Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

— Декан… снял кандидатуру? — пролепетал г-н Тибо. — Но почему?

— Потому что он сообразил, что декану филологического факультета больше подобает заседать в Академии надписей, и предпочел подождать несколько недель и получить кресло, которое никто у него не сможет отнять, чем рисковать, тягаясь с вами!

— Вы уверены в этом?

— Уже объявлено официально. Я видел вчера вечером непременного секретаря на заседании Католического института{31}. Декан самолично вручил ему заявление о снятии своей кандидатуры. Кандидатуры, которая не продержалась и суток!

— Но в таком случае… — запинаясь, выговорил г-н Тибо.

Он задыхался от радостного изумления. Заложив руки за спину и потоптавшись по комнате, он шагнул к священнику и чуть было не схватил его за плечи. Но ограничился тем, что сжал его руки.

— Ах, дорогой аббат, я никогда этого не забуду. Спасибо. Спасибо.

На него нахлынуло безбрежное счастье, оно захлестнуло все прочие чувства; гнев смыло могучей волной. И ему даже потребовалось напрячь память, когда аббат прошел с ним, ничего не замечавшим от радости, в свой кабинет и спросил самым естественным тоном:

— Так что же привело вас ко мне в столь ранний час, дорогой друг?

Тут он вспомнил об Антуане, и гнев сразу вернулся. Пришел он затем, чтобы посоветоваться, как ему держать себя со старшим сыном, который сильно переменился за последнее время и которого, по-видимому, грызет червь сомнения и непокорства. Продолжает ли он хотя бы выполнять церковные обряды? Бывает ли в церкви по воскресеньям? Под предлогом, что его ждут больные, он все реже и реже появляется за родительским столом, а если и обедает дома, то ведет себя совсем не так, как вел прежде, — спорит с отцом, позволяет себе недопустимо вольные речи; во время последних муниципальных выборов споры принимали такой резкий оборот, что несколько раз приходилось затыкать ему рот, как мальчишке. Словом, если они хотят, чтобы Антуан не сошел с пути истинного, необходимо принять меры, и тут совершенно необходима поддержка, а возможно, и вмешательство аббата Векара. В качестве примера, г-н Тибо рассказал о таком вопиющем проявлении сыновнего непослушания, как поездка Антуана в Круи, рассказал о привезенных им оттуда дурацких предположениях и о той безобразной сцене, которая за этим последовала. Однако в его словах явственно слышалось уважение, которое он питал к Антуану; больше того, казалось, что уважение это, помимо его воли, только возросло после всех проявлений независимости, по поводу которых он так негодовал; аббат это сразу отметил.

Сидя небрежно за письменным столом, он время от времени одобрительно шевелил руками, свисавшими по обе стороны нагрудника. Но как только речь зашла о Жаке, он выпрямился, и внимание его удвоилось. С помощью целого ряда искусных вопросов, между которыми нелегко было уловить какую-то связь, он получил от отца подтверждение всем тем сведениям, с которыми приходил к нему сын.

— Однако… однако… однако! — сказал аббат, будто обращаясь к самому себе.

Он на секунду задумался. Г-н Тибо с удивлением выжидал. Наконец аббат заговорил решительным тоном:

— То, что вы сообщили мне о поведении Антуана, заботит меня гораздо меньше, чем вас, дорогой мой друг. Этого следовало ожидать. Научные занятия, когда к ним обращается ум любознательный и пылкий, поначалу возбуждают в человеке гордыню и колеблют веру; малое знание удаляет от бога, большое — приводит к нему. Вы не должны пугаться. Антуан в том возрасте, когда люди бросаются из одной крайности в другую. Вы хорошо сделали, что предупредили меня, — я постараюсь чаще видеться, чаще беседовать с ним. Все это не так уж опасно, потерпите немного, он к нам вернется. Гораздо больше тревожит меня то, что вы сообщили о Жаке. Я не мог и предполагать, что изоляция, которой он подвергнут, настолько сурова! Ведь он живет там, как настоящий узник! Не думаю, чтобы такое положение не таило в себе опасности. Мой дорогой друг, признаться, я очень встревожен. Достаточно ли вы все обдумали?

Господин Тибо улыбнулся.

— По совести, дорогой аббат, я скажу вам то же самое, что я ответил вчера Антуану: мы — лучше, чем кто-либо другой, располагаем опытом в такого рода делах!

