Спустя тысячелетие - Александр Казанцев

Наступило общее молчание.

Каждый старался вникнуть в глубину смысла услышанных строк.

— Бедняга Талейран! Он-то провозглашал: язык человеку дан, чтобы скрывать свои мысли, — первым отозвался Вязов.

— Жизнь без лжи? — подхватил Галлей. — А рядом — отказ от «права силы». Так допустимо ли насиловать наш организм, нашу сосудистую систему, наш мозг, чтобы привить нам детскую способность краснеть? Не попрание ли это прав любого из нас? К тому же есть и ложь во спасение. Что же, врачи не смогут уберечь от терзаний обреченного больного? Как врач экспедиции, протестую!

— Ложь во спасение? — переспросила Надя.

— Например, семьи, — вставил Вязов.

— Не давать в семье для этого повода! — парировала Надя. — А врачу скажу:

Тиран — всегда тиран,В какую б ни рядился тогу.Обман — всегда обман.Врачи им вылечить не могут!

— Все мы знаем неизбежность собственной кончины, — вступил Крылов. — Никакая ложь здесь действительно не поможет. И не должна помогать! Я уже не сомневаюсь, проходить мне процедуру или нет, несмотря на протест нашего врача.

— А я решительно отказываюсь, — заявил Галлей.

— Тайны свои сохранить хочешь? — усмехнулся Бережной. — Мы их знаем!

— Тайны не тайны, но в душу свою заглядывать кому попало не позволю!

— Американская кровь взыграла, что ли? Правда человека? Не подводи нас всех! — уговаривал Бережной.

— Я тоже отказываюсь, — неожиданно произнес Вязов.

— И ты? А ты-то почему? — удивился Бережной. — Ведь не бежал, как наш Вася, от неприступной Кассиопеи к звездам.

— Потому что не считаю, что моей воле нужно помогать техническими средствами. Я сам умею владеть собой, сам себя заставлю говорить правду. Иначе жизни не представляю.

— Вот это да! — протянул Бережной. — Скажу тебе, не краснея, что от тебя такого не ожидал.

— Что делать! — пожал плечами Вязов. — Такие уж мы с Васей одинаковые.

— Не одинаковые, а разные, — с горечью в голосе произнесла Надя.

Разговор смолк, потому что в камеру вошел старец, одетый теперь не в ниспадающие белые одежды, а в черный облегающий костюм, на фоне которого особенно ярко выделялась его седая борода.

— Извините, — сказал он. — Я слишком задержался, тщетно стараясь уверить ваших негостеприимных хозяев, что я отнюдь не божество, не демиург, как называли его древние теологи, а всего лишь Диофант, знаток древних языков.

— Зачем вам это было нужно? — удивился Бережной.

— Я не мог солгать даже диким своим современникам. На острове Солнца это невозможно, потому я и попросил вас пройти душ очищения, рассчитывая облегчить вам понимание своих потомков.

— Мы уж тут сообразили, — сказал Бережной, — что после такого душа никак не соврешь. Лампочка на лбу загорится.

— Какая там лампочка! Весь пламенем полыхаешь, — вставил Никита.

— Я не успел вас предупредить. Это моя ошибка. Как видите, и ваши потомки способны ошибаться.

— Да вот беда, — пробасил Бережной, — не все у нас согласились на ваше угощение.

Старец сначала улыбнулся, потом лицо его стало строгим.

— Мы не способны ни к какому принуждению. Однако для заселявших остров Солнца, для тех, кто вступал в его общину, это было необходимо.

— В общину? У вас что, общинный строй? — оживился Крылов.

— Только общими усилиями можно было возводить высокие дома, восстанавливать технику после всеобщей земной катастрофы. Но общинный строй требовал прежде, всего нравственных устоев. Ведь судя по истории, вам известной, попытки создания строя, подчиненного высшей справедливости, кончились плачевно именно из-за того, что основанием для такого общества считалось изобилие, а не высокая нравственность. Однако лишь отказ от лжи формирует такую мораль, обладая которой, люди не могут не трудиться честно для своего блага.

— Так нравственность у вас насаждается насильственно? — осведомился Галлей.

— Это лишь добровольное принятие условий жизни на острове Солнца.

— Вася не прав, говоря о насильственно насаждаемой нравственности, — убежденно заговорил Крылов. — Я жалею, что еще не принял душ.

— Не спешите. Душ выключен. Мы отлетаем, и вся энергия направлена на нужды корабля. А вас всех прошу пройти в центральную кабину.

— И чистых, и нечистых? — осведомился Вязов. Старец проницательно взглянул на него.

— Всех, кого прислан был я встретить как знаток древних языков.

Продолжая разговор, звездонавты перешли в центральную кабину с прозрачным колпаком, выходящим на верхнюю часть диска.

— Мама, мамочка! — завопил Никитенок. — Дома падают!

Действительно, видимые через прозрачный колпак дома, окружающие площадь Синей травы, опасно накренились. Впрочем, как и вся земля, на которой они стояли. Аппарат взлетал как бы со склона горы. Сила Ампера не только поднимала его, но и перемещала над землей.

Диофант усадил своих гостей в мягкие кресла; кабина поначалу тоже наклонилась вместе с диском, но потом, очевидно, под влиянием гироскопов, пол ее снова стал горизонтальным.

— Продолжим беседу, — предложил Диофант. — Я прервал вас, командир, — обратился он к Крылову, — и рад услышать ваше мнение о нравственности.

— Я имел в виду следующее. Наш математик и врач Галлей не учел, что речь идет не о принудительной нравственности, а о необходимом уровне нравственности и самоограничения. Вам, уважаемый Диофант, это может показаться наивным, но я просто хотел напомнить нашему другу, что известные нравственные ограничения необходимы для существования людей в любом сообществе. Например, нельзя разрешить каждому причинять вред другому, убивать себе подобных. Природа не допускает такого среди животных одного вида.

Через купол накренившегося диска виднелся беспредельный простор.

— Мне приятно слышать мудрые слова одного из своих далеких предков, — продолжал Диофант.

— Простите, уважаемый Диофант, — вступила Надя, отпустив мальчика прогуляться между креслами. — Вы назвали себя знатоком древних языков. Конечно, начиная с древнегреческого, который звучит в самом вашем имени, напоминая о великом математике древности.

— О да, то был подлинный Диофант, не забытый и в нашем тысячелетии. Но имя его, которое ношу и я, может быть, действительно повлияло на мою склонность к изучению языков древности, начиная с его родного, потом санскрита, французского, испанского, вашего русского, конечно, китайского…

— Надеюсь, и английского? — обиженно спросил Галлей.