После третьего звонка - Ирина Лобановская

Таня-большая усмехнулась.

— Это идея, Витя! — сказала она. — Ты еще не создал своего собственного столичного голубя на манер птички Пикассо. Подумай!

Виктор согласно кивнул и сжался, сосредоточенно приготовившись к броску: Петр мог снова взбелениться и выкинуть новый фокус. К счастью, до Петра не очень дошло — он лишь внимательно осмотрел свои руки, и Виктор догадался, что Петр начал уставать. Затекли кисти, одеревенели ноги, ныли сведенные судорогой напряженные мышцы. Битва выходила на финишную прямую.

Осталось еще немного, — безмолвно уговаривал дочку Виктор. — Потерпи чуточку, Танюша, совсем чуть-чуть! Главное — выиграть сейчас! На повторение этот дохляк ни за что не решится!

Но дохляк держался молодцом. Он повертел нож в воздухе и неожиданно прижал лезвие к Таниной шейке. Виктор замер. Выбить нож не успеть!

Облачко в страхе заметалось над головой.

— Не убью, так порежу! — изменил свое решение Петр. — Чтоб тебе неповадно было над людьми измываться!

— Да над кем я измывался, Петр! — не выдержал и возмутился Виктор. — Мы ведь с тобой твердо договорились: утром идем к прокурору! Чего тебе еще от меня надо? Отпусти девочку и ложись спать! Ну, я тебя как человека прошу!

Это было жестоким просчетом: Петр сразу почувствовал свою силу и значительный перевес.

— С тобой договоришься, как же! — заявил он. — Облапошить хочешь! Отпусти! — передразнил он Крашенинникова. — Чего захотел, держи карман шире! До утра стоять буду — и все дела!

— Слушай, родной, да ведь даже почетный караул у Вечного огня меняют каждый час! — воззвал к его логике Виктор. — И ребята там все молодые, здоровые, тебе до них далеко! Ну где тебе ночь простоять! Сам подумай! Об этом только мальчиш-Кибальчиш мечтал. И потом, Петро, ты бы обратил внимание на ноги: в нашем возрасте и тромбофлебит схватить недолго! Вообще нижние конечности — главное. Неслучайно эта проблема остро стояла даже в сказках. Золушка потеряла именно башмачок, андерсеновская русалочка из-за любви согласилась быть не только немой, но и ступать по ножам, а Герда босиком бежала по снегу за Каем! Но они хоть страдали за любовь, а ты за что мучаешься? Тяжело ведь? Конечно, тяжело, как говаривал красноармеец Сухов.

— Не твое дело! — буркнул Петр, чувствуя правоту художника. — Пей и закусывай! И из комнаты ни на шаг!

Виктор в отчаянии поднял глаза вверх: Таня, милая, выручай! Научи, помоги, что же делать? Хорошо еще, что Оксана занята с Анютой и мальчишками и не будет очень беспокоиться за дочку. Знает, что та с отцом.

Облачко металось в смятении, не зная, что предпринять. Таня-маленькая сидела молча и спокойно, изредка косясь на приставленный к горлу нож. Стойкий оловянный солдатик. Зазвонил телефон.

— Не подходи! — истерически завизжал Петр. — Не бери трубку, прирежу!

— Да я и не собирался, ты что! — успокаивающе сказал Виктор. — На хрен мне все телефоны! Я вообще давно уже в театре, заметь! На улице Чехова.

Петр немного повертелся и на время успокоился. Телефон умолк.

— У тебя нет машины, Петр? — спросил Виктор, снова закуривая.

— Нет, — удивленно отозвался тот. — А на кой она мне?

— А ты русский?

— Русский, — ошеломленно ответил Петр. — Ты чего пристаешь?

— До утра далеко, поговорить охота, — объяснил Крашенинников. — "А какой же русский не любит быстрой езды…" По-моему, ты ее тоже любишь.

Петр неловко потоптался на месте.

— Заткнись, а? — попросил он. — Добром прошу!

— Не хочешь разговаривать — не надо, — согласился Виктор. — Стой себе пень пнем. Я с Таней говорить буду, — и он протянул вверх руку. — Танюша, я не успел тебе рассказать: я ведь родился и вырос в Киеве, где "чуден Днепр…" Ну, Петро об этом тоже, конечно, не читал. И от всех своих печалей и неудач всегда уезжал потом именно туда. Там рвется вверх гордо закинутой головой Андреевская церковь, капризная, надменная, сине-белая. Во Владимирском соборе весело протягивает навстречу пухлую руку в перевязочках васнецовский малыш Христос, такой непохожий на всех младенцев Христосов и такой похожий на всех младенцев. А Кирилловскую церковь расписывал Врубель. На бульваре Леси Украинки шуршат и бросаются под троллейбусы листья, с печальным шорохом погибая под толстыми шинами. А Владимир держит крест над Днепром… И смотрит на город Лавра. Но нынче, Танюша, мне уже некуда спасаться бегством от своих разочарований — Киев не больно гостеприимен к бывшим горожанам и видеть их вовсе не рвется. И кто теперь утолит мои печали?