— Я этого не отрицаю, — произнес священник без тени раздражения. — Но дети, с которыми вы привыкли иметь дело, не все нуждаются в таком бережном обращении, какого требует необычный темперамент вашего сына. И, насколько я знаю, они подвергаются совсем иному режиму, ибо живут все вместе, у них есть часы отдыха, их приобщают к физическому труду. Если вы помните, я был сторонником применения к Жаку весьма строгих мер, и мне казалось, что это подобие тюремного заключения заставит его хорошенько задуматься, что оно исправит его. Но, бог ты мой, я не предполагал, что это окажется настоящей тюрьмой и его поместят туда так надолго. Сами посудите! Мальчик, которому едва исполнилось пятнадцать лет, вот уже девять месяцев совершенно один, в камере, под надзором невежественного стражника, о достоинствах которого вы можете судить лишь на основании официальных бумаг. Допустим даже, что мальчика там чему-то учат; но этот учитель из Компьеня, который уделяет ему каких-то три-четыре часа в неделю, — много ли он стоит? Об этом вам тоже ничего не известно. Вот вы ссылаетесь на свой опыт. Позвольте вам напомнить, что я прожил двенадцать лет среди школьников и немного представляю себе, что такое пятнадцатилетний мальчик. То состояние физического, а главное — нравственного упадка, до которого может дойти совершенно незаметно для вас наш бедный малыш, — да ведь об этом без содрогания и подумать нельзя!

— И вы туда же? — возразил г-н Тибо. — Я считал вас человеком более здравомыслящим, — прибавил он с суховатым смешком. — Впрочем, сейчас не о Жаке речь…

— Для меня речь может идти только о нем, — перебил его аббат, не повышая голоса. — После всего, что мне довелось узнать, я считаю, что физическое и нравственное здоровье этого ребенка подвергается самой серьезной опасности. — Он задумался на секунду, потом четко и неторопливо выговорил: — И что ему и дня нельзя дольше оставаться там, где он сейчас находится.

— Что? — только и мог вымолвить г-н Тибо.

Наступило молчание. Уже второй раз за эти полсуток г-ну Тибо наносили удар в самое чувствительное место. Его охватил гнев, но он сдержался.

— Мы еще поговорим об этом, — бросил он, выпрямляясь.

— Простите, простите, — сказал священник с неожиданной живостью. — Самое мягкое, что можно по этому поводу сказать, это то, что вы допустили… весьма предосудительную небрежность. — У него была своеобразная манера четко и мягко выговаривать некоторые слова, слегка их растягивать и, не изменяя выражения лица, подносить при этом к губам указательный палец, словно требуя внимания. — Весьма предосудительную… — повторил он еще раз и поднес палец к губам. Потом, помолчав, добавил: — Речь идет о том, чтобы как можно скорее исправить содеянное зло.

— Как? Чего вы от меня хотите? — закричал г-н Тибо, не в силах больше сдерживаться. Он воинственно нацелился на священника своим носом. — Прикажете мне прервать без всякой причины лечение, которое уже дало превосходные результаты? Вернуть домой этого негодяя? Снова терпеть его выходки? Благодарю покорно!

Он сжал кулаки с такой силой, что затрещали суставы, и прохрипел сквозь зубы:

— По совести говорю: нет, нет и нет!

Невозмутимо пошевеливая руками, аббат, казалось, говорил: «Как вам будет угодно».

Господин Тибо встал одним рывком. Судьба Жака решалась вторично.

— Дорогой мой аббат, — начал он, — я вижу, с вами сегодня нельзя говорить, и я ухожу. Но позвольте сначала вам заметить, что вы даете волю своей фантазии — совершенно как Антуан. Разве похож я на изверга-отца? Разве не сделал я всего, что было в моих силах, дабы обратить это дитя к добру, — любовью, снисходительностью, благим примером, влиянием семейной жизни? Разве не вытерпел я от него за долгие годы все то, что отец вообще в силах вытерпеть от сына? Будете ли вы отрицать, что все мои благие порывы остались безрезультатны? К счастью, я вовремя понял, что мой долг состоит в другом, и, как ни мучительно мне это было, я, не колеблясь, пошел на самые суровые меры. Тогда вы одобрили меня. Господь бог наделил меня некоторым опытом, и я всегда чувствовал, что, внушив мне мысль основать в Круи этот специальный корпус, провидение давало мне возможность запастись лекарством Ат моего собственного недуга. Разве я не заставил себя мужественно испить чашу сию? Много ли в мире отцов, которые нашли бы в себе силы поступить так же, как я? Разве мне есть в чем себя упрекнуть? Совесть у меня, слава богу, чиста, — заключил он, и чуть заметная протестующая нотка прорвалась в его голосе. — Я желаю всем отцам, чтобы совесть у них была бы так же спокойна, как у меня! А теперь я ухожу.