Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя

Юность, юность! Вспомни о страданиях, выпавших на долю твоих отцов, о жестоких сражениях, которые им пришлось выдержать, чтобы завоевать свободу, которой ты пользуешься ныне. И если ты чувствуешь себя независимой, можешь беспрепятственно идти, куда тебе заблагорассудится, свободно выступать в печати и всенародно высказывать собственное мнение, то этим ты обязана своим отцам, добывшим все это для тебя своей мыслью и кровью. Ты не рождена под властью тирана, тебе неведомо, что значит просыпаться каждое утро, чувствуя на своей груди сапог владыки, тебе не довелось бороться, чтобы отвести разящий меч диктатора или ложное обвинение злонамеренного судьи. Благодари своих отцов и не совершай преступления, приветствуя ложь, заключая союз с жестоким насилием, нетерпимостью одержимых и ненасытностью честолюбцев. Иначе тебя ждет диктатура.

Юность, юность! Будь всегда на стороне справедливости. Великие беды грозят тебе, если позволишь угаснуть в себе чувству справедливости. Здесь я имею в виду не справедливость нашего законодательства, чье единственное назначение в том, чтобы обеспечить прочность общества как единого целого. Разумеется, ее надобно уважать, — однако есть справедливость более высокая, которая предполагает, что любое человеческое суждение погрешимо и допускает возможную невиновность осужденного, отнюдь не посягая на честь и достоинство судей. Но не случилось ли именно то, что должно было бы зажечь в тебе священную жажду правого суда? Кому возроптать и потребовать свершения правосудия, как не тебе? Ведь ты не вовлечена еще в борьбу, где нами движут расчет и личные пристрастия, ты еще не замешана, еще не запятнала себя участием в каком-либо сомнительном предприятии, ты можешь говорить в полный голос, с присущей тебе непосредственностью и чистосердечием.

Юность, юность! Будь человечной, будь великодушной. И даже если мы заблуждаемся, стань на нашу сторону, когда мы говорим, что невинного подвергли страшному наказанию и что сердца наши сжимаются от гнева и боли. Одна лишь мысль о том, что, возможно, допущена ошибка, одна мысль о непомерно тяжкой каре теснит грудь и исторгает из глаз слезы. Конечно, тюремных стражей ничем не тронешь, но что же ты? Ведь тебе знакомы еще слезы, ведь сердце твое еще должно быть открыто чужим страданиям, чужому горю! Отчего, когда прослышишь ты о мученике, изнемогающем под бременем ненависти, не овладеет тобой рыцарский помысел защитить его и вернуть ему свободу? Кто же тогда дерзнет на великое деяние, кто поднимется на славную и грозную битву, кто выступит против целого народа во имя светлого идеала справедливости? И не постыдно ли, что вдохновенный порыв владеет твоими старшими товарищами, старыми бойцами, что ныне их сердца, а не сердца юных, горят огнем прекрасного безумия?

Куда лежит ваш путь, юноши? Куда вы стремитесь, студенты, устраивая шествия на городских улицах, вплетая в хор наших разногласий дерзание и надежду своих двадцати лет?

— Наш путь лежит к человечности, истине и справедливости!

ПИСЬМО ФРАНЦИИ

Написанное ниже вышло отдельной брошюрой, поступившей в продажу 6 января 1898 года.

Это была вторая брошюра задуманной мною серии, которая по моим расчетам должна была получиться весьма внушительной. Я был чрезвычайно рад, что нашел такой способ издания своих очерков, который избавлял меня от стеснительных обязательств, не ограничивая в то же время моей свободы и ответственности. Кроме того, не будучи теперь связан малыми размерами газетной статьи, я мог развернуться шире. События назревали, и я ждал их, полный решимости высказать всю правду и бороться до конца, пока не восторжествует истина и не свершится правосудие.

В страшные дни нравственного смятения, которые мы переживаем сейчас, в дни, когда общество словно охвачено безумием, к тебе взываю я, Франция, к тебе взываю, народ мой, к тебе взываю, отчизна!

Каждое утро я читаю в газетах то, что ты, надо полагать, думаешь о злополучном деле Дрейфуса, и с каждым днем все возрастает мое изумление, все более негодует мой разум. Как! Ты, Франция, дошла до того, что поверила вопиющей лжи, ополчилась вкупе со сворой злоумышленников на горстку честных людей, бьешь в набат из-за вздорного навета, будто нанесли оскорбление французской армии и плетут заговор, чтобы продать тебя недругу? И это в то время, как мудрейшие и вернейшие твои сыны желают лишь, чтобы в глазах Европы, пристально следящей за нами, ты осталась страной чести, страной человечности, страной истины и справедливости!

