная для дальних походов операция — заправка горючим. Командир группы советских кораблей капитан 1 ранга Винченко не разрешил ложиться в дрейф, и заправку производили на ходу.

Командир «Волгограда» капитан 2 ранга Гаранин нетерпеливо похаживал по правому крылу мостика. Он сердито поглядывал на матросов, не очень расторопно, как ему казалось, работавших внизу, на узкую полосу воды, отделявшую крейсер от танкера, и с трудом сдерживал себя. Понимал, что все идет как надо и его плохое настроение зависит от чего-то совсем другого. Он знал этот свой недостаток — если радоваться, так напропалую, если сердиться, так на весь белый свет, — и старался не сорваться, не портить людям предстоящий праздник.

— Ну, как новая форма? Не жмет?

Гаранин оглянулся, сердито посмотрел на улыбающегося своего замполита капитана 3 ранга Долина и тоже улыбнулся, поняв вдруг причину своего плохого настроения. Все дело было в том, что он надел наконец свою нелюбимую тропическую форму — шорты, оголившие ноги, синюю пилотку с козырьком, всегда казавшуюся ему не более как мятой фуражкой, свободную рубашку с короткими рукавами, напоминавшую домашнюю распашонку. Все командиры на корабле одевались по погоде, и только Гаранин до сегодняшнего дня парился в повседневной флотской форме. Много раз порывался он переодеться, раздевался в каюте, осматривал в зеркало свою не слишком-то стройную фигуру и, вздохнув, снова надевал тужурку.