Виктор мельком взглянул на Петра и провел рукой по волосам. Тот внимательно слушал так же, как и дочка.

— Слышу вот по утрам "Несе Галя воду" и грущу. Я, может, и на Оксане-то женился из-за одного ее имени!

Идиот! Не нужно было при дочке! Ну ладно, уже большая, поймет! А на нет — и суда нет…

— Раньше у тебя существовала совсем иная версия, — заметила Таня.

— Правильно говоришь, — вздохнул Виктор и снова мельком взглянул на Петра и Танюшу: они оба, кажется, увлеклись его разглагольствованиями. — Но ведь я лицедей! Ты знаешь разницу между лицедейством и артистизмом? Чему вас только учили во ВГИКе! Лицедей — это попросту притворщик, а настоящий артист притворяться не умеет, зато он может свободно отпустить свою душу на один вечер прогуляться на ближайшую дискотеку и пригласить на время другую! Пока идет спектакль.

— Что ты врешь? — пробормотал Петр.

— Это правда, — опять вздохнул Крашенинников. — В театр с любимой не ходишь? А не дурно бы! Клевая мыслишка. В другой раз пойдем с нами вместе, Танюша знает, что лучше смотреть.

Дочка серьезно кивнула. Нож потихоньку отклонялся от ее шеи.

— Впрочем, театр, — это теперь не шибко актуально, — продолжал Виктор. — Я тут недавно попытался кое-какие книги продать, деньги были нужны. Дохлый номер, не взяли! В буке объяснили, что спроса на книги больше нет, духовные ценности похерили, победу одержали материальные. Выпьем, Петр?

Петр отрицательно покачал головой.

— Ну, дело твое! И почему тебе водяра не в кайф? — Виктор налил себе. — Жизнь изменилась, Танюша, вчистую… Хотя народ по-прежнему безмолвствует. Он всегда безмолвствует, и это не ремарка, а лозунг, девиз, целая программа. У каждого из нас есть своя собственная, а есть и одна общая, единая. У тебя, Петр, какая?

Петр снова растерялся.

— Иди ты! — буркнул он. — Мелешь чего-то! Сам не понимаешь!

— Окстись, Петя! Как это не понимаю? — Виктор отпил из стакана. — Этого быть не может, потому что этого не может быть! Так сколько нынче у телевизора программ?

Петр взглянул исподлобья.

— Тоже не интересуешься? А зря! И по каждой — реклама! Это что-то! И мы все ее ждем-с! Завлекательно: Юля хвалится перед совсем не просто Марией то ли юбчонкой, то ли шортиками, бабочки летают, "Орбит" без сахара посасывают, а по "Маяку" "Мотор поет как Паваротти, когда туда пивка нальете"! Удивляюсь, как это великий тенор не подал в суд! За мной бы не заржавело! А бедный Владимир Владимирович? По милости рекламы он чуть не каждое утро достает из широких штанин билет Сергея Мавроди! Я даже заслушался: мало ли что еще из штанин можно доставать! Прости, доченька, я слишком увлекся! С грамотностью просто кранты. То слышу: "А мы что, опять в телевизоре?", то "Леня, Леня, Леонид с телевизора глядит…" На "ящик" залез, что ли? Недавно я в метро чуть в тоннель на полном ходу не выпрыгнул: вошь на бомже увидел. А Татка в вагоне встретила блоху. Но это цветочки. Мои шибко образовавшиеся пацаны без конца номера откалывают: они собираются жить в свободной стихии рынка. Картавый на все согласные русского алфавита Петька сообщил на днях, что он во дворе лепит пиложки из снега и плодает их по доллалу за штуку. Я был ошарашен. Дороговато что-то, говорю, сыночек, один пирожок — и доллар! А он объяснил мне, ничего не секущему в рыночной экономике, что Ванька пледлагал плосить два! Стало быть, Ванька будет бизнесменом рангом повыше.

Обе Тани разом засмеялись. Петр хмыкнул.

— А уж сказки рассказывают! — продолжал с воодушевлением Виктор. — Вот, например, Иван-царевич или Иван-дурак, что, в сущности, одно и то же, после бесполезных поисков Василисы-прекрасной или другой не менее чудесной мадамы в результате происков врагов попадает к Бабе-Яге. И выясняются потрясающие подробности: Баба-Яга, оказывается, доброго молодца кормит и поит, а сама ничего не пьет. — И молока не пьешь? — в изумлении допрашивает Иван-царевич Петькиными устами. — И кефила "Данон"? И чая "Дилма"? И сока апельсинового? И фанты? И пепси-колы? Здесь изумление достигает наивысшего предела. Я ждал, доберется он до пива и водчонки или нет. Не дождался. Ну, это придет попозже.

— Непременно! — отозвалась Таня-большая.

Петр снова хмыкнул.

— Я хочу в туалет! — решительно, без обиняков, заявила Танюша и скосила глаза на Петра. — Как вы на это смотрите?