Да, это так, — все сказанное относится к громадной части населения страны, и в особенности к мелким служащим и бедноте, городскому люду, к почти всем жителям провинциальных городов и деревень, которые составляют подавляющее большинство тех, кто слепо верит газетам и соседям и не имеет возможности ни проверить сведения, ни составить себе о них собственное мнение. Так что же произошло, как случилось, Франция, что народ твой, народ благоразумный и добросердечный, мог дойти от страха до такого ожесточения, до такой исступленной нетерпимости? Ему говорят, что на ужасные страдания обрекли, быть может, невинного человека, что существуют вещественные доказательства и доводы нравственного порядка, настоятельно требующие пересмотра дела, но твой народ яростно отмахивается от правды, идет на поводу у сектантов и убийц, на поводу у людей, которые предпочли бы спрятать концы в воду, — народ, который еще вчера вновь сокрушил бы Бастилию, чтобы освободить заточенного в ней узника!

Жестокая печаль и тревога гложет сердце тех, кто любит тебя, Франция, кто желает твоего достоинства и величия! С чувством отчаяния я взираю на помутившееся, бурлящее море народа твоего и пытаюсь понять, откуда налетел черный вихрь, грозящий погубить твою славу. Смертельная опасность нависла над тобой, ее грозные признаки я вижу в происходящем ныне и не устрашусь сказать все, что думаю, ибо единственной страстью моей жизни была истина, и здесь я делаю лишь то, что всегда почитал своим долгом.

Задумывалась ли ты над тем, что опасность заключается именно в неведении общества, от которого упорно скрывают правду? Добрая сотня газет твердит изо дня в день, что общественность не желает, чтобы Дрейфус оказался невиновным, что виновность его необходима для спасения родины. Подумала ли ты о том, сколь тяжкая вина ляжет на тебя, если люди, стоящие у власти, воспользуются этим словесным вывертом, чтобы задушить правду? И в этом была бы повинна Франция, Франция толкнула бы нас на преступление, за которое пришлось бы расплачиваться дорогой ценой! Вот почему те из твоих сынов, которые любят и чтят тебя, видят свой единственный, свой священный долг в том, чтобы, не жалея сил, воздействовать на общественное мнение, открыть народу глаза на истинное положение вещей, убедить его не совершать гибельного шага, на который толкают его слепые страсти. Нет миссии более ответственной, более возвышенной.

Да, со всей силой убеждения, на какую только способен, я обращусь к бедным и обездоленным, к тем, кого отравляют ядом лжи и подстрекают на безрассудство. Единственное мое желание — крикнуть им, где подлинная душа родины, в чем ее непобедимая сила и где обретет она свое истинное торжество.

Посмотрим же, что произошло за последнее время. Недавно предпринят новый шаг: решено предать майора Эстерхази военному суду.[32] Как я сказал еще в первый день, истина шествует и ничто не в силах остановить ее. Несмотря на сопротивление злонамеренных, каждый новый шаг вперед неотвратимо последует в свой час. И если преградить истине путь, если запереть ее в подземелье, она набирает во мраке такую неодолимую силу, что в один прекрасный день происходит взрыв, и тогда на воздух летит все. Попробуйте в течение еще нескольких месяцев хоронить ее под горами лжи или держать под замком закрытого процесса, и вы убедитесь, что уготовили себе тягчайшее поражение.

Но по мере того, как истина шествует, все обильнее расточается ложь, чтобы убедить нас, будто все осталось по-прежнему. И это весьма примечательно. В свое время, когда генерал де Пелье, которому было поручено произвести предварительное расследование, написал заключение, где указывал на возможную виновность майора Эстерхази, продажные газеты сочинили небылицу, будто генерал Сосье, уверенный в невиновности Эстерхази, колебался и согласился передать дело в военный суд, лишь уступая настойчивым просьбам самого Эстерхази. Теперь газеты выдумали кое-что похлестче: поскольку три эксперта вновь установили, что бордеро,[33] безусловно, написано рукой Дрейфуса, то майор Равари, произведя дознание, пришел к выводу о необходимости прекращения дела и что-де если Эстерхази и предстанет перед судом военного трибунала, то лишь потому, что сам настаивал на судебном разбирательстве и что генерал Сосье опять-таки вынужден был уступить.